Он смотрел на меня довольно долго, а потом глубоко вздохнул.
— Я уважаю ваши взгляды, Маддердин, — сказал он. — И я готов согласиться с такой постановкой вопроса. Поэтому перейдём к размеру вашего гонорара.
— В этом смысле отдаюсь на милость господина барона, — ответил я, склонив голову.
— Необыкновенно великодушно. — Неужто я услышал насмешку в его голосе? — Но цену всегда надо установить раньше, чтобы потом не было недоразумений. Если вы уничтожите моего сына, — он на мгновение прервался. — Не только его, но и всех слуг, кто, как и он, является созданиями ночи… И если вы вернёте мир этому дому, исполню любое ваше желание. Одно желание.
— Например сто тысяч крон, — пошутил я.
— Всё, что вы захотите, — серьёзно ответил он. — Разумеется, в рамках здравого смысла. Ибо пожелай вы стать императором или папой, то даже я не мог бы это гарантировать. — На этот раз он позволил себе пошутить.
Может вы меня не поймёте, любезные мои, но я поверил его словам. Кто-то мог бы подумать, что это всего лишь аристократические причуды, брошенные на ветер слова, от которых потом будет легко отказаться, кинув исполнителю заказа кошель золота и неискреннюю улыбку. Я, однако, знал, что Хаустоффер говорит абсолютно серьёзно. Значит, либо выполнение задание казалось ему невозможным, либо он приготовил прелестную ловушку, дабы увенчать финал наших трудов. Ох, остерегайтесь тех, кто обещает слишком много, так как высока вероятность, что в их словах гостит фальшь и что подарок окажется не совсем таким, какой бы вы ожидали! Но пока я лишь поблагодарил глубоким поклоном, ведь я бы не отважился подвергать сомнению его обещания.
— Кнотте знает всё, что и я, — произнёс он. — Как и Вольфганг. Можете к ним обращаться по любому делу.
Я понял, что это был конец аудиенции, но у меня оставался ещё один вопрос. Не буду спорить, вытекающий исключительно из греховного любопытства.
— Господин барон, не будет ли бестактно, если спрошу о поразительном гербе Хаустофферов? Признаю, что первый раз встречаю кого-то, имеющего в своём гербе змею.
— Ах, наша змея, — рассмеялся он. — Некогда у нас в гербе были змея и голубка, но потом решили, что одной змеи достаточно…
— Змея и голубка, — повторил я. — Не потому ли, что Писание гласит: Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби?
— Именно так, — рассмеялся он ещё раз. — Видишь, Кнотте, как полезно знать Добрую Книгу? Что-то ещё, господин Маддердин?
— Нет. Покорно благодарю машу милость, — поклонился я.
Что ж, кажется, мой хребет начинал уже привыкать к прямо-таки чрезмерной гибкости. Мы вышли, и Кнотте жестом подозвал лакея с книгой и приказал ему возвращаться в спальню.
— Что хотите знать?
— Прежде всего, известно ли, где находится молодой барон и его слуги?
Он улыбнулся в усы.
— Все хотели бы знать, — сказал. — Не думаете, что знай мы, где они скрываются, то не потребовалось бы вас нанимать?
— А примерно?
— Примерно тоже нет. — Он пожал плечами.
— Не знаю, как я снесу груз вашей помощи, — пробормотал я.
Он резко развернулся ко мне.
— Послушайте-ка, — сказал он, и из его глаз било холодное бешенство. — Этот ублюдок и его слуги кружат в окрестностях. Устраивают засады у замка, на большаке, в лесах. Похищают и убивают людей. Найдите их, чёрт возьми, и уничтожьте!
Он закончил и смотрел на меня с минуту, а потом прикусил ус.
— Сделайте это, — произнёс уже спокойно. — И вам не придётся ни о чём беспокоиться до конца жизни.
Мы вышли на галерею. У огня по-прежнему сидело несколько воинов, но они не пили и даже не разговаривали. Я также заметил, что оружие у них наготове.
— Занимался ли сын барона магией? Еретическими ритуалами? Совершал ли он что-то против нашей святой религии? — тихо спросил я.
— Он ведь вампир, — рявкнул Кнотте, снова разозлившись. — Разве одно это не противоречит основам нашей веры, так не считаете?
Я вздохнул, ибо видел, что для меня это непробиваемая стена.
— Хорошо, — сдался я. — Дайте мне, будьте добры, какую-нибудь вещь, принадлежавшую ему. Но не лишь бы что. Предмет, с которым он действительно был связан. Любимый кошель, нож, шляпа… Что угодно.
Он минуту думал.
— Книга, — произнёс он наконец. — Есть одна книга, которую он часто читал перед сном. Вам хватит?
Должно было хватить, поэтому я попросил, чтобы он нашёл для меня этот том.
— Пришлю его с лакеем, — пообщал он. — А теперь с вашего разрешения, проведу вас в покои, которые определил барон.
Господин Хаустоффер был более чем щедр к гостям. Мало того, что он угостил меня обедом, достойным принца (хотя, как будто, таким образом у него пировали каждый день, но для бедного Мордимера такая роскошь была событием), так ещё и велел приготовить великолепные апартаменты. В первой комнате я увидел резной стол и четыре стула, застеклённый секретер, солидную библиотечку, заполненными переплетёнными в кожу книгами, и встроенная в пол огромная, металлическая чаша. Когда мы входили, слуги как раз галопировали с вёдрами и наполняли её горячей водой.
