Да уж, интересно этот мерзавец называет уничтожение целого села. Я всегда говорил, что ученые не грешат излишней любовью к ближнему, но Корнелий превосходил все ожидания.
– Бегающие в безумии идиоты – это и есть твое непобедимое войско, доктор?
– Вообрази себе тысячи, десятки тысяч таких людей, – прикрыл он мечтательно глаза. – Как опустошают селения врага. Питаются останками, не чувствуют боли и страха, а может, даже не нуждаются в отдыхе, поскольку, думаю, удастся подправить рецепт. Да идет ли речь только о преимуществе в сражениях? Нет, инквизитор! Речь идет об устрашении врага, о том, чтобы тот обессилел от страха перед кошмаром, который придет на его землю! Эти люди, измененные силой моей тинктуры, станут сеятелями ужаса. Ужаса, которого еще не видывал мир!
Я поразмыслил над его словами и кивнул. Были в них как полное безумие, так и беспощадная логика.
– И где рецепт? – спросил я, а он закусил губу и отвернулся. – Доктор, если понадобится, я получу от тебя ответ с помощью огня и железа. Где рецепт? Где образцы?
Он неохотно поднялся и пошел к стене. Дернул, отворяя, дверки малого шкафчика. Внутри была шкатулка. Я отодвинул его в сторону и сам ее вынул. Поднял металлическое веко и внутри увидел несколько баночек темного стекла да сложенный вчетверо лист пергамента. Жестом приказал доктору, чтобы снова уселся в кресло, и развернул пергамент.
– Вы ничего из этого не поймете, – буркнул он. – Нужно быть алхимиком, чтобы уразуметь, о чем там речь. Я работал над этим всю жизнь! Я, доктор Корнелий Альтенферг! Мое имя переживет века!
Он распалялся от собственных слов, но я решил не обращать на него внимания. Вынул пробку, затыкавшую одну из баночек, и заглянул внутрь. Густая, коричневая и смердящая гнилью мазь наполняла ее по самое горлышко.
– И они это ели?
– Нет, – засопел он раздраженно, ибо я прервал его выступление. – Экстракт следует растворить в алкоголе, а потом в воде и принимать внутрь. Влей его в городской колодезь и узришь чудесный эффект, – усмехнулся он окровавленными деснами.
– Ага, – ответил я.
Вложил пергамент и баночку назад в шкатулку и открыл двери.
– Курнос, – позвал, а когда тот подошел, шепнул на ухо приказ.
Тот заколебался и попросил, чтобы я повторил. Такое с ним редко случалось, но сейчас я мог его понять. Боюсь, милые мои, что и сам, получив такой приказ, поначалу решил бы, что ослышался.
Я старательно прикрыл дверь и подошел к доктору, широко улыбаясь. Придержал его за плечи и воткнул острие кинжала в глотку. Перерезал ему голосовые связки, чтобы не мог вскрикнуть, но знал, что умрет он не сразу.
Впрочем, на мой взгляд, все же слишком быстро.
– Чт-т-то вы… – Ронс двинулся в мою сторону, с крайним удивлением глядя на Корнелия, который как раз с грохотом упал на пол.
Доктор дергался, изо рта шла кровавая пена, а скрюченными, будто когти, пальцами, он пытался остановить кровь и зажать рану.
– Впрочем, может, и правда, – лейтенант глубоко вздохнул. – В конце концов, у нас уже есть рецепт и образцы. А эта каналья пусть подыхает.
– Пусть подыхает, – согласился я. – Но нет рецептов у нас, лейтенант, – я положил руку на шкатулку, – и нет у нас образцов. Они есть у меня.
Мгновение, удивленный, он смотрел на меня, но выхватил меч быстрее, чем я ожидал. Хотя все равно слишком медленно. В конце концов, он был просто солдатом. Я ударил его ножом, но он сумел как-то извернуться, оттого я попал не в сердце. Он опрокинулся навзничь, а я упал сверху. Хотел ударить еще раз, но увидел, что он и так умирает. Смотрел на меня расширенными глазами, в которых кипел гнев.
– Ронс, – сказал я ласково. – Ты меня слышишь?
Он с усилием кивнул, в уголках рта появилась кровь. Я отложил нож и взял его за руку.
– Лейтенант, слушайте меня внимательно, поскольку не хочу, чтобы ваша душа отходила, преисполненная гнева и непонимания.
Я поднялся, снова раскрыл шкатулку и вынул из нее пергамент. Потом взял со стола коптящую лампу и опустился перед офицером на колени.
– Смотрите, Ронс, – я приложил уголок пергамента к пламени.
Когда листок сгорел, я растер пепел подошвой.
– Нет уже тайны, – сказал. – Нет рецепта. Нет доктора. И нет свидетелей.
Ощутил, как пальцы его руки спазматически сжимаются на моем запястье.
– Почему? – прошептал он.
– Потому что мир и так, без тинктуры доктора Корнелия, место злое, – сказал я печально. – Не хочу, чтобы он стал еще хуже.
А потом я сидел рядом, пока он не умер, и закрыл офицеру глаза. Наверняка был он честным человеком, однако это никак не могло повлиять на мой долг, как я его понимал своим малым разумом.
Потом вышел наружу. Курнос и близнецы как раз готовились втянуть внутрь трупы солдат. Признаюсь, что расправились они с ними умело, но в этом тоже было мало чести – убить двоих не готовых к сопротивлению людей. Так же зарезали и несчастного объеденного де Вилье, и мне подумалось, что и в этом случае проявили милосердие.
