Наменя он необратилвнимания. – Неизвестно ещё, чтотам...
– А кем же они были?
– Е-ре-ти-ки. – Рыжий старался говорить тихо, но это ему не удавалось.
Ха, подумал я, еретики. Интересно, правда ли это. Ибо к еретикам, колдунам и вообще всякого рода отступникам от веры, применяют особые меры. Вор или убийца может умереть во время допроса. Но это никогда не должно произойти с еретиком или отступником. Между тем, Фолкену не повезло, и именно в его мастерской погибли двое нераскаявшихся еретиков. Господин каноник, о котором говорил помощник палача, был одним из доверенных лиц епископа Хез-Хезрона, человеком для грязной работы. Так же, как и я. Правда, каноник понятия не имел о преследовании отступников, но зато очень хотел себя проявить.
Полномочиядуховенстваинас – инквизиторов – никогданебылиточноразграничены. Всё, в принципе,зависелоот капризовЕгоПреосвященства, и онумелолавировал, склоняясьто на одну, то на другую сторонуиспокойновыслушиваявзаимные обидыи претензии. Что ещё хуже, в некоторых случаях появлялись специальные полномочия, выданные Святейшим Папой, которые ещё сильнее осложняли и без того запутанную ситуацию.
От дела, которое так немилосердно провалил мастер Фолкен, инквизиторы были отстранены на второй план. И, как оказалось, зря. Может быть, определённую роль в этом сыграло допущение, что Фолкен пил до утра, а после короткого пьяного сна должен был приступить к работе. Не удивлюсь также, если в вино были подсыпаны определённые травы. В любом случае, я слышал, что на допрос он прибыл, едва проснувшись, а его руки дрожали так, что требовалось одну из них придерживать второй. А в таком состоянии сложно работать точными инструментами и трудно сыграть мелодию на таком деликатном инструменте, каким является человеческое тело. Да, епископ Хез-Хезрона, наверное, серьёзно подумает, прежде чем поручать следующее дело канонику, и доверит его тем, кто и должен заниматься ересями и богохульствами, учитывая специальное обучение, которые они прошли в нашей преславной Академии. Я слегка улыбнулся собственным мыслям, ибо я представлял себе каноника, кающегося перед гневным лицом епископа. А епископ мог быть весьма неприятен, особенно, когда у него случались приступы подагры.
Кто были двое людей, на несчастье которых поддался своей слабости мастер Фолкен? Я не особенно этим интересовался. У меня было достаточно собственных проблем, а с некоторого времени епископ демонстративно оказывал мне немилость, что оказало катастрофическое воздействие на состояние моих финансов. Конечно, я всегда мог заработать, принимая определённые заказы, но, к несчастью, все предложения требовали работы за городом. Между тем, Его Преосвященство приказал мне ежедневно являться в канцелярию, и каждый день я уходил из неё с пустыми руками. Епископ знал, как попасть мне в слабое место, и безжалостно это использовал. А я, конечно, не мог ничего с этим поделать. Лицензия обязывала меня беспрекословно подчиняться, и я даже не хотел думать, что случилось бы, если бы однажды утром я не появился в епископском дворце. Я мог только предположить, что немилость епископа была как-то связана с отчётами из Апостольской Столицы, которые, вероятно, попали в канцелярии, и которые, как я догадывался, описывали мою деятельность в не слишком лестном тоне.
Я осушил ещё один стакан хорошего вина и снова посмотрел в сторону подмастерьев. Рыжеволосый присел под столом и издавал звуки, свидетельствующие о том, что слабый желудок не терпит чрезмерных доз напитка, а двое его товарищей сидели, бездумно уставившись на залитый вином и соусом стол. Я решил, что больше ничего уже не услышу, так что я встал и вышел, поскольку запах горелого становился уже невыносимым, особенно для человека с таким чувствительным обонянием, как у меня.
Когда я выходил из комнаты, мне встретился Корфис, владелец гостиницы и ветеран битвы под Шенгеном.
– Доброе утро, Мордимер, – сказал он с улыбкой на широком лице.
– Кому доброе, а кому и не очень, – ответил я.
Он понимающе покивал головой.
– А куда это ты в такую рань?
– Корфис, подумай, куда я могу идти с самого утра? В цирк? В бордель? А может, полюбоваться кораблями в порту? Как думаешь?
К сожалению, моя, как обычно, блестящая ирония не дошла до него. Корфис был человеком смелым, благородным, но откровенно глупым. Конечно, у него была соответствующая его положению и профессии хитрость, которая позволяла ему достаточно свободно плавать в мутных водах Хез-Хезрона. Он содержал довольно процветающую таверну и из того, что я знал, собирался купить вторую, где-то на самой окраине города. Да, да, подумал я, Корфис, похоже, скорее переедет в домик с садом в богатом районе, чем это сделает ваш покорный слуга.
– ИдукЕго Преосвященству, – сказал яустало.– Так же, каквчера, позавчераинеделю назад. Инадеюсь, чтовернуськобеду.
Епископ, как правило,имел достаточно порядочности, чтобы сразу послеполудня послатьодного изписцов, которыесообщалимне, что сегоднямоиуслугинебудут нужны. Да, но „обычно” не значит „всегда”. Не разинедвая ждалдо заката, награждаемыйнасмешливымиилисострадательнымивзглядамичиновников.Наконец,епископвыходилисмотрелнаменяс хорошосыграннымудивлением.
