Что ж, я все-таки попытался. А может, не хотел признаваться даже себе самому, что во враждебный дворец Гомолло меня привело беспокойство о Курносе и близнецах? Не поиски Церкви Черной Перемены или возможность заработать у Хильгферарфа, а просто дружеская забота? Или наоборот — только теперь, зная, что смерть близка, старался найти благородные мотивы своему поведению?
Кардинал выглядел таким же, каким я помнил его по аудиенции. Щуплый старичок с милой усмешкой, бритыми щеками и седой козлиной бородкой. Лицо его напоминало печеное яблоко со слегка потрескавшейся кожицей.
— Мордимер Маддердин, — сказал тихонько. — Что за визит, инквизитор! Мы ведь встречались… — задумался, почесывая бороденку, — двенадцать лет назад на аудиенции в Хез-хезроне. Кажется, ты был тогда удостоен чести приложиться к моей руке.
— У Вашего Преосвященства прекрасная память, — сказал я, слегка поклонившись. Цепь, которой были скованы мои ноги, зазвенела.
— И что же привело тебя в мой дом, Маддердин? — спросил он с шаловливой усмешкой. — Необоримое искушение посетить подвалы Гомолло? Вера, что все те россказни про кардинала-дьявола справедливы? Необходимость проверить мою уникальную коллекцию инструментов, о которой ты наверняка слышал?
— Я осмелился побеспокоить Ваше Преосвященство по другому поводу, — начал я, — и если Ваше Преосвященство позволит мне сказать…
— Нет, Мордимер, — махнул рукою. — Этот разговор мне уже надоел. Посвящу тебе минутку-другую завтра вечером. Пояснишь мне предназначение некоторых инструментов. Это может оказаться весьма забавно, если осужденный сам станет описывать последствия применения орудий на своем теле, — прищелкнул пальцами. — Да-да-да, это интересная мысль! — На его лице расцвела улыбка.
Меня пронзила дрожь.
— Осмелюсь напомнить Вашему Преосвященству, что я — инквизитор епископа Хез-хезрона и действую на основании легальной концессии, данной мне властью Церкви и подписанной Его Святейшеством.
Гомолло глядел на меня с явственной печалью.
— Ничего не знаю о твоей концессии, Мордимер, — сказал он. — Впрочем, мне нет дела до таких вещей.
Я знал, что у меня остался один-единственный шанс на спасение. Слабый, неправдоподобный, но шанс. Этот человек был болен, к тому же убежден в собственной силе и в том, что никому не подотчетен. Но — ошибался. Никто не может оставаться безнаказанным. Каждый перед кем-то да отвечает. А если об ответственности забывает, тогда с легкостью можно его этим оружием сокрушить.
— Лицензию инквизитора выдает епископ, однако утверждает сам Святой Отец, — сказал я и молился, чтобы успеть закончить фразу, пока он не приказал бросить меня в подземелье. — А решение епископа суть эманация воли Ангелов и, следовательно, воля Господа Бога нашего Всемогущего. Ты не можешь обидеть меня, кардинал Гомолло, не противясь тем самым воле Ангелов!
Кардинал покраснел так, что я испугался, как бы кровь не брызнула у него из пор лица. Видно, никто и никогда не говорил с ним подобным тоном. Свита стояла, онемев, и, полагаю, думала о том, каких небывалых инструментов удостоится безумный инквизитор.
— Да срал я на Ангелов! — загремел Гомолло, и голос его дал петуха. — Вниз его, к тем мерзавцам! Приготовьте инструменты! Сейчас! Немедленно!
Именно на это я и рассчитывал. На неосторожные и резкие слова кардинала. Он был стар, склеротичен, измучен приступами мигрени. Но даже в этом случае ему следовало помнить, что смеяться над Ангелами не стоит. А может, пришло мне на ум, может, Бельдария — палач, убийца и тиран — попросту перестал верить в Ангелов? Может, стали для него лишь пустым, ничего не значащим звуком? Однако это совершенно не мешало Ангелам верить в него… Я почувствовал мурашки на шее и дрожь, пробежавшую вдоль хребта. Все лампы и свечи в комнате погасли, будто задутые внезапным порывом ветра. Но, несмотря на это, в комнате было светло. Даже светлей, чем прежде. В ее центре стоял мой Ангел-Хранитель. Мощный, белый, сияющий, с крыльями до потолка и серебристым мечом в мраморно-белой руке.
Все в комнате пали ниц. Только Бельдария стоял, бледный как мел, разевая рот выброшенной на берег рыбой.
— Мо… мо… мо… мо… — бормотал он.
Мой Ангел-Хранитель взглянул на него с хмурой усмешкой.
— Кардинал Бельдария, — сказал он. — Поверь, никому не позволено безнаказанно срать на Ангелов.
Махнул левой рукой, и тотчас подле него появились Курнос и близнецы. Ошеломленные, моргающие отвыкшими от света глазами. На Курносе — окровавленная рубаха, а у Первого через щеку вилась отвратительная рана. На моих ногах раскололись обручи кандалов.
— Делаю тебя, Мордимер, и твоих товарищей представителями Инквизиции во дворце Гомолло и прилегающих районах. Да будет так во имя Ангелов! — И острием меча стукнул в пол — даже брызнули разноцветные искры. — Сообщу епископу, — добавил тише. — Жди завтра инквизиторов из Хез-хезрона.
