Кровь будто вскипела в жилах.
Камни под ногами затряслись, заскрипели вокруг деревья. Сун Цзиюю пришлось расставить ноги пошире, чтоб не упасть.
Кажется, мастер Бао говорил что-то, но его голос звучал глухо и неразборчиво, словно из-под воды. Белое расплавленное золото жгло глаза, неподъемная тяжесть навалилась сверху, осталось только желание… непреодолимое желание… встать на колени, чтобы все это закончилось наконец…
Но тогда оборотень победит.
На колени.
На колени.
Чтобы не слышать этого, Сун Цзиюй сосредоточился на дыхании, на гудении крови в ушах. Словно барабаны огромного войска били вдали. Войска, готового смять, сокрушить любую магическую тварь…
– Нет, – прохрипел он.
Неожиданная сила захлестнула его тело, ударила во все стороны, и оковы тигриного взгляда разлетелись вдребезги. Что-то защекотало ноздри, потекло по губам, по подбородку, закапало на грудь, пачкая вышивку. Кровь… Он зашатался, но устоял.
Все замерло. Казалось, даже ветерок стих. Вместо разряженных слуг сад был полон лис и барсуков, испуганно припавших к земле.
В оглушительной тишине веер выпал из руки Ху Мэнцзы, стукнул о деревянный подлокотник ложа.
Тигриный взгляд угас. Чувства на лице оборотня сменялись, как облака в ветреный день: ярость, возмущение и вдруг… печаль?
Он отвернулся и бросил Сун Цзиюю шелковый платок.
– Вытрись.
Сун Цзиюй швырнул платок на землю.
– Пошел к черту!
Шатаясь, как пьяный, он поковылял, куда глаза глядят, пока не уперся в водопад. Как был, в одежде, он вошел в озерцо и сел в воду. Тяжелые струи били по спине, но ледяная вода успокаивала биение горячей крови в жилах.
«Я всегда буду рядом с тобой, Лун-гэ. Я всегда… Я всегда…»
Сколько раз он клялся вот так? И никогда не понимал значения этих слов.
Сун Цзиюй застонал от нестерпимой боли, ударил кулаком по воде.
Закат погас. Остались только фонари-светлячки, и все они, как назло, высвечивали лишь одну дорогу.
Вернуться? Ну нет, только не к этой твари! Но что иначе? Сидеть тут в луже и жалеть себя? Наверняка и здесь живет какой-то монстр, прислуживающий оборотню.
К тому же Хэ Лань назначил встречу.
Да. Нужно все прояснить. Допросить его, вдруг он что-то видел… И как умер тот стражник?
Он поднялся и побрел обратно вверх по лестнице, оставляя мокрые следы, но проходя мимо скрытой в бамбуковых зарослях беседки, остановился. Кто-то разговаривал там, в укрытии: Ху Мэнцзы и…
– Но все же, господин, возможно ли, что…
Хэ Лань. Его голос. Его взволнованный тон.
Сун Цзиюй схватился за стебель бамбука побелевшими пальцами.
– Что ты желаешь услышать? – фыркнул Ху Мэнцзы. – Я сделал это, потому что захотелось! Другие причины мне не нужны!
– Я не смею просить у вас отчета, и все же… возможно, в глубине души… вы хотели спасти магистрата Суна? Исправить… ту давнюю ошибку, о которой сожалеете.
– Ошибку?! – метнулся в зарослях алый шелк, как язычок пламени. – Ты смеешь мне, своему хозяину, пенять?! Ты не знаешь, что тогда произошло, мальчишка, и как я избавился от страданий! Дай мне выбор, и я снова всех их уничтожу!
– Простите, господин! Этот раб не смеет…
Сун Цзиюй готов был броситься вперед, защитить его, но голос Ху Мэнцзы вдруг смягчился. Шелк зашуршал о шелк.
– Иди сюда, маленький цветок. Ты ни в чем не виноват. Откуда цветам знать о коварстве мира…
Сун Цзиюй никогда еще не слышал, чтобы проклятый оборотень говорил так мягко, так печально. Он сделал шаг, вглядываясь в заросли, но увидел лишь алый рукав, чуть вьющиеся волосы Хэ Ланя, уткнувшегося в чужое плечо.
– Я не наивный мальчишка, господин, – пробубнил Хэ Лань.
– Конечно, нет. Демоны бывают глупыми, но наивной может быть только чистая душа. Я вот глупый, раз пускаю тебя в свой дом, будто ты до сих пор мне верен.
– Господин! Я вам верен, – Хэ Лань вздохнул, будто с ребенком разговаривал. – И я знаю, что я просто ничтожный демон… Но вы же не такой, как я. Вы – дух-хранитель, чистое создание. Я верю, что вы хотели спасти…
– Хватит, рабское отродье! – вдруг снова разъярился Ху Мэнцзы, словно его хлыстом ударили. – Я захотел съесть его печень, вот и все. Попробовать наконец, какова на вкус эта кровь. Не знаю, кем ты видишь меня, маленький цветок, да только я давно уже не дух-хранитель! Я жалкое существо, способное причинять другим только страдания! Так зачем мне сходить с намеченного пути?! – его голос странно дрожал.
– Господин! Простите меня, я не буду больше допытываться, простите глупого демона! Я лишь… пожалуйста, не обижайте больше магистрата Суна, он хороший, благородный человек!
– Хороший? Благородный? Хорошие, благородные люди не подслушивают!
Затрещали ветки, рука в алом рукаве схватила Сун Цзиюя за плечо и втянула в заросли… и тут же что-то тяжелое придавило к полу беседки.
