Сун Цзиюй покачал рюмку, бесцельно разглядывая, как прозрачное вино лижет стенки. Это верно, когда молод, хочешь изменить мир, не считаясь ни с ценой, ни с последствиями. А что в итоге?
Задавать вопросы расхотелось, и он просто выпил.
В дверь деликатно постучали.
– Господин Сун. – Голос Хэ Ланя звучал глухо, безразлично. – Я сделал все, что вы просили.
– Входи! – потребовал Ху Мэнцзы. – Расскажи нам.
Может ли цветок устать? Хэ Лань с каждым шагом так и клонился к земле, будто засыпал на ходу.
– Я собрал все, что мне удалось найти, и сложил обломки в управе. На многих – странные знаки, я так и не понял, что это. Простите.
– Спасибо, Хэ Лань, – Сун Цзиюй пододвинул ему рюмку: – Садись, выпей с нами.
– Ты выглядишь усталым, не стоило тебе самому носиться с проклятыми деревяшками. – Ху Мэнцзы привлек Хэ Ланя к себе, и тот обмяк, опустился рядом послушно, как ребенок.
– Я немного отдохну, и все будет хорошо… – прошептал он.
– Верно. Давай-ка облегчим немного твою усталость, – ласково ответил Ху Мэнцзы, повел над ним ладонью, и Хэ Лань вдруг рассыпался золотистой пыльцой. На коленях у Ху Мэнцзы остался лежать цветок орхидеи, крупный, каких не найти даже на болоте.
– Красивый. Я лишь раз видел его в истинном воплощении, мельком, даже не поняв, что это он, – тихо сказал Сун Цзиюй, и снова поднял взгляд на Ху Мэнцзы: – Ты позаботишься о нем, лао Ху? Дашь ему ци?
Тот поднес цветок к губам, нежно поцеловал лепестки и передал Сун Цзиюю.
– Просто поставь его в воду на ночь.
Сун Цзиюй осторожно принял цветок. Помедлил, но все же спросил:
– Ты хочешь, чтобы я ушел, лао Ху?
– Нет. Но ты ведь будешь расспрашивать меня о прошлом, вместо того чтобы заниматься чем-нибудь поинтереснее.
Сун Цзиюй оглянулся на окно и увидел, что чернота неба посветлела, уступая место глубокому индиго. За разговорами ночь пролетела незаметно.
Он наполнил водой изящную фарфоровую вазу с изображением двух журавлей и поставил в нее орхидею, устроил у изголовья.
– Давай немного отдохнем, лао Ху, – он сел на край постели и вытащил шпильку из волос. Ху Мэнцзы немедленно оказался рядом, но не прикоснулся, просто смотрел, подперев щеку кулаком.
– Как мне повезло, что ты еще можешь уставать.
Вместо ответа Сун Цзиюй неловко похлопал его по колену. Пусть между ними сегодня многое произошло, продолжать он не желал. Не сейчас. Все это слишком быстро, да и некстати…
– Ты сказал, Хэ Ланю достаточно воды, лао Ху… А откуда черпаю ци я?
– От меня, прекрасный призрак. Мы ведь с тобой теперь связаны. Умру я, и порвется нить, что тебя держит в этом мире. Отправишься на перерождение, – Ху Мэнцзы лег, поерзал, давая ему место.
Сун Цзиюй наклонился, глядя ему в глаза – золотые, вроде человеческие, а вроде звериные, – отвел прядь с лица.
– Зачем я тебе? – тихо спросил он. – Зачем ты поработил мою душу?
– Не знаю, – Ху Мэнцзы улыбнулся. – Правду сказать… Я не думал, что будет. Мне не хотелось тебя отпускать, только и всего.
Отчего-то в этот ответ Сун Цзиюй поверил. Он лег рядом, закрыл глаза.
– Превратись. Стань настоящим собой.
