— Сперва, Пётр Алексеевич, понять надо, есть ли вовсе войско в России? — настаивал на ответе Матвеев. — Али сброд токмо.
Царица улыбнулась и многозначительно посмотрела на собравшихся мужей. Мол, вот вам полноценный Артамон Сергеевич Матвеев. Хотели как можно быстрее усилиться его именем? Так вот он! Выньте — да положьте, выпейте — да закусите. Матвеев в своей красе.
Так вышло, что Наталья Кирилловна более всех остальных общалась с Артамоном Матвеевым. И знает, что это за человек, насколько он волевой, и как не терпит рядом с собой слабых да убогих.
Ещё раньше, когда был жив царь Алексей Михайлович, чуть ли не каждый день Матвеев наставлял Наталью Кирилловну, как ей вести себя с мужем, что у него спросить, а что ответить. Братья царицы, которые сейчас сидят за столом и недоумевают от, как им кажется, наглости Матвеева, не знают еще, с кем связались. Они-то чаще получали подарки от Матвеева или же приглашение на обед. А вот дел никаких обстоятельных с боярином не вели. Не знают, каким может быть Артамон Матвеев, когда дела решает.
— Ну же, Юрий Алексеевич, ты чего не рассказываешь нам, как стрельцы? Изготовлены ли они к походу славному? — непоседа Пётр не забыл о сути вопроса.
Более того, и многие присутствующие это знали, — если Долгоруков не начнёт рассказывать про состояние дел в Стрелецком приказе, государь будет гневаться. Он мал, десять летов исполнится лишь скоро, но коли чего уже удумает, так будет настырничать, а своего добьётся. Ум пытливый у Петра, даже кажется порой, что излишне. Если хочет ответов, получит их. Или же криком изойдёт.
— Петруша, шёл бы ты погулять. А придёт владыка-патриарх, так отправлю за тобой, — наседничала Наталья Кирилловна.
Пётр Алексеевич с недовольным видом посмотрел на свою мать, но послушался. И если бы царица предложила погулять ещё до того, как Матвеев стал задавать вопросы Долгорукову, так Пётр и вовсе бы обрадовался разрешению. Как искренне считал десятилетний царь, сидеть на троне — не для него. Сидя сиднем врага не победить.
Посмотрев вслед нехотя уходящему государю Петру, понимая, что придется и ему что-то рассказывать, чтобы не рассориться с десятилетним царем, Долгоруков начал говорить:
— Не все ладно со стрельцами. Пыжова отправлял я прознать…
— Даже я ведаю, что Пыжова стрельцы не поважают. Ты что же, ныне еще больше желаешь супротив себя стрельцов поставить? — взъярился Матвеев. — Живете да праздники празднуете. А где стража Кремля? Когда меня ссылали, тут было не меньше полка разными сотнями или ротами с разных полков. Нынче что видно? Две полусотни стражи?
— А ты, Артамон Сергеевич то есть, кабы оры подымать, напраслину на нас? — подал голос до того молчавший Кирилл Полиектович Нарышкин, дед царя, ну и радоначальник рода Нарышкиных.
— А ты, Кирилл Полиектович, забыл поди, кто я — и что я сделал для тебя? — зло сказал Матвеев.
И тут он увидел, что все смотрят на него, как на лишнего. Жили уже эти люди в своих иллюзиях, а приехал Артамон Сергеевич — и нарушил радостный мирок своими вопросами и подозрениями. Того и гляди, выгонят. И могут же. У Матвеева в Москве нет даже его боевых холопов, хотя бы сотни бойцов, которые встали бы на защиту боярина. А больше Матвеев и никто, ибо не успел получить должность.
Он помолчал и вскинул ладонь.
— Всё, други моя, не вините! Блага всем желаю, от того и серчаю, — пошел на попятную Матвеев. — Но давайте послухаем стрельца одного.
— Он убил полковника! — воспротивился Долгоруков. — Чего слухать его. Али то, что посулил злато и сребра тебе, Артамон Сергеевич привлекло?
— Злато? Сребра? — вдруг спохватился еще один брат царицы, Афанасий Кириллович.
Этот был молод, но уже имел чуть ли не под сто тысяч крепостных и многие иные богатства. И, как видно, хотел и еще большего.
— А вот послухаем, что скажет и про злата, — усмехнулся Матвеев и обратился к Долгорукову. — Ты, Юрий Алексеевич, распорядись, дабы привели стрельца. Поговорим с ним.
Глава 9
Москва. Кремль
12 мая 1682 года
Итак, на чём я остановился? Внедрение полупроводников, подготовка космической программы — и всё это к концу XVIII века. Уже вовсю рассекают небесную гладь русские винтовые самолёты, готовится к серийному выпуску реактивный летательный аппарат…
Вот до чего может довести воспалённая фантазия человека, сидящего в кромешной тьме уже несколько часов. Хотя кто его знает — ощущение времени здесь такое, что можно легко ошибиться как в большую, так и в меньшую сторону. Часы это, дни — или минуты?
У меня уже состоялось два боя, почти что благородных поединка. И не сказать, что случилась моя безоговорочная победа. Первая крыса напала так внезапно, что я в этой темноте не успел среагировать и теперь сижу с дыркой на шароварах и укусом на икроножной мышце ноги.
Но больше всего досталось второй. Как и первую её товарку, я прижимал со всей силы, а потом сделал взмах ножом. Вот бы только не получилось так, что это моя единственная еда. Надеюсь, что всё-таки здесь кормят. Хоть бы как кормили, а то кушать крысиное мясо пока мне противно.