— Господин барон любит купание, — вздохнул Кнотте, и я услышал в его голосе что-то вроде непонимания такого странного поведения. — Но посмотрите, в этой чаше можно лечь навзничь, как на ложе, а тут у вас такой хитрый крантик, который выпускает воду, когда уже захотите выйти.
— Ха! — сказал я. — Это лучше, чем лохань или ушат, а?
Я бросил взгляд в открытую дверь второй комнаты, в которой красовалась широкая кровать с бархатным балдахином и поручнями в форме драконьих голов. На занавешенных яркими гобеленами стенах висело несколько сабель с украшенными драгоценными камнями рукоятями. Я подошёл и рассмотрел внимательнее.
— Прекрасная работа, — произнёс я с восхищением и тронул лезвие, которое было словно бритва.
— Прекрасная, — повторил за мной Кнотте. — Никто уже сегодня таких не делает. Разрубает железный брусок как масло.
Мы какое-то время восхищались в молчании этим изделием давних оружейников, за который знаток наверняка заплатил бы в золоте больше, чем весила сама сабля, после чего управляющий вздохнул.
— Спокойной ночи, господин Маддердин, — произнёс он. — Сейчас пришлю вам книгу. Не колеблясь, приказывайте слугам, если вы чего-нибудь возжелаете.
Для начала, конечно, я возжелал искупаться. Ибо у вашего покорного слуги просто неприличная слабость к тому, чтобы отлежаться в горячей воде, натереться щёлоком и даже похлестать себя берёзовыми ветками. Я осознавал, что являюсь диковинкой. В наши тёмные времена, когда к некоторым людям одежда, казалось, прирастала словно вторая кожа, а изредка совершаемое купание (обычно по случаю главнейших церковных праздников) воспринималось ими как незаслуженное наказание.
Тем временем лакей принёс книгу, переплетённую в телячью кожу, и положил том на стол. Однако поработать я не спешил. Я знал, что задание, за которое я взялся, потребует огромных усилий, и одарит меня болью, которая обычному человеку показалась бы невыносимой. Поэтому мне не спешилось выходить из тёплой, чудесной ванны. Ну, в конце концов пришло время выйти из чаши (с минуту я удивлялся тому, как от откручивания золотого крантика, о котором упоминал Кнотте, грязная вода вытекает куда-то вниз), вытерся и засел за книгу.
Том отнюдь не заключал в себе ни еретического, ни отступнического содержания. Он не был учебником тёмной магии или описанием сатанинских ритуалов. Красивые, позолоченные буквы возвещали: «Деяния, приключения и смерть храброго герцога Арчибальда, Теофилом Авианом рассказанные и записанные». Некогда мне случилось прочитать этот рыцарский роман, и действительно, чтение это было захватывающим, при условии, что кого-то увлекали истории любовных интриг, предательств, поединков и битв с язычниками, великанами, драконами и чернокнижниками. Я провёл пальцами по нежной обложке, а потом раскрыл книгу. Я медленно её перелистывал, стараясь одновременно успокоить разум и забыть об окружающем меня мире да сосредоточиться только и исключительно на принадлежащем молодому барону томе.
У каждого предмета есть что-то, что мы называем «характером», что оставляет ему его создатель или человек, близко с ним связанный. Этот характер, эта аура предмета чаще всего едва заметна. Как мерцающий огонёк тоненькой, догорающей свечки. Но чем больше чувств отдано вещи, тем сильнее становится огонёк. Чем больше мощи в обладающем им человеке, тем ярче свет пламени. А если владелец занимался тёмным искусством, то близкая ему вещь будет пропитана зловонием его собственной души. Конечно, лишь немногие люди в состоянии увидеть ауру предмета, но я, сказать без скромности, принадлежал к кругу избранных, а обучение в Инквизиции усилили мои природные таланты. В полном смирении признаю, что я не обладал большой силой. Но её хватило, чтобы я распознал две вещи. Во-первых, владелец книги был человеком насквозь плохим. Метафизическое зловоние, которое я ощущал, просто убивало. Во-вторых, владелец отдавался прегрешениям, караемым нашей святейшей матерью-Церковью, и которые люди обычно называют чёрной магией или тёмным искусством. Однако это не означало, что он был сильным чернокнижником. Просто потворствовал не тем удовольствиям и прихотям, каким надо. Когда я уже всё это узнал, пришло время молитвы. Ибо только молитва могла довести до цели. Я тяжело вздохнул и преклонил колени с закрытыми глазами.
— Отче наш, сущий на небесах… — начал я. Я молился и чувствовал, как сила начинает пронизывать всё мое тело. Как пульсирует вместе с сердцем и стучит в венах. Как возносится вокруг, могущественная и непонятная. Несмотря на закрытые глаза, я начинал видеть. Но видеть совершенно иным образом, чем обычные люди. Ибо мои покои были наполнены пульсирующим багрянцем, напоминающим море тёсной крови, а принадлежащая сыну барона книга вдруг стала огромной. Выглядела словно возносящиеся над паркетом и трепещущие крылья тьмы.
— … дай нам силы, дабы мы не прощали должникам нашим, — молился я медленно и торжественно.