Пушистая морда ткнулась ему в подмышку, прогнулись подушки, тяжелая лапа легла поперек живота.
– Оба моих обличия настоящие, – раздался над ухом ворчливый голос. – Ты же не становишься другим человеком, когда снимаешь чиновничью шапку.
Сун Цзиюй обнял тигра, зарылся носом в гладкую шерсть. Он хотел обдумать все, что произошло, разложить по полочкам то, что узнал… и сам не заметил, как провалился в сон.
Он проснулся поздно, когда солнце уже заходило. Ху Мэнцзы рядом не было. За окнами закат облил белую яшму гор алым, окрасил розовым пену водопадов. Тревожное зрелище.
Темно-багровая в умирающих лучах орхидея так и клонилась к изголовью. Сун Цзиюй ласково коснулся лепестка, и под его прикосновением цветок вдруг рассыпался золотой пыльцой, сладкий аромат наполнил комнату.
Хэ Лань спал рядом так спокойно, будто всю ночь провел на кровати, а не появился только что. От него веяло свежестью и прохладой; пушистая пчела влетела в окно, жужжа, и попыталась забраться к нему в ухо, выискивая нектар. Хэ Лань засмеялся от щекотки, не открывая глаз.
– Не надо…
Сун Цзиюй не выдержал, улыбнулся. Отогнал пчелу, но вместо того чтобы убрать руку, погладил Хэ Ланя по черным, как вороново крыло, волосам.
«Такой красивый, – подумал он. – Изящные точеные черты, тонкие пальцы, фарфоровая кожа – будто юный аристократ. Интересно, все яогуаи-цветы такие?..»
Хэ Лань сонно прищурился, глядя на него.
– Это вы щекочете меня, господин?
– Это я, недоз-з-зтойная, – прозвенела пчела, вновь вернувшись на место. – Воз-з-зхищаюсь вами!
Хэ Лань посадил пчелу на ладонь, дунул.
– Этот цветок польщен, но вам пора отправляться спать, госпожа из Восточного улья. Уже закат.
Сун Цзиюй проводил пчелу изумленным взглядом и обернулся к Хэ Ланю.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он, чтобы что-нибудь сказать.
– Лучше. Благодаря вам и господину Ху, – Хэ Лань взял ладонь Сун Цзиюя в свою. – Вы никак не можете привыкнуть, что вокруг так много яогуаев?
– Да тут ко многому надо привыкать… Но если яогуаев так много, где они берут ци? Все эти лисы-оборотни? Разве им не нужны люди, как тебе?
– Таким крошечным яогуаям, как эта пчела, достаточно энергии стихий. А хули-цзин, если не найдут жертву, всегда могут убить зайца. Но чтобы притворяться человеком, нужна человеческая ци, – он отвернулся. – Когда я цветок на болотах, моя жизнь проще.
– Вот оно что, – Сун Цзиюй осторожно коснулся его плеча. «Проще»?.. – У тебя есть родня? Другие орхидеи?
Мимолетная улыбка.
– Вам не хватает меня?
– Нет. Просто хотел узнать, все ли демоны-орхидеи такие красивые, – Сун Цзиюй усмехнулся, убрал руку.
– Я не знаю. Никогда не видел других, – Хэ Лань не сводил с него глаз, даже не моргал. – Мне было одиноко на болоте, и я ушел. Захотел снова почувствовать себя человеком. Ведь я был им однажды.
Что-то вертелось на краю сознания, что-то такое было в словах Хэ Ланя, в его тоне… Но Сун Цзиюй никак не мог поймать ощущение и облечь его в мысль.
Хэ Лань же словно высматривал что-то в его лице.
– Вам тоже одиноко, – вдруг прошептал он. – И вы тоже хотите почувствовать себя человеком.
– Я и не переставал им быть, – Сун Цзиюй покачал головой. – Куда труднее мне ощутить себя призраком. Но все же ты прав, теперь я отделен от прошлой жизни, от дел, от родных. Это… не так-то просто. Особенно когда и здесь… – он поморщился, – не находишь себе места.