– О, Мордимер, – говорил он. – А чего ты здесь ещё ждёшь?
Аесли у негослучалсяприступподагры, то он только смотрелна менябез слов,какнасобачьедерьмо, инетерпеливо пожималплечами. Влюбом случае, и то, и другоеозначало, чтоя могу, наконец,идтидомой. Однако, в конце концов, должно было оказаться, чтохождениевепископскуюканцеляриюнеявляетсясовершеннобесплодным.
Утро было тёплым, солнечным и безветренным, а вонь столичных трущоб сильнее, чем обычно. Чтобы добраться до дворца епископа, я должен был пройти мимо рыбного рынка и его запах ранил обоняние вашего покорного слуги, который в конце концов привык, что в мире есть и другие запахи, чем аромат роз и примул. На улицах было как всегда шумно и многолюдно. Чаще всего я одеваюсь совершенно обычно, как среднего достатка горожанин, и не вижу причин выставлять на всеобщее обозрение инквизиторские знаки отличия. Но в толчее, когда человека без перерыва толкают, обзывают и осыпают проклятьями, иногда хотелось показать вышитый на чёрном кафтане серебряный инквизиторский крест со сломанными перекладинами. Известно, что вокруг сразу бы тихо и пусто. Большинство людей, особенно те, кто нас не знал (и те, кто узнал слишком хорошо), испытывали перед нами глубокий страх. А ведь мы не были стражей бургграфа или тайной полицией епископа, хватающими наугад людей с улиц и из домов. Мы действовали, как хорошо отточенный инструмент, ударяя лишь там, где нужно ударить. Нас не интересовали мошенничества, кражи, подделки, ба, да даже убийства. Мы искали людей, впавших в ереси, творящих заклинания, подрывающих веру в слова Писания или настроенных против воли Церкви. И, однако, всегда вокруг нас становилось пусто. Корфис, несмотря на то, что я подолгу не платил за номер и обслуживание, на самом деле был доволен присутствию инквизитора, так как благодаря этому его гостиница была одной из самых спокойных в городе. А это, в свою очередь, привлекало клиентов, которые хотели спать, не боясь, что проснутся лишёнными вещей, либо просто не проснутся вовсе.
Хез-Хезрон большой город. Говорят, что здесь постоянно живёт пятьдесят, может быть, даже шестьдесят тысяч человек. Но сколько путешественников, торговцев, бродяг, циркачей, менестрелей, воров, беглых крестьян, ищущих лучшей жизни, или слуг, лишившихся господина, прибывает из провинции и из других городов? Кто знает, сколько людей на самом деле толпится на улицах, в доках, в тавернах и дворцах Хез-Хезрона? Может, сто тысяч, а может, сто пятьдесят? Таким образом, только горстка могла узнать меня в лицо. Мы, инквизиторы, предпочитаем стоять в тени и не бросаться людям в глаза. Из-за этого, как я уже говорил, меня пинали, толкали и проклинали, а какой-то воришка попытался срезать мой кошелёк. Это, наконец, вывело меня из ностальгической задумчивости. Я прижал его, ткнул кинжалом под сердце и бросил обратно в толпу. Он, не издав даже стона, где-то за моей спиной упал на землю, поддерживаемый чьими-то руками. Никто не заметил произошедшего. Вечером патруль городской стражи отправит избавленное от всех ценностей тело в морг, откуда могильщики и вывезут его за стены города на запряжённой волами телеге. Каждую ночь такие телеги, загруженные телами, уезжали за заставы и хоронили в огромных общих могилах всех тех, кто умер от голода, болезней, старости или удара ножом. Это место называли Ямами, и даже я неохотно рискнул бы находиться там после наступления темноты. В случаях убийств редко велось следствие, разве что речь шла о купцах, принадлежащих к гильдии, или дворянах. Ну, и, конечно, священниках. Иногда и университет добивался расследования убийства студента, но те, как правило, были сами виноваты, ибо студенческие братства могли быть гораздо опасней, чем воровские банды.
Я вытер лезвие кинжала и вернул его в ножны на поясе. Убийство людей не было для меня хлебом насущным, но я не видел и причин сожалеть о человеческом мусоре, который бессмысленно толчётся на улицах города. Впрочем, кто наблюдал столько смертей, сколько и я, тот уже становится к ней почти равнодушен. А, кроме того, я был разозлён тем, как относится ко мне епископ, и, возможно, отсюда происходила определённо излишняя поспешность моих действий. В любом случае, я прочитал короткую молитву за упокой души человека, который имел несчастье только что умереть. Что ж, разве этим я не оказал ему услугу? В конце концов, надежда на спасение стоит больше той бессмысленной жизни, которую он вёл на улицах Хеза.
В конце концов, я добрался до ворот дворца, где охранники молча пропустили меня на земли, принадлежащие епископу. Тщательно выметенная аллея тянулась среди высоких кипарисов, отбрасывавших длинные тонкие тени. Я слышал щёлканье ножниц садовника, подрезающего живые изгороди, превращённые в фигуры животных, и тихий шёпот фонтанов. На территории епископского сада воздух был свежим, бодрящим, и его с радостью можно было вдыхать полной грудью. Белый дворец епископа Хез-Хезрона б