И Матвеев понимал, что глава стрелецкого приказа Долгоруков имел основание так думать. Но то, что сейчас сказал стрелецкий десятник…
— Вот же черти Нарышкины! — не выдержал и вслух сказал Матвеев, когда уже поднимался по лестнице на Красное крыльцо. — Прости, Господи, мя грешного.
Боярин троеперстно перекрестился и, не без некоторого напряжения сил, превозмогая одышку, взобрался на Красное крыльцо. Всё-таки праздное пребывание в ссылке без какой-либо активности сказывалось на здоровье этого внешне ещё весьма сильного и бодрого человека.
Матвеев направился в Грановитую палату, куда переместился Совет. Решительно боярин вошёл внутрь, сразу же взглянув на своего недоброжелателя — патриарха Иоакима.
— Не скажу, что рад видеть тебя, Артамон. С изнову латинянство прибыл ты насаждать? — пробасил патриарх, сразу обозначая свою позицию.
— Нет, владыко. Лишь сеять здравыя смыслы, лишь токмо их, — отвечал Матвеев.
На самом деле, не сказать, что Иоаким так уж люто враждовал с Матвеевым. Их противостояние было чем-то средним между дружеским подначиванием и серьёзным разговором двух влиятельных людей. Тем более, что патриарх в некоторых вопросах всё-таки смягчил свою позицию относительно западничества на Руси. Ведь и предыдущий царь, Фёдор Алексеевич, с большим усердием продолжал политику своего батюшки, насаждал западничество.
Иоакиму, скорее, всё же приходилось мириться с некоторым влиянием европейской культуры, так как старообрядцы всё прочнее занимали позицию хранителей старины, противопоставляя себя официальной церкви и обвиняя её в западничестве.
— Я рад видеть тебя, владыка, — сказал Матвеев и подошёл к патриарху, испрашивая у него благословения.
Иоаким хоть нехотя, но осенил крестным знамением Матвеева.
— Отчего не встречал меня, боярин, и словно бы сбежал по приезду моему? — патриарх продолжал наседать на Матвеева.
Все собравшиеся с интересом смотрели за этой вялой, соответствующей времени перепалкой. Нарышкины, слишком уж возгордившиеся полученной недавно властью, были недовольны активностью Артамона Сергеевича Матвеева. Им нравилось, как патриарх теперь осаживает боярина.
А владыка отыгрывался сейчас за все свои проигрыши, ведь чаще всего именно Матвеев выходил победителем из споров с патриархом.
— Будет тебе, владыка! Не стану с тобой браниться, когда Отечество наше в опасности, — без желания, но пошёл на попятную Матвеев.
— Артамон Сергеевич, ты опять за своё? — голос подал Кирилл Полиектович, отец царицы, дед царя.
Человек, претендующий на то, чтоб быть главой правящего клана.
— А ты, Кирилл, не сам ли просил меня скорее прибыть? Так вот я! — сказал Матвеев, раскинув руки в стороны.
На самом деле Артамон Сергеевич далеко не сразу прибыл в Москву, выгадывая момент. Он расположился на целую неделю в двух днях пути от столицы России. Ждал, когда к нему придёт основательное посольство с мольбами вернуться в стольный град.
Не дождался. Но приехал, и первоначально встреча ему понравилась. Теперь Матвеев понимал, что именно от него хотят Нарышкины. Они желают имя его сделать пугалом, которое стало бы вселять страх во всё то вороньё, что станет кружиться вокруг русского престола. Вот только такая роль Матвееву была не по душе. Теперь уже не по душе. Артамон Сергеевич собирался по приезду в Москву пару седмиц славно погулять, пображничать, а уже потом приступать к делам насущным.
— Завтра полковники стрелецких полков станут раздавать жалование, — поспешил на серьёзный разговор Матвеев. — И будет это жалование не от имени царя, али твоего, Юрий Алексеевич, как головы Стрелецкого приказа. Серебро, хлебный выход, и всё то, что и должно дать стрельцам, дадут от имени Ивана Хованского.
— Та-а-а-раруя? — не выдержала и спросила царица. — Пустослова?
Патриарх гневно посмотрел на Наталью Кирилловну, и та съёжилась под взором главы русской православной церкви. Владыка ничего не произнёс, но и без того было понятно, что он недоволен тем, что женщина посмела подать голос на собрании мужей боярских.
— Так это же неправда! — на эмоциях сказал Нарышкин Афанасий Кириллович. — Серебро государь распорядился передать стрельцам. Для того многих и пригласили в Москву.
Более мудрые мужи посмотрели на него с недоверием. Ну кто же говорит о правде, когда на кону стоит престол российский? Конечно же враги будут лгать, как ты не возмущайся.
— Главное, что стрельцам положенное дадут. Они и успокоятся. Чего было меня средь ночи звать? — высказался владыка.
Артамон Сергеевич Матвеев несколько недоумённо посмотрел на патриарха. Не может такой мудрый и знающий человек, как патриарх Иоаким, не понимать всей сложности ситуации.
Наступило молчание. Молодые братья царицы поняли, на это у них хватило разума, что лучше всё-таки иногда и помолчать. Матвеев же понял другое: патриарх на самом деле не весь с Нарышкиными, несмотря на то, что помог поставить их на престол. Ведет свою игру.