Ну, из прошлой жизни я знал, что голод — не тётка. И что не стоит разбрасываться крысиными тушками, тем более, что я уже нашёл на ощупь ту норку, откуда ко мне могут прийти нежданные гости. И заткнул эту дырку частично шапкой, в которую для объема запихнул пояс.
Но духом я не упал, да и не видел к этому особых причин, на самом деле. Напротив, наслаждался тем, что вновь захотел жить. Ведь ещё только день назад, или немногим больше, когда Горюшкины из будущего получили заслуженное возмездие, я ни на полушку не ценил свою жизнь.
И вот теперь моё подсознание, словно за спасательный круг, хватается за любую, даже мало-мальскую причину, чтобы жить. А я и не собираюсь сопротивляться этим процессам. Ведь думающему человеку важно быть сопричастным к каким-то делам.
Наверное, отсюда в том числе и развивается тяга к власти, которая даёт сопричастности больше, чем какое-либо другое явление в обществе. Если эта сопричастность имеет место быть, становятся важны и другие сопутствующие явления — дружба, к примеру, или вопросы творческой самореализации возбуждают желание жить.
Особняком здесь стоит семья. Она… должна быть. Она — как данность, непременная часть любой жизни. Семья — опора, оттолкнувшись от которой, можно взлететь. Если иначе, то приходится вдвойне, втройне сложнее — и жить, и добиваться чего-то в жизни.
Итак, пока моя неуемная фантазия уже занимается программой освоения Марса, я не стал ей мешать, а лишь задвинул подобные мысли на задворки своего сознания. Сам же подведу итог.
У меня есть семья: мой отец, мать, два брата и сестра. По нынешним меркам — очень богатая семья. И дело не только в материальных благах, но и в том, что из пятерых детей трое выжили, в том числе и я. Вот истинное сокровище каждой семьи и Божье благословение!
Так что база, семья, у меня есть. Да, они мне родные, так я это и ощущаю. Что же тогда с самореализацией? Да и здесь, вроде бы, всё в порядке. Ага, и это думаю я, сидящий в подвале без единого лучика света!
Но ведь это и вправду так. Я взял на себя миссию и уже соответственно ей действую. Скоро за мной придут. Вот уж в этом я был уверен. Придут уже даже для того, чтобы посмотреть, кто столько всего наговорил.
Посмотрят: сумасшедший или складно врёт?
А на самом деле придут, чтобы развеять свои же страхи. Пусть не сразу прониклись ни словами, ни тем, что у меня прямо из груди серебряный православный крест словно бы растёт.
А потом тот же Долгоруков, Матвеев, может, ещё кто услышал… Они задумаются, присмотрятся к окружению, найдут тех, кому можно задать вопрос о состоянии дел. И когда ответов чётких не будет, а сомнения только помножатся, за мной придут.
На это ставка. На психологию. Но не только на нее.
Фантазия — та, опять же, рисовала иное: вот бы я просто пришёл в Кремль, меня бы пропустили, я бы поговорил, глядя прямо в глаза Матвееву или хоть бы и самому государю, и все — оп! — прониклись бы сразу же моими словами! Вот это было бы, конечно, здорово. Не пришлось бы думать о том, жёсткое ли мясо у крысы, и что будет с моим желудком, когда я это стану проверять на практике.
Ведь костерок-то тут не разведёшь.
Межгалактическому слёту русской космической конфедерации, до чего дошел прогресс у меня в фантазиях, состояться было не суждено. Ощущение времени показывало мне, что прошло достаточно. Так что желание действовать вдруг разрушили российскую космическую империю, будто бы она и не имела миллионы космических боевых звездолётов в своём флоте.
Больше мне тут делать нечего. Если утопающие не хотят спастись, то как их за волосы из воды не тяни, они утонут. Это выбор каждого: быть слепцом и глупцом, ничего не предпринимая; или стать активно бороться за себя и свое место под солнцем.
Я поднялся, похромал к двери. Она уже была открыта. Отмычки и нож справились с немудренным замком. Не сказать, что медвежатник, не специалист по вскрытию сейфов или даже дверей. Ну так и замок здесь был такой простой, что труда не составило бы открыть его и удариться в бега. Однако своей возможностью я пока не воспользовался. Лишь держал в уме и такую возможность.
А дальше? Можно же пройти через другие ворота, спокойно, чинно, придумать еще какое оправдание. Да то, что подрабатываю порученцем у главы Стрелецкого приказа Долгорукова. Нет? С боем прорываться. А уже потом подымать полк.
И все равно, даже в таком случае, я не собирался предавать нынешнюю власть. Даже бунташный полк должен будет прийти в Кремль на защиту царя. Пусть тогда попробуют меня бросить в темную.
— Отчего задвижкой дверь не закрыли? Желали, кабы сбежать пробовал? — прошептал я, выходя в коридор.
Никого тут не было, ни в подвале, ни когда я поднялся наверх, на первый этаж здания. Оставались только чуть дальше двери, ведущие к конюшням. И все, почти что свобода.
Выждав немного времени, когда глаза перестанут сильно щипать от света факелов, я, проделав те же манипуляции с дверью, доведя отмычку до характерного щелчка, приоткрыл скрипучую дверь и прислушался. Вот стоило же только лишь навесной замок повесить, и все, я оказался бы взаперти. Так нет же… Хотя, а кто знал, что так можно?