Он сплюнул мокротой и кровью на пол, потрогал пальцем обломки зубов.
— Чего не хватает королям и герцогам? — спросил он.
— Золота, — я ответил, ибо он явно рассчитывал на ответ, а у меня, в конце концов, было время, и я мог поучаствовать в этой игре. По крайней мере, минутку.
— Золота тоже, — признал он, — но философский камень это миф. Фантасмагория. Не удастся превратить свинец в золото.
— Не удастся, — поддакнул я, ибо хотя бы в этом случае доктор Корнелиус казался рассуждающим здраво.
— Правителям не хватает войска, инквизитор. Людей, готовых умирать по их мановению. Армии, которая не разбежится в панике, солдат, которые бросятся на более многочисленного врага и будут биться до смерти либо победы. Солдат, не чувствующих страха и боли, яростных, как дикие звери. Солдат, которых не надо годами тренировать или учить дисциплине. И я дам таких солдат тому, кто мне хорошо заплатит.
— Значит, эти люди..? — я махнул рукой.
— Именно! Я разработал рецептуру микстуры, превращающей обычного, простого человека в незнающую чувств машину для убийства. Я опробовал рецепт на жителях одной из деревень…
— Те, которые пропали, — я покачал головой. — Именно, — он хлопнул в ладоши. — Экстракт также вызывает полную зависимость. Если его не дать этим людям вовремя, будут выть от боли и сильного влечения, умолять… Они сделают всё за новую порцию! И таким способом получаешь над ними полную власть…
— Очень ловко, доктор. Я поражён вашими способностями.
Он просиял и сел в кресле удобнее.
— Экстракт действует в течение лишь нескольких часов, потом вызывает слабость и обморок, но рассчитываю, что детали ещё доработаю, — он задумался и прошамкал что-то про себя, а потом поднял на меня взгляд. Его глаза были блестящими и безумными. — Охватываете ли вы это своим умом, инквизитор? Тысячи крестьян, превращённых в верных и безжалостных воинов? Разрывающих врага в приступах безумства? Они не заменят дисциплинированной армии, не одолеют опытных наёмников, но добавят новые правила в военное искусство…
— Вот где ваши совершенные солдаты, — засмеялся я. — мои люди как раз выбрасывают трупы в болото.
— Приятель! Ведь я успел дать экстракт только двоим моим подручным. Остальные отдыхали после последних экспериментов…
Ну что ж, негодяй красиво назвал уничтожение целой деревни. Я всегда утверждал, что учёные не грешат излишней любовью к ближнему, но Корнелиус выходил за все возможные пределы.
— Бегающий в помешательстве сброд это твоё непобедимое войско, доктор?
— Представь себе тысячи, десятки тысяч этих людей, — он мечтательно прикрыл глаза, — опустошающих вражеские поместья. Питающихся трупами, не чувствующих боли и страха, а может даже не нуждающихся в отдыхе, ибо считаю, мне удастся поправить рецептуру. Разве тут дело только в боевых возможностях? Нет, инквизитор! Тут дело в запугивании врага, истощении его под грузом несчастий, свалившихся на его земли! Эти люди, изменённые силой моей микстуры, будут сеятелями грозы. Грозы, которой ещё не видел мир!
Я обдумал его слова и покачал головой. Были в них как безумие, так и неумолимая логика.
— Где рецепт? — спросил я, а он закусил губы и отвернулся.
— Доктор, если потребуется, добуду его от тебя огнём и железом. Где рецепт? Где образцы?
Нехотя он встал и подошёл к стене. Дёрнул и открыл дверцы маленького шкафчика. В середине была шкатулка. Я оттолкнул его и сам её вынул. Поднял крышку и внутри увидел несколько баночек из коричневого стекла, а также сложенный вчетверо лист пергамента. Я жестом приказал доктору, чтобы он сел обратно на стул, и развернул пергамент.
— Ничего вы в этом не поймёте, — пробормотал он. — Надо быть алхимиком, чтобы понять, о чём тут речь. Я работал над этим всю жизнь! Я, доктор Корнелиус Альтенферг[103]! Моё имя переживёт века!
Он явно возбуждался от собственных слов, поэтому я решил не обращать на него внимания. Я вынул пробку, затыкавшую горлышко одной из баночек и заглянул внутрь. Густая, коричневая и воняющая гнилью масса наполняла посудину до краёв.
— И они это ели? — спросил я.
— Нет, — вздохнул он, раздражённый, что я прервал его выступление. — Экстракт следует растворять в алкоголе, а потом в воде и подавать перорально. Влей его в городской колодец и увидишь чудесные эффекты, — улыбнулся он, показывая окровавленные дёсны.
— Ага, — ответил я.
Я вложил пергамент и баночку обратно в шкатулку и открыл дверь.
— Смертух, можно тебя, — позвал я, а когда подошёл, прошептал ему на ухо приказ.
Он заколебался и попросил, чтобы я повторил. Это редко с ним случалось, но на этот раз я мог его понять. Боюсь, любезные мои, я сам, получая такое поручение, в первую минуту подумал бы, что ослышался.
Я старательно закрыл дверь и подошёл к доктору с широкой улыбкой на лице. Придержал его за плечи и воткнул остриё кинжала в кадык. Я перерезал ему голосовые связки, так, чтобы он не мог кричать, но знал, что агония займёт мало времени. Впрочем, как на мой вкус, и так сдохнет слишком быстро.
