По выражению его лица я понял, что слово "милосердный" не слишком соответствовало в его понимании слову "Инквизиториум". Что в корне неверно, ибо мы всегда относились к грешникам с пылкой жалостью, с которой сравнится разве что столь же пылкая любовь.
– Но здесь, Бог свидетель, и речи нет о чернокнижии! - Он снова почти кричал. - Это какой-то сумасшедший раскапывает могилы и бесчестит останки!
– Почему тогда вы сообщили епископу, а не юстициариям? - спросил я. – Коли уж вы считаете, что это всего лишь уголовное дело?
Он покраснел, и на его лбу выступили капельки пота.
– При всём уважении, мастер, но я думаю, что вы не имеете права...
– Имею, имею, уж поверьте, - прервал я его снисходительно, ибо слишком часто я слышал похожие песенки, рассуждающие о том, на что имеет право должностное лицо Святого Официума. - И если вы думаете, что мне доставит удовольствие проторчать в этой дыре хоть на день дольше, чем это будет необходимо, то вы глубоко ошибаетесь.
– Моей обязанностью было известить епископа, – сказал он наконец, громко сглотнув слюну, и вытер пот со лба.
– Наверное, - вымолвил я. - А моей является пристально присмотреться к упоминавшемуся делу, которое, как я осмеливаюсь судить, беспокоит не только достойного священника, но равно и честных граждан тихого Столпена. - Слово " тихого" я произнёс так, что даже самый подозрительный человек не почувствовал бы в нём и тени иронии.
– Что от меня нужно? - Спросил он с тоской в голосе.
– Радости, - ответил я, глядя ему в глаза, - вызванной тем, что Святой Официум, который и без того занят многими серьёзными проблемами и ведёт борьбу за души людские во всём мире, отыскал время, чтобы поддержать усилия верующих в этом городке.
– Покорнейше благодарю, – сказал он быстро. - И Бог мне свидетель, я радуюсь от всей души, что вы решили посвятить нам своё столь ценное время.
– Не меня благодарите, но Господа, который направил мой путь, - поправил я, не отводя от него глаз.
– Неустанно благодарю я Господа за все милости, которыми Он меня наделяет, - пробормотал он ещё быстрее.
Я видел, что этот человек уже начинает чувствовать страх пред вашим покорным слугой, как и должно было случиться. Не было, однако, во мне ни капли грешной радости по этому поводу. Каким бы я был инквизитором, если бы подобные низменные чувства находили приют в моём сердце? В конце концов, я являюсь слугой Божьим и молотом ведьм, а эти звания, хоть и неофициальные, ко многому обязывают.
– Расскажите подробно о трупоеде, - добавил я.
– Бог мне свидетель, и рассказывать-то почти нечего, – сказал он со вздохом. - Уже года полтора кто-то раскапывает могилы и отрезает куски от останков. Порою отрежет одни ягодицы, порой украдёт целую конечность. Люди напуганы. Боятся близких хоронить на нашем погосте.
– Следы укусов? – Уточнил я.
– Нет. – Покачал он головой. – Такого не было.
– Значит, это не гулль, - констатировал я. – У тех мозгов не хватит, чтобы ножом пользоваться.
– Вы верите в гуллей? - Настоятель широко открыл глаза. – Это же суеверие...
– Если вы не верите в силу зла, как вы можете верить в бесконечную силу Добра? - Ответил я вопросом на вопрос. - Если вы сомневаетесь в силе сатаны, то и Бог напрасно будет стучать в ваше сердце.
– Я не сомневаюсь! - В этот раз он действительно крикнул. - Бог свидетель, моя вера крепче крепостных стен.
– Вы убеждаете в этом меня или самого себя? - спросил я вежливо, а потом махнул рукой. – Но оставим теологические размышления. Никто ведь, дорогой настоятель, не подвергает сомнению силу вашей веры, - произнёс я таким тоном, что он имел право забеспокоиться.
Кого вы могли бы ожидать, любезные мои, прослышав, что в Столпен прибывает элемозинарий? Монаха в буром монашеском одеянии, который с опущенной и скрытой под капюшоном головой проскальзывает в город? Ха, я не надеялся на такое зрелище, но то, что я увидел, превзошло мои наисмелейшие ожидания. Ибо в Столпен въехала конная кавалькада, во главе которой с серьёзной миной гарцевал Маурицио Сфорца, окружённый несколькими охранниками. В кортеже я увидел и молодую даму, на руке у которой сидел сокол в колпачке, закрывающем голову.
Элемозинарий держался в седле неожиданно хорошо, хотя засученное монашеское одеяние не очень подходило к достигающим бедра кожаным сапогам и к искрящейся от золота конской сбруе и чепраку с прекрасными кистями. Как вы догадываетесь, любезные мои, чепрак был наброшен на голову коня, а не элемозинария, хотя признаю, что второй вариант был бы смешнее.
С Маурицио Сфорцей мы встретились у дома настоятеля, и спустившийся с коня элемозинарий оказался человеком невысокого роста. Мне не понравились его бледные морщинистые щеки и горящие глаза. Я заметил, что худые узловатые пальцы монаха были в непрерывном движении, как будто он что-то постоянно мял, душил или рвал на куски. И этот жест мне также не нравился. Я решил, однако, не поддаваться первому впечатлению и относиться к папскому раздатчику милостыни если уж не с симпатией, то хотя бы с профессиональной вежливостью. В конце концов, я не намеревался наживать себе хлопот из-за глупых делишек в городишке Столпен, о котором до этого даже никогда не слышал.
