Сун Цзиюй прикусил губу, стараясь не улыбаться слишком широко. Все же «господин Вэнь» не был просто личиной. Хоу Чжу и вправду… необычный человек. Сел рядом, сам налил ему чаю, словно дорогому гостю, а не вздорному юнцу.
– Уверен, вы куда сильнее этого юнца. – Тонкий, нежный аромат лунцзина успокаивал. Сун Цзиюй слегка помахал ладонью над чашечкой, вдыхая пар.
– Прекрасный чай.
– Собран этой весной на Львиной горе, – Чжу Фэнлун сидел, безмятежно прикрыв глаза, чешуйки вяза запутались в его волосах, словно нефритовые украшения.
«Какая гармония… – невольно подумал Сун Цзиюй. – Даже природа хочет его украсить, значит, и верно, он человек достойный… Почему же иначе хоу Чжу так безыскусно мужественен и хорош собой?»
Он понял, что беззастенчиво пялится, и отвел глаза. Судорожно поискал тему для разговора, но на ум шли только стихи Отшельника Горного источника:
– «Присядем выпить чаю у ручья, бывало, да увлечемся так, что вскоре чашки прочь…» – процитировал он и осекся, потому что продолжение там было – «На коже белой – золотые брызги».
Он почувствовал, как у него вновь нестерпимо загораются уши.
Чжу Фэнлун приподнял брови.
– Только Отшельник Горного источника писал о чае и травяных отварах, как о вине, меня всегда удивляла эта его особенность. Но отчего бы не вспомнить сейчас монаха Цзяожаня? «Еще глоток – и дух мой чист, словно дождь, орошающий легкую пыль». Как чистый дождь охлаждает пылающий лоб и прибивает пыль, так и этот чай помог нам устранить разногласия. Не правда ли?
Сун Цзиюй кивнул, скрывая нежданную досаду. Хоу Чжу намекает ему охолонуть?
Он поднялся.
– Не смею больше отнимать время уважаемого хоу…
– Постойте, постойте, – Чжу Фэнлун поднялся тоже. – Я все-таки виноват перед вами. Подумал, что вы откажетесь выпить с экзаменатором, вот и назвался чужим именем. Я просто обязан теперь показать вам оригиналы стихов, о которых говорил.
– Правда? – Сун Цзиюй не поверил своим ушам. И это после того, как он ворвался сюда с оскорблениями?.. – То есть я не заслуживаю… Вы поистине щедрой души человек!
– Вы льстите этому скромному чиновнику, – хоу Чжу провел его в павильон, обсаженный кудрявыми ивами так умно, чтобы ветви не закрывали солнечный свет из восточного окна. На столе уже лежала синяя кожаная папка, завязанная серебристым шнуром. Значит… он ждал? И если не ради взятки, то… неужели действительно любовь к одному и тому же поэту позволит хоу снизойти до вчерашнего студента?
Забыв о приличиях, Сун Цзиюй протянул руку к папке, и ладонь его накрыла случайно теплое запястье хоу. Сун Цзиюй отдернул руку:
– Простите… Я был слишком поспешен.
– Сегодня вы в большом возбуждении, я понимаю, – Чжу Фэнлун предложил ему сесть, придвинул второе кресло и сам открыл папку.
У Сун Цзиюя перехватило дыхание. Все списки стихов Отшельника Горного источника, которые он видел, делались в уставном стиле, но сам Отшельник писал стилем цаошу: рука его летала свободно, наполняя лист «извивами дракона и змеи», черты – как спутанные ароматные травы, как полет журавля…
Перебирая листы, он забыл о времени. Чжу Фэнлун сидел рядом, комментируя то одно, то другое стихотворение, рукава их иногда соприкасались.
Сун Цзиюй никогда не встречал человека, который видел бы в стихах Отшельника то же, что он – не вульгарность и двусмысленность, а свободу, страсть… любовь, не чуждую нежному подтруниванию. Ему казалось, что хоу Чжу смотрит в самые глубины его сердца, и хотелось, чтобы ему понравилось то, что он там увидит.
Они встречались часто, не меньше двух раз в месяц Чжу Фэнлун приглашал его выпить вина в поместье или прогуляться по живописным местам. И Сун Цзиюй, хоть получил назначение в цензорат и работал круглыми днями, всегда находил время для этих встреч.
Настало лето, расцвели лотосы, и Чжу Фэнлун вспомнил, что давно не ходил на веслах и совсем потерял сноровку. Спасаясь от жары под зонтиками, они поплыли сквозь зелено-розовые заросли, и лодка шла тихо, плавно, лишь скребли по днищу длинные стебли цветов.
Вдали от людей хоу Чжу позволил себе ослабить пояс и немного распахнуть халат на груди.
– Чем дольше стоит такая погода, тем сильнее хочется уподобиться отшельникам, что, распустив волосы и сняв одежду, целыми днями пили в бамбуковых рощах охлажденное вино, – сказал он, смущенно улыбаясь и обмахиваясь веером.
– Мы здесь совсем одни, ничего не случится, если вы снимете халат, – Сун Цзиюй усмехнулся. Он знал, что ведет себя нагло, но ничего не мог с собой поделать, ему хотелось поддразнивать Чжу Фэнлуна, чтобы от улыбки в уголках его глаз проступали мелкие морщинки.
Тот рассмеялся, отвернулся.
– Будь я в твоем возрасте, так бы и поступил. Пожалуй, даже искупался бы. Я был бесстыжим юнцом.
– Как будто уважаемый хоу многим старше! В отцы вы мне не годитесь, лишь в старшие братья, а между братьями все можно, – Сун Цзиюй лукаво улыбнулся. – Давайте искупаемся, я знаю прекрасную заводь.
