Порой достаточно не сомневаться, говорить свысока и повелительным тоном, чтобы другие начали подчиняться. Особенно это правило действует в сословном обществе. И если я позволяю себе таким тоном говорить с ротмистром, то наверняка имею на это право. Так ещё запросто поминаю имя боярина Матвеева…
— Сделаю! — нехотя согласился с моим распоряжением Рихтер.
Задачи, которые я нарезал ротмистру, касались двух моментов. Первое — именно Рихтеру я поручал вопросы определения наиболее уязвимых мест Кремля и составления плана обороны. Просто потому, что он знать это должен. Ну а я после пройдусь, посмотрю, внесу коррективы.
Второе — я приказывал ротмистру, хотя и делал это так, словно прошу, чтобы сильно не бить по самолюбию немца, предоставить информацию о том, где сейчас находятся полки иноземного строя и какие там настроения.
Непонятно было, кто всё-таки отдавал окончательный приказ, чтобы полки иноземного строя уходили из Москвы. У меня же уже был приказ, согласованный с Матвеевым, в котором царь повелевает вернуть верные ему полки в стольный град. Более того, есть уже указ царя об объявлении сбора поместного войска. Правда, ходу этому приказу еще не дали.
Удивительное, конечно, дело, что приказы от имени Петра Алексеевича могут издаваться кем-то, но даже и не иметь подписи государевой. Это говорит о том, что к малолетнему царю отношение пока ещё слишком снисходительное. Неуважительное.
— Выплаты потребно сделать уже нынче же! — сразу, как только я спустился по Красному крыльцу, шепнул мне на ухо Никанор.
Понятно! Другим стрельцам дают же жалование. Ну и у меня казна полковника Горюшкина, убитого мной. Так что дело только в организации процесса.
— Стрельцы! Нынче же получите жалование своё! Но по сотням! Иным следует пойти с немецким сотником да выбрать нужные места на стене и у ворот, дабы закрыться в Кремле! — отдавал я приказы под радостные возгласы мужей.
Вот что серебро животворящее делает!
Вскоре шесть сотен стрельцов рассредоточились по особо важным участкам Кремля. Стало еще более очевидным, что людей не хватает даже для обороны. Не говоря уже об операциях внутри города. Даже с учётом двух сотен немцев — мало, просто ни о чём. И не стоит надеяться, что такими силами получится защитить Кремль, если вдруг начнётся штурм.
Но были ещё три с половиной сотни стрельцов моего полка, которые должны сейчас сопровождать бояр с семьями в Троице-Сергиев монастырь. Договорённость была, что три сотни сопровождения вернутся сразу же, как только обоз со стрелецкими семьями и имуществом удалится от Москвы. Пятьдесят же стрельцов останутся с нашими семьями, с женками и детьми малыми, и будут, в случае чего, их защищать.
Так что получалось, что пока я могу рассчитывать на девять сотен стрельцов. Ну и две сотни немцев. Учитывая то, что возле каждых из шести ворот нужно поставить по сотне, это уже сейчас минус шестьсот воинов.
Москва. Замоскворечье
12 мая 1682 года, 14:20
Иван Андреевич Хованский гневался и то и дело стегал своего коня плёткой по бокам. Жеребец проявлял несогласие с подобным отношением к себе, фыркал и отказывался стоять на месте. И одно это уже могло бы ударить по авторитету полководца и главе Сыскного приказа.
На Хованского смотрели сотни глаз. Все ждали продолжения яркой речи военачальника. Он уже зажег огоньки в стрельцах. Вот только нужен не огонёк лишь — нужен пожар. Однако, строптивый конь не позволял своему хозяину складно, как Иван Андреевич умел, говорить со стрельцами.
Секунда, другая минули — замешательство прошло, Хованский решился и слез со своего коня, спешным шагом направляясь к крыльцу одного из немногих приличных домов Замоскворечья. Тут собрались стрельцы из тех полков, что не были москвовскими и пришли в столицу недавно.
Тараруй, как многие окрестили Хованского, быстро и решительно поднялся по ступенькам. Оказался чуть выше толпы. Хорошее место, дабы завершить воззвание к стрельцам.
— Так что ж, стрельцы? Продолжаете ли вы думать, что молчать нужно? — продолжил Хованский обращение к стрелецкой толпе. — Али слово казать час настал?
— Нет! Говори, батюшка! — выкрикивали давно уже подкупленные стрелецкие сотники.
Они делали это с упоением. Ещё бы — за поддержку каждому обещано по десять полновесных ефимок серебром. Ну и после Хованский обещал не обделять милостями.
— То, что я вам скажу, — тайна великая, кою скрывали от вас! — выкрикнул Хованский и сделал паузу.
Не только в насмешку этого человека называли Тараруем, тем, кто произносит пустые слова. Порой это бывал и комплимент — некоторые признавали, что Хованский умеет чувствовать толпу, разговаривать с людьми, словно тот древнерусский сказитель, красиво и образно излагать мысль.
Вот и сейчас Иван Андреевич явно видел, что заинтересовал стрельцов. Кому не хочется быть причастным к великим тайнам? Стрельцы искренне считали, что от них, как от силы мощной и важной, ничего скрывать нельзя.
