– Что за дьявол… – Я кинул вожжи Курносу и склонился над трупом.
Останки были обнажены, а само тело – ужасно изорвано. И не клыками и когтями зверей, милые мои. Кто-то крепко изувечил того юношу. Выглядел он как кусок мяса на бойне. Засохшая кровь, распоротое брюхо, почти оторванная в плече левая рука, череп разбит так, что правый глаз почти вылез из глазницы. В левом же зрачке, мертвом и пустом, застыл ужас.
– Курнос, иди-ка сюда…
Он склонился рядом, присвистнул протяжно. А скорее – попытался присвистнуть, но получилось что-то вроде короткого выдоха.
– Вот так так, – бормотнул.
– Миленько, ага? В этом проклятущем тумане мы даже не услышим, когда кто-то всадит нам меч под ребро.
Курнос, на корточках, внимательно оглядывал тело.
– А крепко его порезали, Мордимер, – сказал он, покачав головой. – Гляди, – дотронулся пальцем до ключицы покойника. – Даже погрызли…
И вправду, кроме пятен крови и ран, нанесенных железом, явственно виделись следы от зубов и кусок вырванного тела. И это были именно следы от человеческих зубов.
– Снова кто-то играет в оборотней? – спросил я. – Не-е-ет, – ответил сам себе. – Тогда бы не использовали оружие.
Курнос дернул тело, так что сложенные вместе ноги разошлись в стороны.
– Гляди сюда, – сказал.
Между бедрами мужчины зияла красная рваная рана. Там, где были когда-то гениталии, теперь не осталось ничего. Я видел в жизни и худшие вещи, но эта бессмысленная смерть все же производила впечатление. Бессмысленная, поскольку я не понимал, зачем уродовать человека и бросать его в глуши. К тому же повреждения казались нанесенными сразу. То есть не пытка с последующим убийством, а именно по-звериному дикое истязание живого тела и глумление над останками.
– Забрали? – спросил я. – Его член?
– Скорее съели, – пробормотал Курнос и показал еще следы от зубов – на бедрах и внизу живота. – Точно говорю тебе, Мордимер, это оборотни.
Слово «оборотни», вероятно, было плохим названием. Слишком много вокруг него навертели глупостей, россказней и легенд, которым люди, мыслящие рационально (такие, как ваш нижайший слуга), доверять не должны. Оборотничество человека в волка невозможно чисто анатомически. Я знаю это прекрасно, милые мои, поскольку в прославленной Академии Инквизиториума очень подробно изучал анатомию: ведь без знаний и подготовки невозможно играть музыку человеческого тела.
Дело же было вот в чем: некоторым очень бы хотелось в волков превращаться. Поэтому они рыскали по полям и лесам, голышом либо одетые в звериные шкуры, нападали на путников или местных селян. Нам много раз удавалось вылавливать таких фальшивых оборотней и отправлять туда, где им и место, – на виселицу. Отчего не на костер? – спросите. Да для того, чтобы показать: обычной конопляной веревки для оборотня достаточно – и нет нужды в святом пламени.
И конечно, конопляной веревки всегда оказывалось достаточно – так что некоторые из преступников повисали на ней с выражением недоверия и разочарования на лицах.
– Как-то непривычно для оборотней поступили с его вещами, – сказал я саркастически. – Иногда стоило бы и думать, ага, Курнос?
Тот лишь фыркнул, но ничего не ответил; и я знал, что на самом деле он со мной согласен.
– Что станем делать? – спросил он меня.
– А что мы должны делать? Поедем дальше. А волкам будет обед.
Мы провели коней мимо трупа и вскочили в седла. И только успели это сделать, как увидели следующее тело. На этот раз молодой обнаженной девушки. Ее светлые растрепанные волосы были залеплены кровью, кожа лица почти оторвана от костей, а правая грудь выгрызена так, что остались от нее лишь ошметки. Я еще заметил, что на одной из ее рук не было пальцев.
– Это бессмысленно, Мордимер, – сказал Курнос, когда мы снова присели над останками. – Вообще никакого смысла.
Он мог и не говорить. Но люди, милые мои, не всегда руководствуются разумом. Чувства и эмоции управляют нашим поведением, так уж повелось, и так будет до конца мира. А здесь, как видно, чувства и эмоции подсказывали убийцам, что тела следует изуродовать, а потом еще и съесть. И наверняка дело было не в голоде, но в извращенном желании всадить зубы в человеческое мясо, разорвать его в клочья.
Жаль, что на свете существует столько злых и отвратительных личностей. Что ж, Господь испытывает человеческий род, но ведь создал Он и нас, инквизиторов, – стражей закона и сеятелей любви. И верьте мне, что будем мы стеречь закон и сеять любовь до самого последнего часа. И как знать, возможно, даже тогда понадобимся – для услужения Господу так, как мы и представить себе пока не в силах?
Туман отступил. Над землей все еще вились сероватые щупальца, а воздух был насыщен влагой, но по сравнению со вчерашним днем погода была почти нормальной. По крайней мере, теперь мы видели лес и промежутки меж деревьями, да и солнце пыталось пробиться сквозь туманный саван.
