Я отвёл взгляд от скорченного Мордимера, у которого из носа струёй текла кровь на сложенные в молитве руки. Я выплыл из покоев замка, и полупрозрачные стены пропустили меня так же легко, как если бы были сотканы из серой паутины бабьего лета. Я направился к месту, в котором увидел сконцентрированные пятна тьмы и эманации зла. Это были замковые подземелья. Я видел застывшие в стенах фигуры с неестественно скрученными конечностями и распухшими головами. Они тянули ко мне руки с какой-то безумной надеждой, и я не знал, желали ли они, чтобы я избавил их от рабства, или же хотели заточить меня вместе с собой и осудить на вечные муки. Они не были достаточно сильны, чтобы остановить меня, но их боль и тоска, казалось, построили невидимую преграду, которую всё труднее было преодолевать. Теперь я уже не шёл спокойно, как в кристально прозрачном воздухе, а с трудом протискивался, будто пытался плыть по реке против течения. И вдруг я увидел барьер. В моём видении он был горящей стеной, а из огненных облаков выплывали бородатые головы, искажённые гримасами ненависти. Это препятствие я был не в состоянии преодолеть. Я мог бы попробовать. Так же, как я мог бы попытаться прыгнуть в горящий костёр. Но в этом случае погибло бы всего лишь моё грешное тело, а сейчас я мог потерять свою бессмертную душу. Мне пришлось уйти. Напоследок я вознёсся над всем замком и повертел его в руках, будто детскую игрушку, осмотрев его, благодаря этому, со всех сторон. Всё выглядело обычно и невинно, кроме этого непроницаемого для меня красного барьера. Я должен был возвращаться, никогда не следует слишком долго оставаться вне собственного тела и бродить в пугающей пустоте иномирья. Я вплыл в комнату, где окровавленный Мордимер возводил к потолку глаза, в которых застыла боль. Его лицо было изменено, искажено и стянуто страданием. И вдруг оказался в собственном теле. Упал, как тряпичная кукла, прямо в лужу крови. Боли почти не было, но само воспоминание о ней парализовало страхом.
– Давай, давай …
Курнос поддержал меня сильной рукой, оттащил в сторону, потом усадил в кресло. Он смочил в тазу полотенце и отёр моё лицо от крови. Потом вытащил из-за пазухи флягу и наклонил её к моим губам.
– Хорошая, крепкая, пей.
Я закашлялся, так как выпивка была действительно крепкой. Меня чуть не стошнило, но Курнос влил мне в горло следующий глоток. И ещё один. Я почувствовал себя немного лучше, но всё равно знал, что я не в состоянии говорить. Я хотел только спать.
– Спать... – мне удалось пошевелить губами. Курнос отнёс меня на кровать, уложил и накрыл одеялом.
– Я подожду здесь, – пообещал он.
Как сквозь туман я видел, что он сел на кресло и сложил ноги на низкий столик. Потом мысли медленно угасли.
Она сидела надо мной, положив прохладную ладонь на мой лоб. Когда я поднял веки, я увидел её расстроенное лицо. Её зелёные, вырезанные в форме миндаля глаза были замутнены слезами. Я знал, что это лишь видение, ибо этот сон повторялся слишком часто, чтобы я не вспомнил о его истинной природе. Но я, однако, хотел, чтобы он стал правдой. Я не хотел просыпаться. Но, тем не менее, проснулся. Терзаемый головной болью и тошнотой. Курнос сидел в кресле и дремал, посвистывая носом. Однако, как только я поднял голову, он сразу же открыл глаза.
– Лучше? – Спросил он.
Я задумался, кивнуть ему головой или ответить. Через некоторое время я решил, что мигнуть обоими глазами будет наименее утомительно. Он подошёл ко мне и внимательно на меня посмотрел.
– Ты выглядишь так, будто тебя кто-то съел и высрал, – буркнул он. – Ты так себя угробишь, Мордимер.
Да, с этой точкой зрения я был согласен полностью. Это не значило, что я знал, как выгляжу, но я знал, как я себя чувствую, и я был уже уверен, что какое-то из очередных подобных путешествий окажется последним. Сегодня я определённо достиг предела своих возможностей, предела того, что способен выдержать мой организм. Прошло несколько часов сна с того времени, когда я вернулся, но я был не в состоянии даже собственными силами сесть, опираясь спиной на подушки. Я по-прежнему был не в состоянии говорить, так как сама мысль, что мне придётся напрячь гортань, двигать губами и языком, казалась нестерпимой. Я лежал, глядя в тёмный потолок комнаты. Даже это казалось утомительным, но я, однако, боялся закрыть глаза, ибо зрение, словно якорь, держало меня в этом мире. Странно, но несмотря на то, что Курнос стоял рядом, я не чувствовал окружающего его характерного запаха. Неужели я потерял обоняние? Ведь сама мысль, что мой спутник помылся, была более чем абсурдна!
– Хочешь ещё глотнуть? – Курнос потряс фляжку, и внутри неё забулькало.
– Нет, – удалось мне прошептать в ответ, потому что я боялся, что если ничего не скажу, то он напоит меня против моей воли, а одна только мысль о водке, её вкусе и запахе, выворачивала мои внутренности. – Ещё посплю...