Свечи и лампы снова засияли, но Ангела меж нас уже не было. Только выжженные следы от его ног остались на драгоценном ковре кардинала. Курнос вскрикнул как резаный, а в его руках появилась длинная кривая сабля. Подбежал к ближайшему из людей кардинала и пришпилил его острием к полу.
— Курнос! — крикнул я, ибо не хотел, чтобы тот учинил в комнате резню. — Ко мне, Курнос!
Мгновение он смотрел на меня, не понимая, но потом на лице его появилась усмешка. Улыбающимся выглядел еще более отвратительно, чем обычно.
— Мордимер, — сказал он с чувством, — ты пришел за нами, Мордимер.
Подошел и обнял меня. Я отстранился, поскольку он вонял, как дьявольское отродье. Условия в подземельях кардинала, как видно, не способствовали гигиене, да мытье вообще не принадлежало к любимым занятиям Курноса.
Тот, кого ткнул саблей Курнос, лежал на полу и хрипел. На губах лопались кровавые пузыри. Некоторое время я равнодушно смотрел на него. На миг наши глаза встретились, и в его взгляде я увидел страх, непонимание и страшную тоску по утекающей жизни. Ах, милые мои, я уже привык к таким вещам… Остальные люди медленно поднимались на ноги, послышались шепотки.
— Все под стену, — приказал я громко.
Бельдария дернулся, словно желая схватить меня за кафтан. Левой рукой я придержал его ладонь, а правой начал бить старика по лицу. Не торопясь, открытой ладонью. Почувствовал под пальцами кровь и острые осколки зубов. Его нос хрупнул под ударом. Когда отпустил его, кардинал упал, словно ворох окровавленных лохмотьев.
— Заберите эту падаль, — приказал я слугам.
Прелат Бульсани дрожал под стеной. Вжался в нее столь сильно, будто хотел стать частью покрывавшего ее гобелена.
— Ты потерял охоту к шуткам, отче? — спросил я. — Жаль, я рассчитывал на утонченный юмор и изобретательные аллюзии. Ничего не скажешь, чтобы меня развеселить?
Он смотрел на меня со страхом и ненавистью. Знал, что для него все уже закончилось. Ночи, проведенные за картами, питьем вина и лапаньем девок.
Его жизнь нынче стоила не более плевка на горячем песке. И я прозакладывал бы обе руки, что будет столь же недолгой.
Я улыбнулся и направился к близнецам. Те пожали мне руку с волнующей преданностью.
— Я знал, правда, Мордимер, знал, что ты нас не оставишь, — сказал Первый.
Нас было четверо во дворце кардинала. А солдат и придворных — не менее пятидесяти. В одной этой комнате — два десятка. Но никому и в голову не пришло противостоять нам или убить нас… даже попытаться. Наоборот, каждый из этих людей питал обманчивую надежду сберечь свою жизнь, поэтому готовы были заплатить за нее усердным послушанием. Каждый мысленно возносил мольбы о том, чтобы не оказаться в подвалах Инквизиториума. Но поверьте, что всем, кто пережил бы нынешний вечер, уготовано было оказаться там, и очень скоро.
Мы оделим их лаской утешающей беседы, во время которой признаются в своей вине. А закончится ли жизнь их в моче, кале, крови и ужасающей боли, будет зависеть лишь от них самих да от жажды покаяться и искупить грехи. Если будут достаточно разумны и смиренны, возможно, их казнят, а на костре сожгут лишь обезглавленные тела. Если же нет — погибнут в медленном огне, на глазах воющей от радости толпы, под смрад собственных горящих тел.
Я вышел в коридор. В темной нише стоял мой Ангел. Теперь предстал в виде невзрачного человечка в темном плаще. Но это был он, Ангел. Никогда не ошибешься, коли имеешь счастье или несчастье увидеть своего Ангела-Хранителя, независимо от того, в каком обличье тот пожелает явиться.
— Я доволен тобой, Мордимер, — сказал он. — Ты сделал то, что должно.
— Во имя Господа, — ответил я — ибо что другое мог ответить?
— Да, во имя Господа, — повторил он со странной горечью в голосе. — А знаешь ли ты, Мордимер, что в глазах Господа все мы виновны, независимо от наших поступков? — Я взглянул ему в глаза, и были они словно озера, исполненные тьмой. Я вздрогнул и отвернулся. — Вопрос лишь в размере и времени наказания. Наказания, которое неминуемо наступит.
— Зачем же мы тогда думаем о том, чтобы Ему понравиться? — осмелился я спросить.
— А разве ребенок на пляже не строит стен из песка, которые должны сдержать прилив? И когда его строения исчезают под водой, разве на другой день не станет возводить стены еще более толстые, хотя в глубине души прекрасно знает, что это ничего не даст? — Он положил ладонь мне на плечо, и я почувствовал, как сгибаюсь под ее тяжестью. — Ты, Мордимер, исполнишь все, что следует исполнить, — сказал. — Завтра сюда прибудут кардиналы-заговорщики, и завтра же появятся инквизиторы.
— Значит, Церкви Черной Перемены не существует?
— А кто ведает, что означает слово «существует»? — спросил Ангел. — И какой степени бытия достаточно? — повысил голос. — Мир полон тайн, Мордимер, — продолжал он более спокойно. — Знаешь ли, что существуют элементы материи, бытие которых мы лишь предчувствуем, наблюдение же приводит к их уничтожению? И кто ответит, существуют ли они — и для кого существуют?