– Поджигайте – и едем, – приказал я.
Потом глядел, как подносят факелы к колодам и ждут, пока пламя охватит весь дом. Я перекрестился и мысленно прочел «Отче наш» за упокой души лейтенанта Ронса и его солдат. Когда был на полпути к первым деревьям, меня догнал Курнос.
– Мордимер, – спросил тихо, – а зачем мы это сделали? Зачем убили людей графа?
– Потому что таков был мой каприз, Курнос, – ответил я, глядя на него. – Просто таков был мой каприз.
– Ага, – сказал он, и лицо его осветилось усмешкой. – Понимаю. Спасибо, Мордимер.
Я кивнул ему и пошел дальше. Через два дня мы расскажем де Родимонду красивую сказку об отваге его солдат и их героической смерти в битве с яростным врагом. Я подумал об Элиссе и о том, что за две ночи путешествия наверняка вкушу плодов ее благодарности. Я усмехнулся собственным мыслям и взглянул на встающее до небес пламя. Как всегда, оно было чистым и прекрасным – словно сердца тех, кто не покладая рук служит Господу.
Овцы и волки
Для немощных был как немощный, чтобы приобресть немощных. Для всех я сделался всем, чтобы спасти хотя бы некоторых.
Отчего человек так легко привыкает ко злу? Впрочем, милые мои, не мне отвечать на сей вопрос. Знаю лишь, что я – привык к Хез-хезрону. К смраду стоков, к пенной воде в реке, где рыбу видят лишь плывущей кверху брюхом; к дешевому вину и клопам в постели. Я ненавидел этот город и был не в силах покинуть его. Что ж, похоже, я превратился в портовую крысу, малого трупоеда, питающегося гниющим мясом.
Как видите, я не был высокого мнения о своей работе. По крайней мере, не в жаркие, безветренные дни, когда на улочки Хез-хезрона опускается неимоверный смрад. Отчего я не избрал для себя спокойную жизнь в провинции, где – как представитель Святого Официума – занимался бы в одном из маленьких городков порчей девок, выпивкой с местными нотаблями и толстел бы так быстро, что только и успевай ослаблять пояс? Я знавал инквизиторов, которых без остатка поглощали именно такие богобоязненные занятия. Они приезжали потом в Хез-хезрон на неделю-другую, раскормленные и довольные собой, рассказывали, как хорошо идут дела вдали от хлопот большого города. А ваш нижайший слуга в это время должен был вдыхать вонь сточных канав и в поте лица своего трудиться ради Его Преосвященства епископа, который умел быть весьма неприятным человеком, особенно когда давали о себе знать его приступы подагры.
Конечно, хорошо иметь лицензию самого епископа Хез-хезрона (это придает вес в глазах многих людей), но еще лучше не иметь обязательств и вечных проблем с деньгами. Мог я, правда, жить на официальном подворье Инквизиториума и спать в холодном чистом дормитории[31], но тогда пришлось бы делить комнату с другими инквизиторами. А кроме того, ежедневные молитвы: обедня, вечерня, полунощница, заутреня – такое не для меня. Точно так же, как и вино, разведенное с водой в пропорции один к трем, и реденькая кашка с дешевой приправой. Выбирая из двух зол, я предпочитал потеть и вдыхать смрад – но в собственной комнате. И знал немногих, для кого проживание в дормитории было верхом мечтаний.
А нынче я лежал на твердом ложе в корчме «Под Быком и Жеребчиком» и, храня стоическое спокойствие, кормил клопов и вшей. Было так душно, что казалось: вдыхаю воздух сквозь вонючую мокрую тряпку. Рядом на столике стоял кувшин, наполненный дешевым и уже теплым вином, а мне даже не хотелось протягивать к нему руку. Я лежал и размышлял над тщетностью человеческой жизни, когда услышал в коридоре тяжелые шаги. Отчаянно скрипнула одна из четырех ступеней, ведших в мою комнату, после чего кто-то остановился у порога и с минуту хрипло дышал. Потом раздался стук. Мне даже не хотелось отвечать. Обычное «войдите» или «кто там?» уже было не по силам вашему нижайшему слуге. Поэтому я лишь издал некий неартикулированный возглас – и, как видно, его приняли за приглашение: дверь открылась, и на пороге я увидал мужчину, тело которого (чтобы не сказать туша) заслонило весь проем.
– Ох, Мечом Господа нашего клянусь, – пробормотал я, а скорее – прошептал, едва шевеля губами, поскольку даже бормотать не хватало сил.
Пришлец был и вправду огромен. Большое, покрытое рыжим волосом брюхо вываливалось из шерстяных штанов и свисало на уровне естества. А еще у человека были красные обвисшие щеки и почти сросшийся с шеей подбородок. Затылок – шириной с мой зад. Вдобавок незнакомец был весь в поту и отвратительно вонял. Мне казалось, что в комнате уже не может смердеть сильнее, однако…
Но быстрые глаза вашего нижайшего слуги не могли не отметить, что у человека этого оказались бы проблемы с прохождением сквозь игольное ушко не только из-за своей толщины. На его пальцах я отметил солидные золотые перстни с весьма немаленькими глазка́ми благородных камней. Сапфир, рубин и изумруд. Синий, красный и зеленый. Очень красиво.