– Я не знаю, – лекарь скорбно покачал головой. – Это не похоже ни на одну известную мне болезнь.
– Пошлите кого-нибудь ко мне в поместье за женьшенем.
Когда лекарь вышел, он присел на край циновки и осторожно коснулся бледного лба, отводя прядь. Хэ Лань всхлипнул, заметался, пытаясь отползти от него.
– Нет! – слабо вскрикнул он. – Нет, не хочу… не заставляй меня… не надо… не надо снова…
Сун Цзиюй вскочил, сердце заколотилось в горле. Что это значит? Кто-то мучил его в прошлом? Тот, кто теперь приходит в кошмарах…
Быстрым шагом вбежал лекарь с подносом склянок.
– Господин магистрат, со всем уважением… вам лучше уйти, – виновато поклонился он.
Сун Цзиюй не стал спорить – вышел, тихо задвинув за собой дверь. Хэ Лань, Хэ Лань, что же с тобой такое? Наглотался болотной воды, отравился чем-то? Или вдохнул испарений?..
– Господин магистрат! Господин магистрат?
Он развернулся. Перед ним стоял слуга, которого он посылал к Ху Мэнцзы.
– Ну? Господин Ху здесь? – нетерпеливо спросил он.
– Нет, я до его дома не добрался, но…
Из-за спины слуги выглянул невысокий, белокожий, как фарфоровая куколка, юноша в изысканном черном халате, расшитом стрекозами, и бархатной шапочке.
– Господин Ху просит вас следовать за мной, – поклонился он. – Дело не терпит отлагательств.
Сун Цзиюй нахмурился. Ловушка? Но не слишком ли нагло? Впрочем, наглость – это второе имя господина Ху.
Можно было взять отряд стражи, но Сун Цзиюй, все взвесив, решил взять с собой одного Лань Сы. Если истинный хозяин «Алой лилии» – Ху Мэнцзы, нужно добыть тому доказательства, брать его под арест бессмысленно, от страха он не заговорит, а пытать… Сама мысль была неприятна.
– Не в ловушку ли едем, господин? – прямо спросил Лань Сы, когда он посвятил его в свои мысли.
– Понятия не имею, – досадливо ответил Сун Цзиюй. – За тем я тебя и беру. Если что-то пойдет не так, поможешь мне выбраться.
– Это неразумно. Вы ранены, вас могут убить прежде, чем я подоспею.
– Не настолько я ранен, – Сун Цзиюй забрался в седло, оборвав пререкания, и протянул руку кукольному слуге. – А ты показывай дорогу.
Юноша, специально взобравшийся на камень, подпрыгнул, чудом достав ногой до стремени, и, пыхтя, неуклюже устроился позади него, осторожно взялся за кушак. Для Бархата это был не вес, но конь вдруг решил показать норов – зафыркал, переступая копытами, заржал недовольно.
– Тише, тише, – Сун Цзиюй успокаивающе потрепал его по шее. – Это ненадолго.
Бархат ему как будто поверил: всхрапнул, тряхнул гривой снисходительно и припустил по узким улицам прочь из города.
Впрочем, скачка долго не продлилась. Как бы зычно ни кричал Лань Сы: «Дорогу магистрату!», распугивая прохожих, какой-то простофиля все же замешкался в городских воротах. Сун Цзиюй в последний миг натянул поводья, Бархат заржал, вставая на дыбы, неуклюже пошел боком и обрушил на идиота передние копыта. Сун Цзиюя мотнуло в седле, словно он налетел на камень, мальчишка, сидевший сзади, взвизгнул по-собачьи ему на ухо, крепко вцепившись в халат.
– Ах ты, сукин сын! Арестантское отродье! – заорал Лань Сы, на ходу срывая с пояса плеть. – Как посмел торчать на пути?! Не видишь, магистрат едет!
Он взмахнул плетью, собираясь с оттягом огреть лежачего, но тот вдруг поднялся одним прыжком, перехватил плеть, раскрутил Лань Сы, будто в танце, и отправил глотать дорожную пыль.
– Магистрат должен о благе людей заботиться, а не нестись сломя голову, – бросил он надменно.
Сун Цзиюй, выровнявшийся в седле, положил ладонь на рукоять меча, оценивая противника.
Роста этот человек был невысокого, телосложением не выделялся – если и боец из цзянху, то не лучший. Лицо его казалось серым от пыли, серым выглядел и короткий халат из некрашеного льна. Седые волосы стянуты в длинный, до колен, хвост на затылке, за спиной в потертых ножнах большой неуклюжий меч – рукоять обмотана потертой черной кожей. Самым выдающимся в его облике были глаза: серо-зеленые, странно светлые. Ни у кого никогда Сун Цзиюй не видел таких глаз. Ему стало не по себе.
Слепой? Но точно не глухой, к тому же наглец – где же хваленая реакция мастеров цзянху, когда нужно убраться из-под копыт? Да и взгляд у него был живой, презрительный.
– Что за меч хватаешься, чиновник? – хрипло спросил наглец. – Хочешь мне урок преподать? Ну так слезай с коня, попробуй!
Лань Сы снова оказался между ними, плеть повисла в отведенной руке.
– Отойди, – велел Сун Цзиюй. Человек, который походя вышвырнул Лань Сы, не последнего бойца, из седла, – явно мастер. Они не в цзянху, и от вызова можно отказаться, но вокруг собралась толпа – всем было интересно, чем закончится ссора магистрата с бродягой…
– Слезай и подержи коня, – велел он мальчишке-слуге. Тот заныл что-то, вцепившись в халат крепче, но Сун Цзиюй раздраженно дернул плечом, и тот отстал. Бродяга проводил его взглядом и отчего-то улыбнулся.
