— Живьем, — выдохнул я ему прямо в ухо.
Он лишь кивнул, и мы потихоньку отступили. Вернулись на подворье и притаились неподалеку. Когда я подал знак, рванулись все вчетвером, но великан оказался очень проворен. Вскочил, выхватывая из-за голенища нож такой величины, что любому из близнецов мог бы служить мечом. Курнос едва не погиб: с трудом сумел уклониться, покатившись по земле. Гигант же оказался подле меня — и тогда я сыпанул ему в глаза шерскен. Он завыл, вскидывая руку к глазам. Первый ударил его палкой в пах, а Второй ткнул в кадык. На том все и закончилось. Потом связали ему руки за спиной и ноги в щиколотках, протянули веревку между узлами — и вот уже великан лежал на животе, словно огромная, грубо срубленная люлька. Был беспомощным, словно улитка. Мы высекли огонь и при свете фонаря рассмотрели его пристальней. Широкое, безо всякого выражения, безволосое лицо без левой ноздри, огромный синий шрам, пересекавший нос.
— Красавчик, — пробормотал я.
Был доволен, что парни управились столь умело и быстро. Интересно, правда, как бы оно все обернулось, не швырни ваш нижайший слуга шерскен, но ведь… зачем рисковать? В любом случае, шерскен свое дело сделал: у великана теперь были зажмурены глаза, а из-под покрасневших век ручьями лились слезы. Ха, сильней шерскена никого нет! Можешь, человече, быть огромным и тяжелым, словно гора, но коли ребенок швырнет тебе в глаза шерскен, думать будешь лишь о том, чтобы добраться до ближайшей лужи. А если окажешься настолько глуп, чтобы тереть глаза, скорее всего, последним, что увидишь, будут твои собственные пальцы, трущие веки.
Наш пленник глаза тереть не мог, поскольку руки у него были связаны за спиной, но я видел, что лишь усилием воли сдерживается, дабы не завыть от боли и страха. Я достал флягу и плеснул воды в сложенную лодочкой ладонь. Придержал великану голову и омыл ему лицо. Должно быть, понял, что помогаю ему, поскольку перестал сопротивляться. Я же плеснул в горсть еще воды и хорошенько промыл ему глаза. Я ведь не хотел, чтобы он думал лишь об ужасной, жгучей боли — только чтобы вежливо ответил на мои вопросы. Но Курнос решил, что я слишком милосерден, и изо всех сил ударил лежащего кованым сапогом под ребра.
— Ох, Курнос, — сказал я, но даже не рассердился.
Знал, что Курнос зол, поскольку великан едва его не подловил. Никто ведь не мог и подумать, что при таком росте и весе он будет настолько стремительным. Впрочем, можно было и догадаться: ведь спутники Элии не дураки, чтобы взять себе в телохранители первого попавшегося забияку с улицы.
— Откуда ты, парень? — спросил я его.
Великан в ответ выругался. Очень невежливо, особенно с учетом того, что минуту назад я промывал ему глаза от шерскена. Второй воткнул пленнику в рот кусок тряпки, а Курнос уселся ему на спину и сломал мизинец на левой руке. А потом сломал безымянный, средний и указательный. Всякий раз слышался хруст, а потом стон из-под тряпки, глаза же великана становились все больше. Второй склонился, приложил палец к губам, приказывая пленнику вести себя тихо, и вынул кляп. Великан болезненно дышал, густая слюна стекала у него изо рта.
— На мои вопросы отвечать тотчас, — сказал я ласково. — Ибо, как говорит Писание, нет ничего тайного, что не сделалось бы явным; и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу.[14] Потому повторю: откуда ты, парень?
— Из Тириана, — прохрипел он.
Тирианон-наг, обычно называемый Тирианом (убейте меня, но не знаю, откуда это варварское название происходит[15]), был небольшим, хотя и богатым городком у самой границы марки. Насколько мне было известно, там можно заработать неплохие деньги на охране купеческих кораблей, которые путешествуют в довольно опасные районы вверх по реке. Но этот бедолага подумал, что сделает карьеру в Хез-хезроне. И карьера его заканчивалась теперь здесь, в руинах крепости Сареваальд. Плохое место для смерти, но с другой стороны, а какое место для смерти хорошо? О том, что он умрет, знали все мы. Вопрос заключался лишь в том, будет ли эта смерть быстрой и в меру безболезненной — или же наш забияка окажется у адских врат, воя от боли, порезанный на кусочки? Впрочем, после длительного и тесного знакомства со мной и моими инструментами даже ад показался бы ему раем. Но, во-первых, у нас не было достаточно времени для длительного знакомства, а во-вторых, ясное дело, не оказалось у меня при себе инквизиторских инструментов.
— Куда они ушли? — спросил я.
Пленник не ответил, но я вежливо выждал минуту. Потом Первый ударил его ногой прямо в рот так, чтобы захлебнулся кровью и собственными зубами. Вторым ударом сломал ему нос.
— Куда они пошли? Что там такое? — повторил я вежливо и легонько стукнул его по сломанному носу.
Великан заскулил.
— Не знаю, — простонал он, сплевывая красным. — Не знаю, прошу вас. Я всего лишь охраняю. Они возвращаются в полдень. Приносят деньги… много денег… Молю Господом нашим Иисусом Христом, не убивайте меня, буду вам служить, как верный пес, молю…
Глядя на него, я видел не большого и сильного бойца, но обиженного мальчика, который желал, чтобы его наконец перестали бить.