— Старший сын ныне здравствующий — Иван Алексеевич… — вновь небольшая пауза. — Он здрав, разумен. И то, что говорят про Ивана Алексеевича, — лжа Нарышкиных.
Толпа заволновалась. Такое откровение! А ведь говорили же ранее… И ни у кого не возникло сомнений, ведь и сам Алексей Михайлович, и последующий царь Федор Алексеевич, все они признавали скудоумие Ивана.
А тут же что! Все лгут!
— Так выходит, что царём стал молодший в обход достойного старшего брата? — задал правильный, заранее подготовленный вопрос один из стрелецких сотников.
Хованский развёл руками, мол, за что купил, за то и продал. А вы, стрельцы, сами думайте! Хованский прекрасно понимал, что, если толпа придёт к определённым выводам самостоятельно, то всё будет выглядеть правильно. А вот если внушать толпе да постоянно повторять одно и то же, то многие усомнятся в словах. Нельзя забирать у людей иллюзию, что к нужным выводам они сами подобрались. Даже наоборот, лучше им её подарить.
— Правильно возмущаетесь, стрельцы! Злодейство это! — сделав паузу и переждав выкрики уже не только подставных стрельцов, но и обычных служивых людей, Хованский продолжал. — Как же поступить, и не знаю я.
— Что делать, батюшка? — последовал вопрос от стрельцов.
— А вот сами мне и скажите! А что решите, стрельцы, так в том найдутся бояре, что поддержат вас, — Хованский упивался той властью, которая сейчас на него обрушивалась. — А еще и денег дадут. Должны же те, кто за правое дело стоит, деньгу имать!
Он уже чувствовал толпу, понимал, что замосквореченские стрелецкие полки — с ним. А ведь этих стрельцов Нарышкины призывали, чтобы усилить порядок в Москве на время объявления Петра Алексеевича царём и его венчания на царство. Просчитались.
Но стрельцы пока не выдавали конкретных идей. А выкрикивать одним и тем же сотникам — тоже неверно. Не такие уж люди дремучие, чтобы не рассмотреть подставных, если крикуны будут сильно активничать. Так что пришлось Хованскому в тишине продолжить свою речь.
— Вспомните меня, стрельцы! Те из вас, кто брал со мною Вильно, Могилев и Полоцк! Как славно я вёл вас к победам! И нынче — что вы решите, то и будет победой нашей! — Хованский настойчиво подталкивал стрельцов к выводам.
Нужным выводам. И вопрос уже возникал, а кому ж именно нужным? Здесь и сейчас Хованский начинал думать, что он сможет самостоятельно зайти наверх в политическом устройстве России. Зачем ему Софья? Хованский может править и при Иване Алексеевиче, только разве скрыв его от общественности.
В это же время Иван и Пётр Толстые да иные люди Милославских, поднимали стрельцов в Стрелецкой слободе. Все говорили одно и то же: скрывают Нарышкины, что на самом деле Иван Алексеевич не такой уж и болезный. Правда, Толстые и Милославские несколько обходили конкретику. Мол, был Иван Алексеевич хворый, да выздоровел Божьей милостью. Дурень? Ну не совсем уж и полный дурак. А будут рядом с ним бояре многомудрые, так и поумнеет, а где подскажут правильные решения. Да и стрельцы подсказать могут!
Подобная смена риторики была вызвана необычайной активностью в Кремле. Слух о том, что целый стрелецкий полк уже пошёл на выручку Петру Алексеевичу, расползался по всей Москве с небывалой скоростью. Уже было найдено подметное письмо, в котором сообщалось, что Иван и Петр — оба целы, и никто их не убивал. Что Иван — любимый брат царя Петра.
И Софья Алексеевна поняла, что, если стрельцов не поднять прямо сейчас, то и те силы, что отправились в Кремль, и Матвеев с другими сильными боярами — все они задавят бунт в зародыше.
Так что, несмотря на то, что день начинал клониться к вечеру, было решено поднимать полки сейчас. Проснувшийся от «спячки» Матвеев показался им теперь неожиданно серьёзным противником. Думали, что он бражничать начнёт да заниматься своими усадьбами, которые были у него когда-то были изъяты и разграблены. Но нет…
И никто из заговорщиков пока и не догадывался, кто же именно стал причиной такой активности со стороны Нарышкиных. Да, пришли известия, что убийство молодого стрельца не удалось. И это, кстати, еще была одна причина, почему бунт подымался так наскоро, не до конца подготовленный. Если будет следствие… А Нарушевич, тот шляхтич, что возглавлял покушение, неизвестно куда пропал.
Милославские даже ещё и не знали о том, что непосредственно Нарышкиных и отстранили от власти. И что думать о какой-то глупости. недальновидности отца и братьев царицы Натальи Кирилловны не приходится.
— Защитим истинного царя Ивана Алексеевича! — наконец-таки прозвучало в толпе то, чего добивался Хованский.
Прямо камень слетел с шеи Ивана Андреевича. Он почувствовал — всё получится.
— А коли так, то хватайте пищали свои, стрельцы, да сабли наточенные с бердышами! Требовать пойдём от Нарышкиных правды и справедливости! — Хованский усмехнулся. — Ну, а что вы найдете в усадьбах Нарышкинских, вашим станет. На том слово своё даю, что не буду считать сие злодеянием! И царя нашего Ивана Алексеевича на то упрошу.