Он напряг все силы, с трудом перевернулся… и понял, что смотрит в глаза тигра. Зверь ослабил напор, просто придерживая лапой, как кошка – мышь.
– Любишь выведывать чужие секреты?
Ху Мэнцзы в мгновение ока стал человеком, но Хэ Ланя почему-то не видно было. Лишь цветок черной орхидеи торчал из-за отворота алого халата.
Сун Цзиюй поднялся, как мог, с достоинством – правда, мешала все бежавшая с него и хлюпающая в сапогах вода, расправил полы форменного одеяния.
– Я следователь, это моя работа, – сухо возразил он.
– Иди наверх, следователь. Тебя накормят и переоденут, – неприязненно бросил Ху Мэнцзы. – Пусть тебе не нужно есть, вкус ты чувствовать способен. Комнату тебе выделят тоже. Хочешь – спи, не хочешь – не спи, для мертвого разницы никакой.
Сун Цзиюй приподнял бровь, но спорить не стал. Что-то в голосе Ху Мэнцзы, в его словах отозвалось глубоко внутри. «Я жалкое существо, способное причинять другим только страдания…»
И все же… хотел он, видите ли, попробовать его кровь на вкус. Ну что за тварь?!
Неприязненно дернув уголком рта, Сун Цзиюй вышел из беседки. Стоило сделать шаг, его сразу же обступили юноши-лисы, причитая и охая.
– Старший брат весь вымок!
– Какой бледный! Чангуи мерзнут?
– Идем, мы тебя приоденем!
– Мы тебя причешем!
– Пятая сестрица, грей воду!
– Девятый брат, где гребни?
Всей толпой они в конце концов затолкали его в купальню, где служанка взмахами рукавов заставляла воду исходить горячим паром, а самый маленький лисенок, встав на скамеечку, сыпал в бадью цветочные лепестки.
Сун Цзиюй слишком вымотался, чтобы возражать против лепестков. Множество проворных рук расстегивали ремешки, развязывали завязки, тащили с него сапоги, и вскоре он оказался совершенно голым, мокрые распущенные волосы неприятно прилипли к спине.
– Пожалуй в бадью, братец чангуй!
– Мы тебя отмоем, братец чангуй!
Сун Цзиюй послушался; откинул голову на край и закрыл глаза. Все болело, словно весь день таскал камни. Но он ведь мертвец, разве может у него что-то болеть…
– Идите, я сам все сделаю, – раздался над ухом знакомый тихий голос.
Сун Цзиюй открыл глаза, зная, кого увидит, но все равно в первый миг у него перехватило дыхание.
Хэ Лань. Но совсем иной: бледный, нижняя губа припудрена, верхняя подкрашена, глаза искусно подведены – ничего от былой неумелой раскраски. Вместо униформы – халат цвета заморского темного вина, с широкими летящими рукавами, талию обхватывает пояс с медным цветком орхидеи посередине, в длинных ниспадающих на плечи волосах – гуань лакированного черного дерева, выточенный в виде переплетенных стеблей.
Ни следа болезни. Исчезла хитринка во взгляде. Прекрасное печальное видение – будто это он умер и явился к Сун Цзиюю призраком. Тонкий, нежный аромат орхидей.
Значит, прав был мастер Бао. Цветок.
– Здравствуй, Хэ Лань, – устало сказал Сун Цзиюй. Лисы, поклонившись, сбежали. Значит, его тут признают за старшего?
Хэ Лань молча подвязал рукава шелковым шнурком, взял мыльный мешочек.
– Могу я прикоснуться к вам, господин?
– Я больше не твой господин, – Сун Цзиюй закрыл глаза. – Просто мертвец, колдовством прикованный к тигру. Ты, значит, его слуга?
– Да. Я презренный яогуай в услужении у хозяина гор. Но братцем чангуем не хочу вас называть.
Теплые пальцы коснулись его плеч, волос, массируя усталую голову.
Сун Цзиюй издал сухой смешок. Да уж, какой он ему братец…
– Ты следил за мной по его приказу, ведь так?
– Хозяину не нравится, когда магистраты сменяются слишком часто, так что он старается за ними присматривать. Но, прежде чем вы спросите… – легкие пальцы убрали волосы с его висков. – Втираться к вам в доверие он мне не приказывал. Даже рассердился на меня за самоуправство.
– И зачем тогда ты это делал? Все эти разговоры, массаж… – без особого интереса спросил Сун Цзиюй. Он припомнил все утра, когда чувствовал себя разбитым без причины. Иссушенного стражника на постели… – Ты так… питаешься?
Молчание.
«Интересно, – с холодком подумал Сун Цзиюй, – я теперь тоже буду так? Буду тянуть из живых силу? Или мое существование зависит от щедрости хозяина?»
– Я старался не… – Хэ Лань сглотнул. – Меня так тянуло к вам… я думал только о себе. Сперва мучил вас, потом заставил волноваться… и… это из-за меня вас убили!
Сун Цзиюй резко обернулся к нему; плеснула вода.
– Что ты сказал?
Хэ Лань отвел глаза, стиснул мыльный мешочек побелевшими пальцами.
– Я… увидев, как вам плохо из-за меня… решил сдерживаться. Вы подумали, что я заболел, но на самом деле я боролся с собой. И… я бы смог, если бы братец Ли из стражи не стал… заботиться обо мне. Он был в карауле в ту ночь, принес мне лекарство… а я не сдержался, я… не помню, что делал. Очнулся, лишь когда понял, что он мертв…
Сколько времени прошло между тем, как Сун Цзиюй застал их, и его смертью? И трети палочки благовоний не с