Но Лун-гэ не признавал свою вину так покорно. И не пришел бы на встречу со своим карателем, зная, что будет наказан – отчего-то Сун Цзиюй знал, чувствовал, что на самом деле Хэ Ланю не пришлось лгать, заманивая своего врага, слова ничего не значили. Он взглянул на него так же, как смотрел принц Чжунхуа, и лао Ху понял, что больше некуда бежать…
Или ты, магистрат Сун, просто хочешь верить в благородство того, кто век прятался от своей вины, заливая ее крепким пойлом, заглушая песнями пьяных шлюх. Он услышал, что можно закопать старые кости поглубже, чтоб никто никогда не призвал к ответу, и побежал сломя голову.
– Я хочу услышать всю историю от него. Чтобы лао Ху признался во всем, глядя мне в глаза, – тихо произнес он. – Как магистрат, я обязан выслушать обе стороны: и истцов, и ответчика.
Мастер Бао фыркнул.
– Что может вылететь из его поганого рта, кроме лжи?! Впрочем, как знаешь. Тупой и упертый, как все люди! Юн Аньцзин была такой же, могла жить себе спокойно, но ей понадобилось ехать в проклятую столицу!
Сун Цзиюй стиснул зубы, сдерживая злой ответ. Мастер Бао вправе отвести душу, пусть.
– Что за уговор был между вами и Ху Мэнцзы? – спросил он. – Я помню, как он удивился, узнав, что у вас остались записи старейшины Баошань.
– А, это… – мастер Бао выдохнул, скрестил руки на груди. – Я тебе уже рассказывал, что Юн Аньцзин взяла семью и уехала в столицу, потому что император Чжун-ди хотел стать бессмертным. Так? Честно трудилась… и выплавила наконец идеальную пилюлю из ртути и киновари. Однако бессмертие не достигается одной лишь алхимией, Чжун-ди не дано было вознестись на небеса, и он отравился. Не знаю, как он не умер… Но Юн Аньцзин и всю ее родню решено было казнить. Шаньюань пообещал мне, что спасет ее, а потом…
Он отвернулся, борясь с собой, на скулах заиграли желваки.
– Чжун-ди решил, что ему больше не нужны даосы. Достаточно будет их книг, их знаний. И Шаньюань… пришел на мою гору с мечом. И с отрядом солдат. Сказал, что пощадит школу в обмен на нашу библиотеку… Как я мог ему отказать, после того как он спас… якобы спас Юн Аньцзин? Конечно, я отдал ему все. Кроме дневника. И он ушел сеять смерть дальше, но мне уже было все равно. Самое дорогое я сберег. Так я считал, – он помолчал. – Мы с ним… зря связались с людьми.
– Вы думаете, он не смог спасти вашу родственную душу или не захотел? – Сун Цзиюй бросил взгляд на сливающегося с простынями Ху Мэнцзы.
– А разве есть разница?
И вправду. Разве есть разница?
Вошли лисы с новыми подносами, засуетились, наливая из волшебных горлянок горячую воду в тазы, раскладывая полотенца. Сун Цзиюй почувствовал себя очень уставшим и очень грязным. Он ушел за ширму и принялся возиться с одеждой.
– Сперва нужно понять, подвластны ли императору демоны, которыми кишит лес, и какой магией занимается лао Ма, – сказал он, ожесточенно растирая лицо и шею мылом-фэйцзао. – Вы сказали, что нашли нужные записи?
– Да. Не вчитывался, увидел знакомые символы и схватил, – мастер Бао бросил ему за ширму свиток бамбуковых дощечек.
Свиток выглядел древним, кое-где бамбук потемнел от сырости, кое-где изогнулся, символы местами стерлись, так что не прочесть. Накинув принесенный лисами халат, Сун Цзиюй вышел из-за ширмы и обнаружил на кушетке барса. Его роскошный хвост укоротился в два раза, и барс был всецело поглощен вылизыванием обрубка.
– Ох, – Сун Цзиюй присел рядом. – Мастер Бао…
– Острые зубы у этой болотной змеи, – буркнул тот и, тяжело вздохнув, положил голову к нему на колени. – Сейчас приведу себя в порядок… и уйду.
Сун Цзиюй осторожно погладил его между ушами, почесал пушистую шею. Медитативные прикосновения к мягкой шерсти успокаивали. Он вдруг понял, что устал; так устал, что ничего уже не соображает вовсе.
Он не знал, сколько они просидели так. Когда он очнулся, барса уже не было. На постели рядом с Ху Мэнцзы дремал, свернувшись клубком, Лю Четырнадцатый; сам Ху Мэнцзы лежал все так же тихо, но грудь его слабо вздымалась и опускалась – единственный признак жизни. В окна едва проникал слабый сумеречный свет, словно сама природа была недовольна происходящим. Шуршал по крыше дождь.
Все тело затекло, казалось слабым. В голове шумело – от усталости? От выпитого?
В дверь заглянул обеспокоенный лис.
– Господин… – прошептал он, кивнув в сторону кровати.
– Не знаю, надо посмотреть, – прошептал Сун Цзиюй. – Где мастер Бао?
Лис только развел руками.
Ху Мэнцзы стало хуже. Он сделался матово-прозрачным, словно медуза, рана пульсировала на лбу, просвечивая красным сквозь повязку.
Присев на край постели, Сун Цзиюй коснулся его бледной щеки. Покрытая испариной кожа была на ощупь влажной, ледяной. Еще чуть-чуть, и пальцы примерзнут.
– Ху Мэнцзы…
Но тот не очнулся, лишь застонал.