— Ч-что вы..? — Ронс двинулся ко мне и смотрел ошеломлённый на Корнелиуса, который как раз с грохотом упал на пол.
Доктор корчился, извергал изо рта кровавую пену, а пальцами, скрюченными как когти, пытался остановить кровь и зажать рану.
— Впрочем, может и правильно, — лейтенант глубоко вздохнул. — В конце концов, у нас есть рецепт и образцы. А этот подлец пусть подыхает.
— Пусть подыхает, — согласился я. — Но у нас нет ни рецепта, лейтенант, — я положил руку на шкатулку, — ни образцов. У меня нет.
Какое-то время он смотрел на меня удивлённо, но схватился за меч быстрее, чем я ожидал. Конечно, всё равно слишком медленно. В конце концов, он был лишь солдатом. Я ударил его кинжалом, но ему как-то удалось увернуться, и лезвие не попало в сердце. Он опрокинулся, а я упал на него. Хотел ударить ещё раз, но увидел, что и так умирает. Он смотрел на меня расширенными зрачками, в которых горел гнев.
— Ронс, — ласково спросил я. — Вы меня слышите?
Он с усилием кивнул, из уголков рта у него потекла кровь. Я отложил нож и взял его за руку.
— Лейтенант, послушайте меня внимательно, ибо не желаю, чтобы ваша душа уходила, полная неразумного гнева. Хочу, чтоб вы поняли. Дабы вы не думали, что я убил от греховной жажды наживы.
Я встал, снова открыл шкатулку и вынул из неё пергамент. Потом поднял со стола коптящую лампадку и присел рядом с офицером.
— Смотрите, Ронс, — я приложил пергаментный свиток к огню.
Когда лист сгорел, я растёр пепел подошвой сапога.
— Нет уже тайны, — сказал я. — Нет рецепта. Нет доктора. И нет свидетелей.
Я чувствовал, как его пальцы конвульсивно сжимаются на моём запястье.
— Почему? — прошептал он.
— Потому что мир является достаточно плохим местом и без экстракта доктора Корнелиуса, — произнёс я грустно. — А я не хочу, чтобы он стал ещё хуже.
А потом я сидел возле него, пока он не умер, и закрыл ему веки. Наверняка он был достойным человеком, но это не имело ничего общего с моим долгом, как я понимал его моим скудным умом.
Я встал и вышел наружу. Смертух и близнецы как раз втаскивали трупы солдат внутрь. Признаю, что управились с ними доблестно, но и никакой славы в этом не было — убить двух неготовых к нападению людей. Также зарезали бедного, обезображенного де Виля, и у меня было впечатление, что в этом случае они оказали ему лишь услугу.
— Поджигайте и идём, — приказал я.
Потом я смотрел, как они прикладывают факелы к брёвнам и ждут, пока дом займётся огнём. Я попрощался и в мыслях прочитал «Отче наш» за упокой души лейтенанта Ронса и его солдат. Когда я был на полпути до первых деревьев, меня догнал Смертух.
— Мордимер, — тихо спросил он. — Собственно, зачем мы это сделали, а? Зачем мы убили людей графа?
— Потому что у нас была такая прихоть, Смертух, — ответил я. — Просто у нас была прихоть.
— Ага, — произнёс он, а его лицо просияло улыбкой. — Понял. Спасибо, Мордимер.
Я кивнул ему и пошёл дальше. Через два дня мы расскажем де Родимонду красивую сказочку о храбрости его солдат и их прекрасной смерти в бою с одичавшим врагом. Я подумал об Элиссе, а также о том, что в течение двух ночей пути наверняка вкушу плодов её благодарности. Я улыбнулся собственным мыслям и посмотрел на бьющее в небо пламя. Как обычно, оно было красивым и чистым, как сердца тех, кто не помня трудов своих, служит во славу Господа.
Овцы и волки
Для слабых я стал как слабый, дабы обрести слабых. Для всех я сделался всем, дабы спасти по крайней мере некоторых.[104]
Св. Павел.
Почему человек так легко привыкает к плохому? Ба, любезные мои, не мне отвечать на этот вопрос. Знаю только, что я привык к Хез-хезрону. К зловонию сточных канав, к покрытой пеной реке, где косяки рыб видели только тогда, когда они шли вверх брюхом, к разбавленному вину и клопам в постели. Я ненавидел этот город и не имел сил, чтобы покинуть его. Что ж, я стал портовой крысой, маленьким падальщиком, пожирающим гниющее мясо. Как видите, я был невысокого мнения о своей работе. По крайней мере, был такого в эти знойные, безветренные дни, когда улочки Хез-хезрона обволакивало невообразимое покрывало вони. Почему я не выбрал спокойной жизни в провинции, где как представитель Святой Службы в одном из небольших городков занимался бы прочисткой шлюх, попойками с местной верхушкой и отпусканием пояса? Я знал инквизиторов, которых без остатка поглощали такие благочестивые занятия. Они приезжали потом в Хез-хезрон на неделю или две, тучные и довольные собой, рассказывая, как радостно течёт жизнь вдали от хлопот большого города. А ваш покорный слуга в это время должен был вдыхать аромат сточных канав и трудиться в поте лица для Его Преосвященства епископа, который мог быть очень неприятным, особенно когда с ним случались приступы подагры.