Я любил, когда в людях происходит эта перемена, и, хотя мог видеть ее часто, продолжал испытывать удовлетворение, когда сам становился причиной такой перемены.
Курнос глянул на меня, а я на миг задумался. Обычно прекрасно знаю, когда человек врет. Этот же вроде бы говорил правду. Курнос, если честно, явно рассчитывал на развлечение, но, во-первых, не было у нас времени, а во-вторых, не люблю напрасной жестокости. Я всегда говорил, что палачи и их помощники за напрасной жестокостью скрывают плохое владение Искусством. Ведь не в том дело, чтобы причинить жертве боль, часто — даже не в том, чтобы вырвать у нее признание, но лишь в том, чтобы заставить раскаяться. Чтобы страдающий и сокрушенный преступник упал в объятия инквизитору и, рыдая, признался в своей вине, всем сердцем возлюбив того, кто даровал ему радость боли и направил на тропу веры. Понятно, что нынче речь шла не о раскаянии и милосердии. Нам как раз требовались признания. Быстрый и точный ответ. Если, понятное дело, сумеет таковой дать. И если оказалось, что великан знает немного, то это ведь не из-за отсутствия доброй воли, верно? Зачем же тогда ему страдать?
Я глянул на Курноса и покачал головой. Потом уперся великану в спину и дернул его голову вверх. Хрустнуло. Быстрая и безболезненная смерть. Курнос явно остался недоволен.
— Когда земной наш дом, эта хижина, разрушится, мы имеем от Бога жилище на небесах, дом нерукотворенный, вечный[16] — процитировал я Писание, глядя на тело. Правда, не думал, будто наш великан оказался у небесных врат, но… что же, всегда следует надеяться.
Близнецы сбросили тело великана со склона, и оно сгинуло где-то в густых кустах. Не скоро его найдут. На миг я задумался над тщетой человеческой жизни… Эх!
Камень, скрывающий вход в подземелья, и правда был тяжел. Мы едва справились вчетвером. Когда уже собирались сойти вниз, Первый внезапно задержался:
— А если кто назад его передвинет?
— А кто сюда может прийти? — пожал я плечами. — И кто сдюжит такое сделать? Да и потом, я уверен, что есть и другой выход. Я бы, например, не вверил нашему покойнику свою жизнь.
— Х-х… курва, — рявкнул Курнос, поскольку споткнулся на ступенях и едва не слетел вниз.
Лестница была крутой, длинной и отвесной. Закончилась так внезапно, что Первый, не разобравшись, ткнулся в стену.
— Нет хода, — сказал он, поводя фонарем. — А… не… типа, есть, — пробормотал через миг и потянулся к заржавевшему рычагу у самого пола.
— Не трогай, — крикнул я.
Тот отскочил, словно обжегшись:
— Ловушка?
— А черт его знает, — ответил я, хотя был почти уверен, что именно ловушка. По крайней мере, я бы устроил именно такую.
Мы начали внимательно осматривать стены. В конце концов, здесь погибли люди, и что-то ведь их убило. Так отчего бы ловушке не быть, например, в самом начале пути? Второй обстоятельно простукивал стену костяшками пальцев, а потом усмехнулся и осторожно вынул один из камней. Ниша была глубока и к тому же сужалась: не рассмотреть, что скрывается внутри. Второй взял у меня палку и всадил ее внутрь. Придавил, когда ощутил сопротивление. Что-то отчаянно скрежетнуло, и стена слева отодвинулась, открывая узкий, низкий коридор.
— Ну что же, как видно, нам вперед — сказал я, но происходящее совсем перестало мне нравиться.
Если вообще хоть когда-то нравилось. Сто пятьдесят крон в который раз показались мне не такой уж большой суммой, чтобы рисковать жизнью. Кроме того, когда я заглянул в открытый Вторым коридор, сразу понял: вряд ли спутники Элии проходили здесь. Туннель был низким, и чем дальше, тем ниже — с мокрыми от сырости стенами. К тому же из его зева шел отвратительный смрад, воняло гнилью, словно в коридоре много лет не было ни сквознячка. Я не мог представить себе Элию Коллер, ползущую на четвереньках в этой тьме, задевая потолок своими красивыми, уложенными волосами. Сказал об этом парням, и те некоторое время молчали, обдумывая мои слова. Размышления никогда не были их сильной стороной, но сейчас я не хотел принимать решение самостоятельно.
Дал им чуток времени на раздумья, а сам, с лампой в руках, продолжил изучать камень за камнем. И все-таки нашел что хотел. Маленькое углубление. Отверстие для ключа. Но — весьма специфического ключа. Может, перстня, может, амулета. Причем наверняка требующее дополнительного заклинания. И этот путь был для нас закрыт. Конечно, я мог применить особые умения Первого, но идти дальше он бы оказался неспособен. А ведь впереди могли встретиться и другие неожиданности. Так почему не попытаться пройти этим низким, отвратительным туннелем? Но в темноте? И вдруг там ловушки? Правда, зная обычаи древних строителей, я полагал, что туннель этот — просто запасная дорога, приготовленная на случай, если тот, кому нужно пройти, забыл или потерял ключ. Коли так, туннель мог быть сколь угодно неудобным, но наверняка без ловушек. Трудно представить, чтобы хозяин подземелья всякий раз преодолевал ловушки, поставленные нанятыми им же строителями.