– Не надо… – прошептал он. – О Жэньчжи…
Он вдруг снова замерцал, часто, судорожно, и одновременно с этим Сун Цзиюй почувствовал, как холодеет сам. Словно источник силы, что питает его, вот-вот иссякнет…
Все вдруг закружилось, завертелось, и он упал куда-то, и падал, падал, па…
Глава 22
100 лет назад
Глупый человек повелся: действительно оторвался от своей стаи, погнался за оленем.
Охотники одеты были одинаково: штаны да куртки, да легкий кожаный доспех, но и в шумной толпе Шаньюань без труда различал Того Самого: он и держался прямее, и смеялся громко, сверкая белыми зубами. Его звучный голос легко перекрывал гомон охоты: конский топот, лай гончих. И запах от него шел не сладко-удушливый, а более тонкий, лесной. Так пахли благовония перед придорожными алтарями хушэней и ван-е.
А еще человек этот любил бродить по лесу в одиночестве, вот и в тот раз незаметно отделился от своих. И когда Шаньюань велел оленю сперва покрасоваться перед одиноким охотником, а потом бежать в чащу, к озеру – все сложилось. Одиночка не кликнул друзей – вскочил на коня и бросился за добычей сам.
И, конечно же, под той веткой, на которой залег Шаньюань, олень пропал.
Человек закинул лук на плечо, спешился, двинулся вперед, тихонько ступая по прелым листьям… Но вскоре понял, что добыча ушла, и расслабился. Вдохнул полной грудью, бросил в озеро пару камушков, о чем-то тихо поговорил с конем. Шаньюаню интересно было наблюдать за ним исподтишка: повадки людей он знал плохо, а учиться ему нравилось. Он так же повел плечами, откинул голову, как человек внизу. Уперся руками в бока, выдохнул – пф-пф-пф… Кажется, это означало «раздумья».
Хочет поплавать? Или собирается искать путь назад?
Шаньюань не стал дожидаться его решения, раздвинул ветки.
– Молодой господин потерялся?
В мгновение ока человек вскинул руку, блеснула сталь… Но поняв, что перед ним безоружный юнец на дереве, он опустил нож.
– А ты можешь показать дорогу, братец?
Шаньюань спрыгнул с ветки, довольный. Даже мурашки побежали по спине – сколько придумывал правильную фразу, и вот, получилось!
– Конечно, это же мои го… Я живу в этих горах. Но взамен, пока мы идем, расскажи мне об императоре! Какой он? Сколько обретаюсь рядом со столицей, а ничего про Сына Неба не знаю.
Человек немного опешил, рассмеялся.
– А с чего ты взял, что я знаю, какой он?
«Он приезжал сюда, и вы пахнете похоже», – хотел сказать Шаньюань, но вовремя вспомнил, что подобные ответы людей пугают, ведь так сказал бы тигр… Но что бы заметил человек?
– У тебя золотой гуань, и в нем огромная жемчужина. Одежда цветная и с узорами. Доспехи сидят как влитые, и на каждой чешуйке тоже узоры. Ты непрост!
– Хм! Наблюдательный юноша, – человек потер подбородок. На подбородке и вокруг рта росла черная жесткая шерстка, немного встопорщенная – сразу видно, никто ее как следует не вылизывал, в отличие от гладкой, блестящей шерсти на голове. – Но и я наблюдателен. Ты не похож на наших подданных: в волосах косы и бусины, курток и штанов таких уже лет сто никто не носит. Кожа на руках и ногах нежная, словно ты не по лесу бегаешь, а на подушках целыми днями восседаешь. Лицо не загорело и не обветрено. Вот эта тигриная шкура, что висит у тебя через плечо, вселяет, конечно, уважение, но вряд ли ты сам убил зверя: раковины, свисающие с твоего пояса, издалека приехали, и яшмовая подвеска немало стоит. Есть чем заплатить охотникам. Думается мне, ты скучающий сынок какого-то богача, изображающий горного жителя. Вернее, то, как в твоем представлении выглядит горный житель.
Шаньюань отпрянул. Как же так? Да, он замечал, что из лесных путников бусин никто не носит, но думал, что они просто ничего не смыслят в красоте: бусины круглые, их приятно катать… С раковинами все наоборот – дома их целые сундуки, и катаются они плохо, разве ж это ценность?
– Молодой господин, я вас не обманываю! Я правда живу в лесу. В лесном поместье. В городе я никогда не был… Прошу вас, расскажите, как правильно там одеваться, чтоб выглядеть красивым и богатым!
Человек рассмеялся.
– Ну, прежде всего надо причесаться и обуться. Так о чем ты хочешь узнать на самом деле? О красоте или об императоре?
Тут и думать не надо было.
– Об императоре! – Шаньюань крепко схватил человека под руку. – Расскажи, братец, как стать императором? Как смертный начинает вдруг понимать, в чем воля Небес? Я хочу знать все! Учености моего батюшки не хватает, чтобы мне объяснить.
Человек попытался было высвободиться, но быстро сдался. Оказалось, что его зовут Вэй Жэньчжи, и он действительно сын императора. Правда, родство с Сыном Неба не помогло ему ответить на все вопросы, хотя Шаньюань для верности повел его длинной дорогой и круга три с ним обошел вокруг лагеря охотников – вдруг ему просто нужно было время вспомнить?
В конце концов Вэй Жэньчжи сдался.
– Признаюсь, Ху Шаньюань, ты меня пристыдил. Я плохо слушал учителей, больше думал об охоте и развлечениях, а теперь не знаю, что ответить необразованному лесному мальчишке. Всю жизнь я слышу: «Если в человеке естество затмит воспитанность, получится дикарь, а если воспитанность затмит естество, получится знаток писаний. Лишь тот, в ком естество и воспитанность пребывают в равновесии, может считаться достойным мужем». Но что значит естество? Этого я так и не понял.