– Инквизитор Маддердин, - вымолвил Сфорца, и у его голоса оказалось неожиданно приятное, глубокое звучание. – Я рад, что мы будем действовать вместе, ибо ваша слава добралась уже даже до Апостольской Столицы.
Я низко поклонился, хотя и счёл, что эти слова являются лишь обычной вежливостью, да ещё и, по-видимому, завуалированной угрозой.
– Меня смущают столь благосклонные слова, особенно когда они исходят из уст знаменитого философа, работами которого я восхищаюсь, всей душой сожалея о недостатке собственных знаний.
– А что вы читали из моих работ? - Спросил он, недоверчиво щурясь.
– Ваши комментарии… Господи, да это же новый взгляд на общеизвестные вещи. Поверьте: я был поражён.
Я не слишком рисковал, поскольку обычно каждый из паразитов, которые шляются по Апостольской Столице, считал, что внёс большой вклад в историю нашей цивилизации, когда написал несколько идиотских комментариев к работам древних мастеров, святых или апостолов.
– Я не предполагал... - Его бледные худые щеки покрылись румянцем. – А могу я узнать, какая из проблем наиболее вас затронула?
– Рассуждения на тему доктрины веры, - сказал я с абсолютной убеждённостью.
– Мастер Маддердин, я не думал... – Он просиял. - В сумме эти вопросы необыкновенно сложны, если не сказать больше: узкоспециальны, и я даже не смел допустить, что они заинтересуют широкую публику...
– О, поверьте мне, этот вопрос стал предметом ожесточённых дебатов в хезском Инквизиториуме, - сказал я серьёзным голосом.
– Да неужели! – Он прижал ладони к груди. - Вы меня удивили...
– Скромность, достойная гения, если я могу позволить себе такую фамильярность, - сказал я и подумал, не зашёл ли уже слишком далеко, но Сфорца проглотил комплимент легко, как баклан рыбу.
Боже мой, подумал я, благодарю тебя, что в неизмеримой милости Своей ты не сделал меня писателем, ибо нет людей более легковерных и падких на лесть, чем они.
Сопровождающий Сфорцу молодой дворянин в сверкающей серебром броне значительно откашлялся и нетерпеливым движением отбросил длинные светлые волосы.
– О, простите, - сказал элемозинарий с искренним раскаянием в голосе. - Позвольте мне представить вам. Это рыцарь Родриго Эстебан де ла Гуардиа и Торрес, который приехал из солнечной Гранады, дабы помочь нам в борьбе с ересью.
– Это честь для меня, - сказал я.
Дворянин слегка склонил голову и улыбнулся. У него были почти по-девичьи красные губы, а борода явно не хотела приживаться на его лице, и на нём росли лишь редкие пучки светлых волос.
– Я присягал отыскивать и уничтожать колдуний, еретиков, а также всевозможных врагов Господа нашего, - сказал он мягким тоном. - Сам Святейший Папа соизволил удостоить меня своим благословением и пожелал, чтобы я одарил милостью костра наибольшее число грешников.
Меч Господень, вздохнул я мысленно, вот и ещё один искатель впечатлений и приключений, мечтающий сжечь весь мир. Разве многого я прошу, когда хочу, чтобы дела религиозной природы оставались в руках профессионалов?
– Необычайно смелые и достойные намерения, - произнёс я вежливо. - Но не думаю, что в Столпене вам удастся исполнить ваши обеты.
– Ну, это мы ещё посмотрим. - Элемозинарий поднял указательный палец и значительно посмотрел на меня. - Ибо отец настоятель весьма подробно известил нас о том зле, что терзает благочестивую паству Господню в Столпене, и которое могут истребить лишь люди глубокой веры.
– О да, наверное... - Ответил я, и был уже почти уверен, что, оставаясь в городке, я влез в очередные неприятности, которых, как человек спокойный, желал бы избежать.
– Ладно, ладно… Позвольте, господа, я займусь письмом святому епископу, которое я обещал отправить ему по прибытии. Отец настоятель, можно вас попросить?
– Безусловно, брат, но только я в раздумьях, Бог свидетель, где мне разместить достойных господ, что изволят вас сопровождать…
– Не беспокойтесь о комнатах, - перебил Сфорца. - Почтенные граф и графиня Шейфолк и их свита гостят в замке господина де Фриза. Они лишь пообещали сопроводить меня сюда и после вернутся к охоте. Только я и благородный рыцарь ла Гуардиа попросим предоставить нам любой угол, где мы могли бы спокойно предаться благочестивым размышлениям.
– Конечно, и не какой-нибудь угол! - Настоятель замахал ладонями, но его лицо выражало явное облегчение от того, что городу на шею не сядет орда капризных аристократов. – У меня в усадьбе есть прекрасные покои, которые как раз были отремонтированы в этом году к приезду благочестивого епископа, который, Господь его благослови, только представьте, братья, соизволил у нас гостить целых два дня!
Элемозинарий с явной скукой слушал поток красноречия достойного настоятеля, но терпеливо его не прерывал. В конце концов, однако, священники оставили меня в комнате наедине с рыцарем де ла Гуардиа, и в течение минуты мы молчали, вслушиваясь в утихающий голос настоятеля, который рассказывал Сфорце о пере из крыла архангела Гавриила. Наконец, я прочистил горло.