– Отделенный от родных, не имеющий места… – проговорил Хэ Лань дрогнувшим голосом. Его глаза увлажнились, он моргнул и через силу улыбнулся. – Вы не знаете, чем заняться в поместье?
Сун Цзиюй непонимающе нахмурился. Неужто вид у него настолько жалкий, что Хэ Лань не может сдержать слез?
– Почему ты так тревожишься обо мне, Лань-эр?
Хэ Лань опустил голову.
– Вы думаете, что больше… не дороги мне?
– Я не знаю, что думать, – честно ответил Сун Цзиюй. – Обьясни мне.
– Я тоже не знаю, – Хэ Лань не шевельнулся. – Раньше, стоило мне утолить голод, как я переставал даже замечать человека, которого прежде так желал. Но с вами все иначе. Вы даже… до сих пор кажетесь мне красивым.
– Ты не одинок, на меня в лесу накинулись, словно я свиной окорок, – фыркнул Сун Цзиюй.
Хэ Лань тоже усмехнулся, но невесело, из вежливости.
– Я не такой, как они, я никогда не желал вам вреда. – Он помолчал немного. – Но я хочу… нет, я сам не знаю, чего хочу. Того, что не случилось. Того, что невозможно. Раз вы человек, может быть, вы знаете, что это?
– Я не уверен даже в своих чувствах, – поразмыслив, ответил Сун Цзиюй. – Что испытывают цветы, я не могу и представить. Мне все еще хочется коснуться тебя, но…
Он вдруг понял, что каждый раз это Хэ Лань настаивал на большем, не давая ему возможности подумать. Каждый раз он делал первый шаг, будто угадывая желания своего господина, а на самом деле…
Он протянул руку, погладил Хэ Ланя по гладкой прохладной, словно цветочный лепесток, щеке.
– …но сильнее мне хочется узнать, отчего ты грустишь.
Пожалуй, раньше он такого не чувствовал. Никогда он не испытывал подобной нежности к Лун-гэ. Если тот и печалился, то в одиночестве, не обременяя никого, никогда не показывал слабость. Может, попроси он о помощи…
Хэ Лань накрыл руку Сун Цзиюя своей.
– Я грущу от того, что не могу изменить ни своего прошлого, ни своей сути. Я тварь, противная Небу и людям, так почему же я не могу перестать тревожиться о вас, хотеть вашего внимания, мечтать о вашей доброте? Перестать…
Он умолк, но Сун Цзиюй без труда продолжил его фразу в уме. Сколько раз он спрашивал себя о том же по дороге в Чжунчэн? Как перестать…
– Не нужно переставать, – сказал он вдруг, неожиданно для себя. – Ты дорог мне, я хочу называть тебя братом. Братья искренне любят друг друга, и страсти в этой любви нет.
– Нет страсти? – с сомнением переспросил Хэ Лань. – Разве такое между людьми возможно?
– Друзей и братьев любят иначе, чем любовников. Ты разве не знал?
Хэ Лань неуверенно фыркнул.
– Я думал, что это ложь. Чего только люди не делают за закрытыми дверями!
Сун Цзиюй только вздохнул. Демон, играющий на человеческих страстях, замечает лишь самое низменное и дурное – это в порядке вещей. И все же – как печально.
– Я, пожалуй, люблю Жу Юя, своего слугу. Он всегда ворчит… ворчал на меня, но я знаю, что это оттого, что я вырос на его глазах и он обо мне заботится. Его собственный сын умер еще ребенком, и он всю заботу, что ему предназначалась, отдал мне. Я люблю Лань Сы, он мне как второй отец. Я всегда хотел быть похожим на него – таким же сильным, гордым, стойким. Впрочем… какой ученик не любит своего учителя, даже если тот строг? Когда мы взрослеем…