– Я буду вам признателен, – ответил он, хотя я был уверен, что он доверяет мне в той же степени, что и змее, обвившейся вокруг запястья.
– В таком случае, я позволю себе проститься с господином маркграфом. Наверное, до вечера. – Я вежливо поклонился.
– Я верю, что вы человек чести, – надменным тоном сказал Рейтенбах, когда я был уже в дверях.
Я обернулся и посмотрел ему прямо в глаза.
– Я инквизитор, – ответил я холодно. – А инквизиторы даже честь, если только возникнет такая необходимость, кладут на алтарь Господней любви.
Я видел, что мой ответ ни в коей мере его не устроил.
– Но я вам доверюсь, – сказал он медленно. – Хотя, тем, что я расскажу, нелегко делиться с другим человеком.
– Внимательно слушаю, господин маркграф.
– Я собираюсь жениться на Анне, – сказал он. – Хотя и знаю о её... – он замолчал на секунду, а его глаза омертвели, – любовных похождениях... совершаемых лишь для того, чтобы возбудить мою ревность. Женское коварство... – Он натужно рассмеялся.
Я не стал смеяться в ответ, ибо дворянке не подобает совокупляться со слугами, независимо от того, капризна она или нет, и независимо от того, чего она хотела добиться своим поведением.
– Пожалуйста, примите мои самые искренние поздравления, господин маркграф, – отозвался я на его слова равнодушным тоном.
– Спасибо, – ответил он. – Поэтому я надеюсь, что вы сможете сообщить Хоффентоллеру о моих честных намерениях. – Ведь это большая честь для простой дворянки, стать маркграфиней Рейтенбах.
– О, несомненно, – признал я с полной серьёзностью и почтительностью в голосе. – Я уверен, что Хоффентоллер оценит честь, которая оказана его дому. Ибо это хоть и древний род, но бедный, не так ли?
– Древний. – Он махнул рукой. – Он, конечно, рассказывал вам о Маурицио Хоффентоллере и крестовом походе?
– Прадед, не так ли? Прославился несгибаемой верой и погиб в языческом плену.
– Именно так. А погиб он потому, что дед Хоффентоллера деньги, которые получил от императора на выкуп, пропил и проиграл в кости.
– Печально, – подытожил я. – У него не было, случайно, двоюродного брата с таким же именем?
Рейтенбах озадаченно посмотрел на меня.
– Нет, – ответил он. – По крайней мере, я ничего об этом не знаю.
Он отвернулся к окну, тем самым давая понять, что разговор окончен.
– Приятного путешествия, – сказал он.
Я вышел, размышляя о том, обманул ли меня Матиас (для чего, однако, ему это было нужно?), или просто дворяне, чей разговор подслушал Курнос, что-то перепутали. Тем не менее, ясно было одно: Маурицио Хоффентоллер был прадедом моего заказчика. А что с ним случилось потом, этого я уже не знал. Впрочем, возможно, Курносовы аристократы были правы? Может, на самом деле Маурицио вернулся много лет спустя, стариком, сломленным пленом, а семья скрывала этот факт, предпочитая лелеять перед соседями легенду о неукротимом защитнике веры, умирающем мученической смертью? Я слышал о таких историях, и не обязательно они касались крестовых походов. В течение года инквизиторской практики я узнал, что многие знатные семьи из поколения в поколение скрывали позорные тайны, касающиеся ближних или дальних родственников. То, что кто-то из сыновей был похож на конюха; то, что дед в молодые годы предпочитал общество плечистых крестьян, а не окрестных дворянок; то, что прадеду после битвы прислали прялку и заячью шкуру. О таких вещах не говорилось вслух.