Он направил лодку вдоль берега, и вскоре сквозь строй камышей они вплыли в чудесную маленькую заводь, тихую и безлюдную, с золотым песком на дне. В реке мочила узловатые корни старая сосна, давая мягкую тень.
– Хм, – Хоу Чжу явно медлил. Развязал пояс, бросив его в лодку. Распустил завязки нижнего халата. – Как же ты нашел это место, несносный младший брат? Для каких темных дел?
– Для самого темного из дел – чтения, – Сун Цзиюй порозовел от удовольствия. – Я готовился здесь к экзамену. А нашел случайно, просто увидел старого рыбака, исчезающего среди камышей. Выше, на отшибе, его дом, а в камышах он прячет лодку, – Сун Цзиюй указал в густые заросли. – Признаться, я подумал, что он контрабандист…
Он покачал головой, все еще недовольный своей ошибкой. Лао Ван оказался чудесным человеком…
Споро раздевшись до штанов, он спрыгнул в воду и подал руку Чжу Фэнлуну.
– Спускайтесь, ваша светлость, здесь мелко.
– Что ж, не могу отставать от тебя. – Чжу Фэнлун аккуратно свернул халаты, снял нательное белье, оставшись в одних штанах.
Он точно занимался цигуном: тело у него было крепкое, стройное, при каждом движении видно было, как перекатываются под гладкой кожей мышцы.
На груди темные вьющиеся волосы, не слишком густые, но от пупка к завязкам штанов спускается темная дорожка. Из-за всех его шелков и сдержанных жестов Сун Цзиюй забывал порой, что перед ним мужчина, слывший прекрасным наездником и стрелком из лука.
Чжу Фэнлун, смеясь, хлопнул его по руке и, спрыгнув с берега, в два быстрых шага оказался на глубине, вошел в воду, словно калан, поплыл мощными гребками среди солнечных бликов.
Сун Цзиюй воспринял это как вызов. Нырком войдя в воду, он принялся нагонять Чжу Фэнлуна и нагнал уже неподалеку от стены перешептывающихся камышей. Он коснулся ладонью крепкого плеча и сразу же перевернулся, поплыл назад, будто в салочки играя.
Чжу Фэнлун принял вызов: догнал, подло обхватил за пояс, утягивая за собой.
Сун Цзиюй охнул от неожиданности. Прохладная вода, прохладные руки, а ему жарко так, что река сейчас закипит!
Он вывернулся рыбкой; оба всплыли, отфыркиваясь, и, глядя в смеющиеся глаза Чжу Фэнлуна, Сун Цзиюй понял: это лето он никогда не забудет.
Так они и сблизились: быстро и легко, словно и вправду родственные души, Чжун Цзыци и Юй Боя из легенд.
Пять лет спустя Чжу Фэнлун стал министром церемоний. Ненамного от него отстав, Сун Цзиюй получил должность шиюйши, старшего следователя в цензорате.
Шли годы, а их духовная близость только крепла. Разумеется, о них ходили разные слухи, много раз их пытались оговорить, подсидеть…
Может быть, поэтому он не сразу поверил, что Чжу Фэнлун, его Лун-гэ, действительно мог…
Господин Оуян Лэй носил на шее шарф даже летом. Позже Сун Цзиюй узнал, что он скрывает следы петли – веревка, слава Небу, сорвалась с балки.
Голос у господина Оуяна был тихий, хриплый, взгляд – в пол. Каждое слово – будто из сухого отчета.
– Мы не смеем отрывать вашу милость от дел. Однако представителями наших торговых домов составлены были некоторые… письма.
На веранде чайного дома «Самшитовый покой» гулял ветер, листы трепетали в пальцах господина Оуяна, будто желая улететь.
Если бы они и вправду улетели тогда…
На дешевой рыхлой бумаге поставили свои печати больше десятка людей. Каждый пунцовый оттиск – как отметина стыдной болезни.
Мясники, торговцы рыбой, красильщики, торговцы шелком и парчой, ткачи, ювелиры. Фамилий хватило бы на целый квартал.
– Раз двор больше не нуждается в ваших услугах, я ничем не могу помочь, – сухо ответил Сун Цзиюй, отодвинув прошение. Он привык, что от него требуют не справедливости, а участия в чужих дрязгах. Следующим на стол ляжет мешочек драгоценных камней или редкая книга…
Однако руки господина Оуяна были пусты.
– Поймите меня правильно, цензор Сун, – он упорно не поднимал головы, разговаривая с отражением Сун Цзиюя в чайной чашке. – Мы, недостойные, не смеем и надеяться на милость его величества, но, искренне любя его и желая уберечь, обязаны предупредить: люди, занявшие наши места, – воры. Министр двора Чжу не заботится об императоре – лишь о своих покровителях и родичах. Мы поколениями пеклись о нуждах Запретного города, гордились тем, что можем служить. Нас отбирали сообразно честности и качеству товаров. Теперь же мы разорены проходимцами.
Сун Цзиюй сдвинул брови. Значит, на этот раз не попытка подкупа, а выпад в сторону Лун-гэ.
– Как вы смеете клеветать на хоу Чжу? Он в высшей степени прозорливый человек. Если, по его мнению, вы, Оуян, неспособны достать жемчуг, достойный императорского театра, значит, вы не заслужили своего места!
Он говорил грозно, но внутри был холоден. Сколько раз уже слышал подобное?
«Чжу Фэнлун слишком расточителен», – ведь в сороковой день рождения его величества предложил раздавать хлеб беднякам.