Видимо, владыка по достоинству теперь оценил поведение Нарышкиных. С самого начала мая, как начались раздачи поместий всем Нарышкиным и тем, кто с ними связан, так до сих пор это и не пресекается.
Вон, у Афанасия Кирилловича уже почти сто тысяч душ крепостных. Иные Нарышкины тоже не сильно отстают от своего брата по власти. Да и ладно, сам Матвеев так поступал бы, но делал бы хитрее — не сразу, аки пряники на ярмарке, а выискивал бы хоть какие-нибудь заслуги перед службой государевой, чтобы уже потом наделять поместьями и душами представителей правящего клана.
— Я поговорю с Хованским. Призову всю паству на завтрашней службе почитать государя и власть. На том покину вас, — сказал патриарх, а после, прикидываясь немощным, едва поднялся со стула и зашаркал прочь.
Ему ещё нужно было через своих подставных лиц сообщить Софье, что Нарышкины худо-бедно, но начали действовать, или, по крайней мере, задумываться о том, что происходит.
Патриарх не считал себя предателем. Он думал, что нужно в равной степени уделять внимание всей своей пастве. Когда Иоаким способствовал восшествию на престол младшего из сыновей Алексея Михайловича, Петру, патриарх руководствовался здравым смыслом. Ну не может править Россией худоумный Иван.
Но то, как ведут себя при власти Нарышкины, как они уже начали делить земли и крепостные души, позабыв при этом поделиться со Святой церковью, патриарха никак не устраивало. Но он не хотел и бунта. Он хотел лишь припугнуть, показать Нарышкиным, что их власть не абсолютна. А потом, когда они это поймут, выйдет вперёд патриарх и скажет своё пастырское слово. И всё будет чинно, благородно, разойдутся люди, и роль Иоакима станет как бы не менее значимой, чем царская.
Матвеев проводил глазами патриарха, потом окинул всех собравшихся строгим, будто наставническим взглядом.
— Я один сие вижу, что владыка более о себе печётся, нежели за государя нашего? — спросил Матвеев.
— Разве же у тебя не так? — усмехнулся Долгоруков. — Не о себе думаешь.
— Так, да не так! Не желаю я ни себе, ни вам смерти лютой, а к тому всё идёт. Отрок тот стрелецкий, кого ты, Юрий Алексеевич, повелел осадить, не лжёт. И ныне, узрев, как поступает патриарх, я пуще верю стрельцу, — твёрдо сказал Матвеев.
— Вот ещё, Артамон Сергеевич, кого не слыхали в Грановитой палате, так это стрелецких отроков неразумных! — отыгрываясь за своё смущение перед патриархом, высказалась Наталья Кирилловна. — Опала на тебя сильно воздействует. Так и крестьян приведешь с челобитными слушать царице с царем…
— А ты бы, Наташка, и вовсе помолчала да вспомнила, кому обязана! — уж сколько старался сдерживаться Матвеев, но его буйный нрав пробил себе дорожку.
— Как смеешь ты! — со своего места подорвался молодой и горячий Мартемьян Кириллович.
— А ты охолони! А то и посмею! Вас я в царские палаты привёл! — грозно говорил Матвеев, бывший готовым даже саблю выхватить.
Ну или шпагу, владению которой так же в последнее время учился.
— Так для себя же и привёл нас в царския харомы! Сколь слушала я тебя, все делала, как сказывал, — опять встряла Наталья Кирилловна.
— Так для себя же и привёл, Наталья Кирилловна, тебя, матушка! — эхом вступил Долгоруков, расценив ситуацию так, что Нарышкины сейчас могут и прогнать прочь Матвеева.
Это была своеобразная месть Артамону Сергеевичу за то, что он попробовал принижать достоинства главы стрелецкого приказа.
— Так я уеду! Вот в Троице-Сергиеву лавру и уеду. На богомолье. Да вернусь через седмицу, али через две, когда ваши головы уже вонять будут, а буйные головы стрелецкие уже тако же рубить станут!
Матвеев резко поднялся, его стул с грохотом упал. Но боярин сделал небольшую паузу, он давал присутствующим возможность одуматься.
— Сядь, Артамон Сергеевич! Ну куда же нам с тобой ещё собачиться? — первый, у кого проснулся разум, или хотя бы обострилось ощущение опасности — отец царицы. — Понятие имеем мы, что только именем твоим врагов наших вразумить можем. Что предложишь?
— Правы вы в том, что отрока стрелецкого не нужно пускать туда, где дома боярские. Но мудр он. Парой своих слов мудрость являет… Невольныя мы люди. Крепость наша — это вот… хоромы царския и долг, — Матвеев, практически не скрывая своего презрения, осмотрел всех присутствующих.
Было здесь только двенадцать семеро. Нарышкины не успели всех представителей своего клана наделить боярством. Так что были здесь и те, кто быть на Боярской думе не может. Ну да и пускать десятника стрелецкого тоже было бы слишком. Не по чину ему говорить с такими людьми.
— У тебя, — после некоторой паузы продолжил говорить Матвеев, — Юрий Алексеевич, челобитная от того стрельца… Прочитал ты её?
— Недосуг мне было читать. Вона, дела какие случаются! — отвечал Долгоруков.
Он даже не скрывал своего разочарования, что старший Нарышкин пошёл на попятную с Матвеевым. С превеликим удовольствием Юрий Алексеевич занял бы предполагаемое место Матвеева, рядом с правящим кланом.