Хоффентоллер был действительно близким соседом Рейтенбаха. Их земли граничили, а путь верхом от замка до усадьбы занял у меня времени всего лишь до полудня. Я чувствовал себя уже совсем неплохо и наслаждался свежим воздухом и приятной поездкой. Я пересёк реку (если это была та же, о которой говорил Курнос, то в ней на самом деле трудно было утонуть) и въехал на расположенный у берёзового перелеска двор Хоффентоллера. Усадьба Хоффентоллера представляла собой большое деревянное здание, окружённое запущенным частоколом, вероятно, помнящим старые недобрые времена, когда в провинции постоянно вспыхивали усобицы и мятежи. Дом, как я уже упоминал, была большой, но одноэтажный, и его венчала башенка с развевающимся на ветру знаменем. На нём был изображён герб рода – Бык с Тремя Рогами. Теперь я мог узнать, где находится этот третий рог. Он рос между глаз. Ворота были открыты, на внутреннем дворе я заметил трёх слуг, в грязной луже развалились две свиньи, десяток кур копал червей. За всем присматривал поседевший пёс с облезлой шкурой и печальным взглядом. Что ж, не удивительно, что Анна предпочла променять этот дом на замок маркграфа. Слуга уставился на меня, когда я въехал в ворота. Пёс поднял голову и вяло гавкнул, после чего, сочтя, что уже исполнил свой долг, положил морду на лапы. Я соскочил с седла.
– Иди сюда, живо! – Окликнул я одного из людей Хоффентоллера, молодого парня, похожего на стоящую на задних лапах ласку. – Лошадь в конюшню, накормить, напоить, почистить. Увижу хоть одно пятно грязи на шерсти – прикажу тебя выпороть. Ты понял? – Я бросил ему поводья.
– Хозяин дома? – Спросил я старшего из слуг.
– Дома.
– Веди. – Я подошёл к нему и, поскольку он не реагировал, врезал ему в ухо. Не слишком сильно, только чтобы стряхнуть с него оцепенение, в которое, видимо, погрузились все присутствующие здесь. – Веди, говорю!
– Да, да, господин, сию минуту, – очнулся он.
В тёмном коридоре пахло гниющим деревом. Как Бог свят, скоро Хоффентоллер проснётся без крыши над головой или, что ещё хуже, с крышей на голове. Со двора мы прошли в большую комнату с квадратным столом в центре. В камине горели толстые берёзовые поленья. Я посмотрел на стены и увидел старые полинявшие ковры и несколько портретов. Ковры, наверное, должны были стоить когда-то немалых денег, но теперь нити истёрлись, а цвета потеряли свою сочность. Картины выглядели закопчёнными, кроме того, все они были засижены мухами, а позолоченные рамы превратились в буро-коричневые. В трёх мужских лицах, изображённых на портретах, можно было обнаружить семейное сходство с Матиасом. Особенно внимательно я рассмотрел портрет, висящий слева. У изображённого на нём мужчины был суровый взгляд, резкие черты лица и усы, похожие на вертела. Не Маурицио ли это Хоффентоллер, участник крестового похода? Я отодвинул себе стул и сел.
– Доложи, что приехал Мордимер Маддердин, инквизитор, – приказал я слуге.
– Инк… – запнулся он.
– Мне повторить?
– Уже, уже иду…
Прошло несколько минут, и в комнате появился хозяин. В буром кафтане, кожаных штанах и сапогах до колена. Когда я посмотрел на его лицо, то заметил, что он выглядит уставшим. Я встал.
– Мастер. – Он улыбнулся и протянул мне руку. Я пожал его ладонь. – Как же я вам рад. Съедите что-нибудь? Выпьете? Гость в дом, Бог в дом, как говорится.
– Охотно, ибо поездка разожгла мой аппетит.
– Прикажи что-нибудь приготовить. – Хоффентоллер повернулся к старому слуге, и тот побрёл вглубь дома. – И вино достань из погреба, – крикнул он. – Самое лучшее!
– Садитесь, садитесь, прошу, – обратился он уже ко мне. – Расскажите мне, чего вам удалось достичь.