Когда я открыл глаза во второй раз, то увидел Курноса, сидящего на том же месте, что и прежде. На этот раз он не спал, лезвием ножа срезал огрубевшую кожу с большого пальца правой ноги. Под сиденьем лежали чёрные от грязи портянки и обувь. Вонь ввинтилась в мои ноздри, и я, наверное, впервые в жизни обрадовался, чувствуя исходящий от Курноса запашок, напоминающий смрад разлагающегося трупа. Я всё же не потерял нюх! Я сел и опустил ноги на пол. Я чувствовал себя уже намного лучше. Я всё ещё был немного ослаблен, но, по крайней мере, мог двигаться без боли и без страха, что сейчас упаду.
– Ты всё же жив, брат, – сказал Курнос сердечным тоном.
– С Божьей помощью. – Я встал и потянулся к бочонку с вином. Выпил несколько глотков, и мне стало ещё лучше.
– Маркграф спрашивал о тебе. Я сказал, что ты болеешь. Он даже за доктором хотел послать, но я сказал, что не надо.
– Правильно. Ладно, Курнос, можешь уже идти. Только убери это. – Я указал на обувь, портянки и остатки срезанной кожи и чёрных ногтей.
Он вышел, а я мог спокойно подумать над моим видением. В подземельях замка таилось зло. Там застыли боль, ненависть и смерть. Но молитвенные видения не всегда дают нам ответ на вопрос, который мы задаём. У меня не было ни одного предмета, который мог бы мне послужить проводником и который привёл бы меня к месту проведения кощунственных ритуалов (если таковые вообще проводились). А почему в замковых подвалах клубилось так много эмоций? Что ж, подземелья, как правило, служат для того, чтобы содержать в них, а может, даже и пытать заключённых. Так может, души людей, осуждённых Рейтенбахом или его предками, попросту оставили в стенах свой тёмный, переполненный болью отпечаток? Может, здесь были когда-то застенки, где добывали признания, пытали железом, ослепляли и ломали конечности? Может, некоторые заключённые умерли там от голода, болезней или старости? И именно они, или, скорее, воспоминания о них, предстали перед моими глазами в виде неестественно скрученных тел, полных страдания и тоски.
Меня, однако, беспокоило видение того огненно-красного барьера, через который был не в состоянии проникнуть мой разум. Скорее всего, в этом месте находился секретный проход, защищённый при помощи чёрной магии. Но с тем же успехом это могла быть и старая, мощная магия, уходящая корнями в истоки существования замка. Я знал, что в древние времена некоторые из родов пользовались услугами магов, чтобы защитить часть поместья от посторонних глаз. Ведь и Святой Официум возник только из-за того, что несколько сотен лет назад многие люди отступили от учения Иисуса, соблазнённые мощными тёмными силами. И задачей инквизиторов все эти века была непримиримая борьба с этими силами и их человеческими приспешниками. Барьер мог быть построен не вчера или год назад, а лет пятьсот тому назад. Насколько я знал, замок Рейтенбаха был построен в десятом веке после рождества Христова. И хотя потом были достроены новые этажи, замок был перестроен и укреплён, но подвалы могли сохраниться практически в первозданном виде.
Я мог бы потребовать провести обыск, для которого так или иначе придётся получить официальное разрешение из Инквизиториума, но запрос на столь сомнительных основаниях был бы настоящим безумием, и ошибка дорого бы мне стоила. Кроме того, я всегда должен был предполагать, что совершил ошибку. Молитвенные видения были тяжёлым испытанием, и вдобавок я мог не до конца понимать смысл некоторых знаков или символов. Что ж, пришлось с сожалением констатировать, что мои боль, страх и риск для жизни пошли прахом. Я ничего не узнал и ничего не достиг. Пройдут долгие месяцы, прежде чем я снова решусь на путешествие в иномирье, если я вообще когда-нибудь ещё рискну предпринять такую попытку.
Правила вежливости требовали, чтобы я попросил маркграфа о возможности продления моего пребывания в его замке. Со всей определённостью, я прекрасно знал, что именно так и поступлю, а также прекрасно знал, что он не откажет в моей скромной просьбе.
– Конечно, мастер Маддердин, – он не дал понять по своей реакции, что ожидал такого поворота дел. – Пожалуйста, чувствуйте себя как дома.
– Спасибо, господин маркграф. Это большая честь для меня.
Он кивнул головой, словно это само собой разумелось.
– У вас крепкая голова, господин Маддердин, – сказал он. – На святого Иоанна у меня в замке всегда проходит соревнование выпивох. Если Бог даст, и вы будете в это время неподалёку, милости прошу.
– Ха, не премину. – Я рассмеялся, поскольку, учитывая щедрость маркграфа и качество его вин, эти соревнования должны были выглядеть действительно великолепно.
– Что вы собираетесь делать сегодня, если мне позволено спросить? Может, отправимся на охоту? Егерь сказал мне, что в окрестностях видели тура.
– А туры случайно не находятся под императорской охраной?
– А разве голова этой бестии не прекрасно выглядела бы на стене?
Вот именно так, вздохнул я мысленно, и должны были исчезнуть туры, несмотря на защиту самого Светлейшего Государя.
– Сожалею, господин маркграф. Сегодня я собираюсь посетить Хоффентоллера и убедить его, чтобы он смирился с потерей.