– Головач там что-то увидел, верно, Лонна? Что-то, что тебе крепко не понравилось. Позволишь мне догадаться или все же позовем его?
Я неторопливо долил себе винца, ведь оно и вправду было вкусным. Достаточно терпкое и освежающее, не оставляло на языке того холодного, металлического привкуса, который свидетельствует о плохой бочке или о том, что сусло меньше положенного простояло на солнце.
Я, конечно, не ценитель вин, но время от времени люблю выпить чего получше. Особенно потому, что за жизнь свою преизрядно перепробовал всякой дряни. Впрочем, и Писание говорит: «Вино веселит сердце человека»[47]. Я не имел ничего против, чтобы пребывать в веселии.
Лонна вздохнула, встала и потянула за шелковый шнурок, что висел близ двери. Через минуту в комнату приплелся Головач. Как всегда – с выражением преданности и сосредоточенности на лице.
– Расскажи господину Маддердину, что ты видел на пристани, – приказала ему Лонна измученным тоном.
– В смысле – тогда? – переспросил Головач, и она кивнула.
Я слушал несколько сбивчивый рассказ Головача и мысленно делал пометки. Богобоязненный Бульсани купил шестерых молодых и красивых девиц, после чего приказал посадить их на барку в порту. Малую барку, с небольшим экипажем. Головач не видел лиц тех людей, слышал только, как к одному из них Бульсани обращался: «отче». И к кому же это прелат мог обращаться с таким почтением?
Но не это было самым удивительным. Самым удивительным был факт, что на одеждах того человека в блеклом свете поднятого фонаря Головач приметил вышитую багряную змею.
Головач не знал, что означал тот символ. А вот я – знал. Лонна – тоже знала, и именно поэтому так боялась. Багряной змеей пользовался старый и полоумный кардинал Йоганн Бельдария, что обитал в мрачном замке милях в двадцати от Хез-хезрона. Кардинал славился странными вкусами, а его выходки даже близкие ему служители Церкви описывали как «достойные сожаления». Истина же была такова: Бельдария был извращенцем и садистом. Даже в наши дикие времена непросто встретить кого-то столь же испорченного. Ходили слухи, что он купается в крови некрещеных младенцев, в казематах собрал удивительную коллекцию чрезвычайно интересных инструментов из самых разных мест и эпох, а когда случались с ним приступы мигрени, что бывало весьма часто, то боль уменьшалась лишь от стонов истязаемых.
При всем при том кардинал оставался приятным старичком с седой, трясущейся бородкой и голубыми, словно выцветшие васильки, глазами навыкат. Я некогда имел честь приложиться к его руке во время приема, устроенного для выпускников Академии Инквизиториума (много лет тому назад, когда Бельдария еще бывал на приемах), и запомнил его добрую усмешку.
Некоторые говорили, что кардинала опекает исключительно сильный Ангел-Хранитель, со вкусами, подобными вкусам своего подопечного. Но, как вы, наверное, догадались, мне и в голову не приходило спрашивать у своего Ангела-Хранителя о том, насколько эти слухи правдивы. Вдруг бы он решил, что забавно – или поучительно – будет представить меня опекуну кардинала? Если тот опекун не был досужей выдумкой суеверной дворни и вообще существовал.
В любом случае, раз уж Бульсани служил кардиналу Бельдарии, я мог спокойненько вернуться к уважаемому Хильгферарфу и сообщить печальную новость: денежки его пропали навсегда. Таким образом, остались бы у меня чистая совесть, задаток в кармане, а также время и деньги на поиски проклятых еретиков, – что и требовалось от меня Его Преосвященству епископу Хез-хезрона.
Я поблагодарил Головача за рассказ, ни жестом, ни взглядом не выдав, что обо всем этом думаю. Снова остался с Лонной наедине и снова осушил кубок до дна. Я редко когда напиваюсь, а уж нынче точно не позволил бы себе этого. Впрочем, на сей счет я даже не переживал: от ее слабого винца у меня и в голове бы не зашумело.
– Спасибо, Лонна, – сказал я ей. – Ты не пожалеешь.
– Уже жалею, – ответила. – Я всегда мечтала о покое, Мордимер. Об изысканных клиентах, славном доме и веселых девицах. А что вместо этого? Инквизитор, который допрашивает меня в моем же дому, и прелат, замешанный в делишках с самим дьяволом.
Я вспомнил, что кардинала Бельдарию и вправду именовали Дьяволом из Гомолло – по родовому имению. Впрочем, звать его дьяволом не имело особого смысла, ибо кардинал был – в самом худшем случае – злобным гномом, и до дьявола ему было столь же далеко, как мне до Ангела. Но известно ведь, что социум любит броские имена. И конечно же, это совершенно не означало, будто кардинал не опасен. Наоборот, он делался крайне опасным, когда кто-либо пытался перейти ему дорогу.
Еще мне было крайне интересно, отчего Церковь смотрела сквозь пальцы на проделки сего набожного старца? Откуда у него такие могущественные заступники? Множество достойных людей и за меньшие грешки отправлялись в монастырь на пожизненное заточение – обычно в замурованную келью под бдительным присмотром стражи. А то и просто подавали им вино, после которого те скоропостижно преставлялись от катара кишок.