– Не буду скрывать, немногого, – вздохнул я. – Я побеседовал с Рейтенбахом, расспросил вашу дочь и предложил ей помощь, но всё напрасно.
– Он не хочет её отпускать? – Хозяин внимательно посмотрел на меня.
– Наоборот. Она не желает расставаться с маркграфом. И, честно говоря, я думаю, что она честна в своих устремлениях. Более того, Рейтенбах хочет взять её в жёны.
Хоффентоллер разразился громким смехом. Я слегка нахмурил брови, поскольку, признаться, не такой реакции я ожидал.
– Вот это здорово! – Он с громким шлепком хлопнул себя ладонями по бёдрам.
Слуга внёс на подносе бутылку и две серебряные чаши. Матиас открыл и разлил вино.
– Ваше здоровье, господин Маддердин. – Он поднял кубок.
– О, так не годится, – запротестовал я. – Сперва за здоровье хозяина!
Мы выпили до дна, и я едва сдержался, чтобы не скривиться. Если это было лучшее вино в подвале Хоффентоллера, то каково на вкус было худшее? Но, быть может, употребление изысканных напитков Рейтенбаха так испортило мне вкус...
– Мастер Маддердин, – хозяин положил руки на стол, – я хочу вернуть дочь. Что вы посоветуете?
Он, однако, был упрямым человеком. Что я мог ему посоветовать? Напасть на замок? Да, нападение на маркграфа с этим одышливым слугой и старым псом во главе, произвело бы фурор и вызвало всеобщий восторг. Умолять? Ни Анна, ни Рейтенбах не производили впечатления людей, которые изменили бы однажды принятое решение под влиянием слёз ближних. Что, впрочем, только хорошо о них говорило.
– Прежде всего, молиться, – ответил я.
– И на это я потратил пятьсот крон, – буркнул он.
– Господин Хоффентоллер, заметьте, что я ничего вам не обещал, – объяснил я спокойным тоном. – Кроме того, всё ещё может измениться. Я останусь у маркграфа на несколько дней, и, возможно, узнаю что-то, что позволит мне увести оттуда вашу дочь. Только, насколько я разбираюсь в жизни, рано или поздно она к нему вернётся.
– Это уже не важно, – буркнул он. – Я уговорю её.
Ну вот, человек, верующий в дар убеждения. Я осмеливался судить, что вера эта зиждилась на хрупком основании. Думаю, он собирался запереть дочь в чулане или быстро просватать.
– А вы узнали что-то о... – он понизил голос и замолчал. – У вас есть какие-то подозрения... сомнения?
– О богохульных еретических практиках? Об этом слишком рано говорить, господин Хоффентоллер. Скажите, однако, откуда взялась идея, что Рейтенбах мог совершить столь отвратительные преступления?
Конечно, я знал, откуда эта идея. Соседская ненависть. Старая, как мир, и горькая, словно полынь. Была, есть и будет. Не скажу, чтобы Инквизиториум неоднократно пользовался этой человеческой слабостью, но многие дела обнаруживали при помощи доносов. Иногда соседи доносили на соседей, иногда сыновья на родителей, жёны на мужей, кузены на кузенов, мачехи на пасынков, братья на братьев... И так далее, и так далее. Однако Святой Официум уже не грешил былой поспешностью судов, когда холодные сердца инквизиторов могли согреться только от жара горящих вокруг костров. Теперь мы стали менее запальчивы, осторожней и спокойней. Доносы вызывали наш интерес, но мы уже летали на них, как пчелы на мёд. А здесь, вдобавок, даже нельзя было говорить об официальном доносе, так как Хоффентоллер только предполагал, подозревал, домысливал. Этого могло быть достаточно, чтобы заняться обычным горожанином или простым крестьянином, но, безусловно, слишком мало, чтобы начать расследование против феодала. И я не собирался рисковать, тем более, что сам не был уверен в том, что в словах Матиаса содержалась хоть крупица истины.