Мы сидели за завтраком (ячменные лепешки, мясо и вино), когда я услышал шум в лесу: будто кто-то неосторожно и поспешно продирался сквозь кусты. Второй глянул в ту же сторону и положил арбалет на колени. Может, он и слишком осторожничал, ведь шум производил один человек или большой зверь – но учитывая опыт прошлой ночи…
Только Курнос не отреагировал и, прищурив глаза, спокойно ел печеное мясо, капая жиром на подбородок.
Шум приближался, пока наконец на поляну не выскочила женщина в разодранном платье. Волосы ее были растрепаны, на лице – паника. Увидев нас, женщина остановилась как вкопанная, а потом помчалась к нам с криком и плачем:
– Спасите, благородные господа, спасите во имя Иисуса!
Она влетела меж нами, перевернула бурдюк с вином и оказалась в объятиях Курноса. Но когда подняла голову и увидала лицо моего товарища, верно, решила, что попала из огня да в полымя. И что опасность, ее преследующая, может оказаться ерундой по сравнению с той, с которой эта женщина столкнулась теперь. Она дернулась было назад, но Курнос крепко держал ее за талию.
– И куда ж ты, красавица? – спросил он сладким голосом. – Куда-то торопишься?
Его рука уже гуляла возле ее груди. А было там вокруг чего гулять, грудь была весьма выдающейся. По крайней мере, насколько я мог оценить, глядя на разорванную одежду.
– Оставь, Курнос, – велел я. – Иди сюда! – я потянул женщину, и та шлепнулась на землю подле меня.
– Успокойся, – сказал я ей. – На! – поднял бурдюк, в котором плескались еще какие-то остатки, и влил вино ей в рот.
Я обратил внимание, что женщина, пусть даже с растрепанными волосами и поцарапанным лицом, очень даже недурна. Не такая уж молодая, но – славненькая. Присосалась к вину, опорожнила бурдюк, сплюнула, а потом сблевала. Курнос нетерпеливо фыркнул, а она отерла губы тыльной стороной ладони и снова принялась отчаянно реветь. Тогда я повернул ее к себе и дал пощечину. Одну, другую; сильно. Она заскулила и замолчала, вжавшись в меня всем телом. Теперь всхлипывала у меня где-то под мышкой.
Первый рассмеялся:
– Мордимер сделался, типа, нянькой.
– Рот закрой, тупица, – бормотнул я и похлопал женщину по спине. – Ну, говори, дитя, что случилось, – обратился я к ней, придавая голосу ласковое звучание. – Поможем тебе, если только сумеем.
– О да, поможем. – Второй характерно дернул бедрами.
«О Матерь Божья Безжалостная, – подумалось, – приходится мне работать в компании идиотов и вырожденцев. Почему, почему же, Господи, так жестоко караешь бедного Мордимера? Почему не могу сидеть я в Хезе, попивать винцо в тавернах и портить славных девочек? Вместо этого приходится шляться по буреломам, осматривать останки убитых и полусъеденных людей, утешать перепуганных девушек и выслушивать идиотские шутки товарищей по путешествию».
Знаю, что Бог есть добро, но иногда мне тяжело в это поверить.
– Дитя мое, – начал я снова. – Прошу тебя, скажи, что случилось?
– Вы священник, господин? – отозвалась она, поднимая голову, а Первый фыркнул:
– Да-а-а, и окрестит тебя, ага, своим кропилом, доченька.
– Я не священник, – ответил я, не обращая внимания на близнеца, – я – инквизитор.
– О Боже! – выкрикнула женщина, и в голосе ее звучала искренняя радость. – Как хорошо! Как хорошо! Господь меня услышал!
Первый щелкнул зубами от удивления. Потому что, видите ли, милые мои, люди редко встречают инквизиторов счастливыми криками и нечасто выказывают радость от нашего присутствия. Услышав, что инквизитор поблизости, большинство хотели бы поскорее оказаться в другом месте. Словно не знают они, что мы занимаемся лишь теми, кто виновен в ересях, богохульствах или колдовстве, а законопослушных да богобоязненных обывателей нам беспокоить незачем.
В общем, все удивились, а я – обеспокоился. Когда простая, перепуганная женщина считает, что наибольшее счастье для нее – встреча с инквизитором, значит, видела она нечто действительно пугающее. Что-то непривычное. Что-то, пробуждающее ужас своей неестественностью.
– Ты расскажешь мне наконец, что случилось?!
– Напали на нас… Они… Эти, эти, эти… – Она начала заикаться, поэтому пришлось снова ее встряхнуть.
– О меч Господен – кто?!
– Не знаю. – Лицо ее искривила гримаса отвращения. – Были как люди – и не как люди. Убивали… всех… грызли, отрывали куски мяса… – Она схватила ртом воздух и снова сблевала. Теперь рядом с моими сапогами.
Я успокаивающе похлопал ее по спине.
– Уже все хорошо, дитя мое. Мы не дадим тебя в обиду. Кто ты такая?
– Живу здесь в сельце, – сказала она, всхлипывая. – Убили всех. Всех. Даже детей.
– Кем они были? Как выглядели?
– Как люди. – Она взглянула на меня, но во взгляде ее было какое-то ужасное непонимание. – И не как люди. У них были такие глаза… и так кричали… Боже мой, так кричали… Смеялись и убивали, перебрасывались оторванными головами, вырывали кишки… – Она снова спрятала лицо мне под мышку.
– Проведи нас туда.
– Нет! – крикнула она, аж у меня в ушах зазвенело. Пыталась вырваться, но я держал ее крепко.