Впрочем, все это было не важно. Не мне оценивать правильность действий Церкви по отношению к грешникам. Я, Мордимер Маддердин, был карающей десницей Церкви, а не ее мозгом. И слава Богу. А то, что при случае я мог совместить приятное с полезным и, служа Церкви, служить также себе самому, было лишь дополнительной причиной, по которой я уважал свою работу. Не говоря уже о том, что оставаться инквизитором и стать бывшим инквизитором – вещи настолько же разные, насколько жизнь отличается от смерти.
– Хорошо, Лонна. – Я встал с кресла, хотя сидеть на нем было очень удобно. – Ради собственного блага держи рот на замке, – приложил палец к ее губам.
Она пыталась отдернуть голову, но я придержал ее за волосы левой рукою. Стояла согнутая, с оттянутой назад головой и громко дышала. Но вырываться не пыталась.
Я провел кончиком пальца по ее полным губам.
– Будь хорошей девочкой, Лонна, – сказал ей, – потому как, моя куколка, узнай я, что в городе начали шептать, будто Мордимер Маддердин ищет прелата Бульсани, – могу ведь и вернуться, – усмехнулся я ей ласково. – И знаешь, кого тогда приведу с собой?
Ответа я не ждал, да и Лонна была слишком напугана, чтобы выдавить из себя хоть слово.
– Я приведу своего приятеля, Курноса, который говорил мне как-то, что очень ему запала в душу некая полногрудая хозяйка борделя. И что он охотно покувыркался бы с ней часок-другой. А верь мне, куколка, пережив такое, ты не была бы уже той девицей, что прежде.
Я отпустил ее и позволил сесть в кресло.
– Тебе не нужно мне угрожать, Мордимер, – сказала тихо, и я видел, как дрожат ее руки.
– Не нужно. И я этого совсем не люблю. Но знаю, что это крепко облегчает жизнь. До свидания, Лонна. Если буду в городе, приду вечерком и проверну то дельце с шулером.
Ничего не ответила, и я вышел.
Гритта открыл ворота.
– Сердечно приглашаем вас, господин Маддердин, – сказал, но на этот раз я решил ничего ему не давать. Что чрезмерно – то вредит.
Второй раз за день меня ожидала неторопливая прогулка к зернохранилищам. Что ж, стоило сообщить Хильгферарфу, что он может поставить крест на своих денежках. Жаль, поскольку четыре с половиной тысячи дукатов – это солидное состояние. За такие деньги можно и убить, хотя я знал и тех, кто убивал за пару хороших кожаных сапог или за баклагу с водкой. Да-а, жизнь в Хез-хезроне не была товаром ценным, и те, кто сохранял ее долго, должны были чем-то жертвовать.
Хильгферарф все еще был в бюро и приподнял брови, когда меня увидел.
– Господин Мордимер, – произнес. – Новые известия?
Я рассказал ему все, что услышал от Лонны, не выдав, понятное дело, источника информации. Но подозревал, что он умен достаточно и догадается сам.
Я говорил – и видел, как темнеют его глаза. Что ж, только что Хильгферарф попрощался с четырьмя с половиной тысячами дукатов. Это болезненно. Когда я закончил, он вытащил замшелую бутылочку вина и налил нам в маленькие кубки. Я попробовал. А этот бывший докер имел отменный вкус. Я сообщил ему об этом, и он кивнул с благодарностью.
– И что вы теперь намереваетесь делать? – спросил.
– А что я могу сделать? – ответил я вопросом на вопрос. – Полагаю, на этом мое задание закончилось.
– И все же – поговорим, – сказал он вежливо. – Прелат Бульсани работает на Дьявола из Гомолло. Оба знаем: у кардинала огромное состояние. Можем ли мы предполагать, что Бульсани не только не израсходовал свои деньги, но даже приумножил их?
«Бог мой, – подумал я. – «Можем ли предполагать» – и это говорит бывший докер. Он что, брал уроки риторики? Или на самом деле – дворянский бастард, подброшенный в доки ублюдочной матерью?»
– Может, да, а может, и нет, – ответил я. – Шесть девиц с юга вполне способны потянуть на четыре тысячи, плюс-минус триста, в зависимости от того, были ли действительно красивы, как сильно торговался и насколько были ему необходимы. Но подозреваю, что те девушки предназначены в качестве презента для Бельдарии, а значит, прелат потратил свои, не чужие деньги. Конечно, если вообще можно сказать, что эти деньги когда-либо ему принадлежали.
– Да-а. – Хильгферарф стукнул костяшками о стол. – И что этому идиоту нужно от Дьявола?
– Настолько далеко в своих догадках я не забирался, – пожал я плечами, – но полагаю, как раз этим лучше не интересоваться.
– Может быть, может быть, – Хильгферарф задумчиво покивал, и эта его задумчивость очень мне не понравилась. – Ну ладно, – добавил он голосом, чуть более оживленным, словно очнулся наконец от полудремы. – Маддердин, хочу, чтобы вы отправились в Гомолло, проверили, там ли Бульсани, и приволокли его ко мне. Понятное дело, живым.
– А скатерть-самобранку не хотите? – спросил я совершенно без иронии в голосе. – Или меч-кладенец?
Он явно не привык к таким ответам. Зато я привык к тому, что раз за разом мне пытались давать совершенно идиотские задания. К сожалению, на некоторые из них я иногда соглашался. И лишь благодаря немалой удаче или, быть может, пристальной опеке Ангела-Хранителя глупость моя до сих пор меня не угробила.