Спешившись, Сун Цзиюй поклонился, сверкнув усмешкой в ответ:
– Прошу мастера преподать этому магистрату урок.
Бродяга сунул в рот упавшую на лицо прядь волос, задумчиво пожевал кончик.
– Как же тебя отделать… Ты местный судья, так? Значит, по башке бить нельзя. Да и кости тебе ломать не след… разве что левую руку. Ладно, что-нибудь придумаю, – он выплюнул волосы… и исчез.
Сун Цзиюй едва успел увернуться – противник упал с неба, будто брошенный лавиной валун, поднял вокруг себя облако пыли.
Стиль у него был незнакомый – слишком мощный. Впрочем, будь он знакомым, это не помогло бы: светлоглазый мастер не сражался – играл, словно кошка с мышью, Сун Цзиюй с трудом блокировал его удары – поразительно мягкие, словно тот сдерживал силу.
Ах ты!.. Злость придавала сил, но глубокие раны на плече и на ладони снова заныли, пропитывая повязки кровью. Он заметил, что Лань Сы, хмурясь, напружинился, собираясь вмешаться, и рявкнул:
– Назад!
Наглец вдруг оказался у него за спиной: выкрутил левую руку, склонился к уху.
– И зачем вызывался драться, если такой неумеха?! – шепнул он. – Что мне с тобой де… – он осекся, шумно вдохнул воздух, принюхиваясь. – Так ты насле… Ты что, ранен?! Раненый на меня полез?
Краска бросилась Сун Цзиюю в лицо – что за наглый бродяга!
Он вывернулся из захвата и отпрыгнул на два шага.
– Я не отказываюсь от вызова, – вышло бы холодно, если бы он не задыхался.
– Я тоже не отказываюсь, – бродяга поправил перевязь на плече. – Но отложим.
Он огляделся, усмехнувшись толпе.
– Народ! Этот магистрат был ранен на службе! Кто я такой, чтоб его задирать сейчас? В этом нет чести! Эй, магистрат! Через месяц на том же месте и померяемся силой. А?
– Через полмесяца, – Сун Цзиюй усмехнулся. – Почтенный мастер назовет мне свое имя?
– Бао Сюэ, по прозванию Кэцин. А тебя как звать?
– Сун Цзиюй, – Сун Цзиюй поклонился. Мастер его взбесил, но не признать его силу было бы глупостью. А отказываться от урока – глупостью вдвойне. Что это за приемы такие, из какой школы этот человек?..
Бао Сюэ усмехнулся, прищурив светлые глаза.
– Ну, до встречи тогда, Сун Цзиюй, – он махнул рукой на прощание и как ни в чем не бывало зашагал сквозь толпу в город.
Сун Цзиюй только головой покачал.
– Ну, что смотрите, заняться нечем? – прикрикнул он на толпу. Зеваки начали расходиться. Ох и слухов завтра будет… Подпортил ты себе репутацию, магистрат. Впрочем, было бы что портить…
Он взялся за повод – и только сейчас заметил, что мальчишки-слуги нигде нет и Бархат стоит сам по себе, пофыркивая в мягкую пыль.
– Эй! – крикнул он. Прилавок неподалеку не сразу, но зашевелился, и паренек выбрался из-под него. Он был бледен и все вздрагивал, поглядывая ушедшему бродяге вслед.
«Вот уж и правда выводок щенков у этого Ху, – подумал Сун Цзиюй, запрыгивая на Бархата. – Не слуги, а смех один».
– Залезай, не трясись… Тебе еще дорогу показывать.
Он ожидал, что из леса дорога выведет к поместью или хотя бы охотничьим угодьям, но мальчик показал с наезженного тракта в сторону, где среди бурелома едва угадывалась заросшая тропинка. Ехать приходилось гуськом и медленно, отводя с дороги ветви, норовившие хлестнуть по лицу. Лань Сы заметно тревожился – Сун Цзиюй слышал, как он ерзает в седле.
– Здесь, – сказал вдруг слуга и, легко спрыгнув с лошади, скрылся в подлеске. Дальше коням дороги не было.
– А ну стой!
Но мальчишки уже и след простыл. Поморщившись, Сун Цзиюй спешился и, махнув Лань Сы, углубился в заросли.
Идти пришлось недолго: стоило продраться через подлесок, как показалась заимка – маленькая бамбуковая хижина, крытая сосновыми ветками. Из дыры в крыше валил дым, на чурбачке перед дверью очередной фарфоровый мальчик мелко рубил стебли каких-то трав.
– Магистрат Сун пожаловали! – Ху Мэнцзы в нижнем лиловом халате вышел из хижины, рукой разгоняя дым. Рукава его были подвязаны, обнажая белые предплечья, волосы были заколоты на макушке. Сперва Сун Цзиюю показалось, что на халате какой-то мудреный узор, но приглядевшись, он понял, что это бурые пятна.
Он остановился чуть в стороне, не подходя. Больше никого вокруг не было видно, но Лань Сы за его спиной все равно положил ладонь на рукоять меча.
– Зачем вы позвали меня сюда, господин Ху?
– Заманить вас в ловушку и съесть, а потом еще два дня обгладывать кости, – вдали от города Ху Мэнцзы растерял всю свою манерность, и голос его звучал устало. – Я зашил рану этой девчонки, как смог, и вливал в нее ци, чтоб вы успели поговорить. Заходите.
В хижине стоял густой тяжелый запах крови. На грубой лежанке, укрытая дорогим халатом Ху Мэнцзы, когда-то ярко-рыжим, а теперь бурым от крови, лежала женщина. Свет едва-едва пробивался в домик, страдание исказило лицо несчастной, но Сун Цзиюй сразу узнал ее – это была та самая девушка с «Алой лилии», что обслуживала их в ту ночь.