– А я думаю, все просто! – Шаньюань тщательно ободрал кору с сорванного прутика. – Вот я, хушэнь – и тигр, и человек. Я могу догнать оленя, убить его и съесть, порой это даже весело. Но отдать оленя слугам, чтобы они поджарили на углях самые вкусные части и приправили их травами да специями, дождаться ужина, разлить по чаркам вино и произнести стихи о летней ночи или осенней луне… Это ведь совсем иное удовольствие, более утонченное. Тот, кто может оленя убить, как зверь, а съесть его, как человек, и есть достойный муж, я так счита…
Он осекся, заметив, как странно смотрит на него Вэй Жэньчжи… И понял. Проговорился!
– Значит… Ты – хушэнь? – переспросил Вэй Жэньчжи, приподняв брови.
– Я… пожалуй, да.
Был ли смысл отпираться дальше? Шаньюань вздохнул и отрастил на голове тигриные уши. Подумал немного и для верности всю голову превратил в тигриную.
– Вот так.
Вэй Жэньчжи побелел, схватился за нож. Наверное, впервые видел тигриную морду так близко.
– Невероятно… Невероятно! – воскликнул он, справившись с собой наконец. – Либо я сплю, либо болен… Нет, я в здравом уме! Значит, ты и правда дух-тигр! А я-то хожу, рассказываю тебе о человеческом житье, будто ты сам не… Сколько тебе лет? Я, верно, дитя по сравнению с тобой!
– Что ты, мною впустую прожито всего восемьдесят лет! – Шаньюань рассмеялся. – Ты, наверное, куда меня старше… Ох, нет, люди же больше ста и не живут. Так сколько тебе? Пятьдесят?
Вэй Жэньчжи улыбнулся, напряжение ушло из его тела.
– Мне двадцать три, почтенный дух.
– Ха! Так ты совсем котенок! – Шаньюаню и самому стало легче. Он вернул человеческую голову на место. – Как все же поразительно! За жалкие сто лет вы умудряетесь столько всего постичь, столько всего создать!
– Но послушать тебя, сто лет это и вправду мало, – Вэй Жэньчжи вздохнул. – Скажу честно, я тоже всегда так думал. Мне нужно больше. Когда я стану императором, соберу даосских монахов со всей земли. Пусть они поведают мне свои секреты!
– Знай я секрет бессмертия, рассказал бы тебе, – Шаньюань крепко сжал его локоть. – Вот что! В нашем поместье есть библиотека, мой отец собирает редкие книги. Если не страшишься того, что я хушэнь, давай обменяемся: встретимся у моего озера, ты мне расскажешь все, что узнаешь о Небесном мандате, а я тебе – все, что узнаю об укреплении человеческого тела и духа. Говорят, бессмертие людьми достигается долго и трудно, здоровье тебе пригодится.
– Хм, – Вэй Жэньчжи сделал вид, что задумался, пощипал бородку. – Что ж, по рукам! Только выведи меня наконец к лагерю, будь добр. Ты думал, я не замечаю, что мы мимо этого пня уже в третий раз проходим?
Он всегда все замечал. Всегда был настороже, его Жэньчжи. И всегда жаждал обладать.
Жэньчжи завладел им куда раньше, чем стал императором. Завладел его душой, его мыслями.
Его жизнью.
Через несколько лет он ввел господина Ху Мэнцзы, одетого по последней моде и гладко причесанного, во дворец. Никто бы не узнал в этом галантном молодом мужчине любопытного мальчишку из леса – чтобы соответствовать Жэньчжи, он оставил легкомыслие, придал себе более взрослый вид.
«Никому там не нужна твоя искренность, Шаньюань. Кроме меня».
«Ни с кем не будь честен до конца. Лишь мне ты можешь доверять».
«При дворе у меня есть союзники, но нет друзей. Ты будешь единственным».
«Веди себя так же, как остальные, но всегда смотри на меня. Пей, когда я пью, смейся, когда я смеюсь».
Шаньюань не мог сказать, что люди вокруг него – достойные. Но с ними он чувствовал себя свободней: никакой больше отцовской строгости и преумножения добродетели – при дворе ценились те, кто мог выпить больше всех, не опьянев, кто злословил изящнее всех, чтоб жертва и не поняла, что ее оскорбили. Ценились те, кто мог соблазнить неприступную женщину одним лишь взглядом да тайком посланным веером со стихами. Те, кто мог какого-нибудь младшего евнуха очаровать так, чтобы тот лучшие блюда и вина нес не в гарем, а своему благодетелю. И Ху Мэнцзы старался преуспеть во всем, не отставая от Жэньчжи, самого изысканного, самого мужественного.
Впрочем, были у Жэньчжи и странные дни, когда он запирался в кумирне и целыми днями просиживал перед алтарем, то ли молясь, то ли разговаривая о чем-то со статуей Будды. Вот откуда был тот аромат благовоний от его рукавов. Всегда, словно шлейф, тянулся за ним даже после самой кровавой охоты.
Тот же аромат окружал его в ночь смерти старого императора. «Добродетельный сын всю ночь молился за выздоровление отца», – говорили о нем. И только Шаньюань знал, что наутро Жэньчжи вышел из кумирни шатаясь, дыша перегаром. Знал, потому что всю ночь прождал его под зонтом, единственный говорил с ним на рассвете нового правления.
– Кончено? – тихо спросил Жэньчжи, заходя под алый зонт. Утро выдалось серое и сырое, дождь моросил без остановки.
– Да, – тихо ответил Шаньюань, подставляя ему локоть. – В императорском дворце начали готовиться к похоронам. Вам лучше привести себя в порядок.
Он не хотел ничего знать. Его задачей было первым сообщить принцу о том, что все удалось.
И надеяться, что тот будет править лучше, чем его отец.
Жэньчжи схватил его за плечо, развернул к себе.
– Теперь все будет иначе! Он ничего не смыслил, войной со степняками он привел страну в упадок! Но я все изменю! Мы с тобой так часто говорили о том, какой должна быть наша страна, – пора воплощать задуманное.
Можно было сказать ему, что война необходима, ведь степняки заняли все пастбища, что прошлый император был осторожен и умело лавировал между кланами, не допуская смуты и грызни, такому стоило бы поучиться… Но Шаньюань лишь поклонился императору новому.
– Я не сомневаюсь в вас, ваше величество.
Жэньчжи отмахнулся.
– Рано. Пока я все еще твой принц.
Он помедлил, заглянул Шаньюаню в глаза.
– Ты ведь понимаешь, для чего это было сделано?
Ответить бы ему правду, что человеческие склоки хушэням непонятны, но Жэньчжи не одобрил бы такого ответа.
– Я понимаю. Новое всегда сменяет старое. Таков круговорот вещей.
– Нет! – Жэньчжи вдруг разъярился, на левом глазу проступило яркое кровавое пятно. – Это было сделано ради блага народа! Ради процветания империи!
Шаньюань поклонился вновь. Ах да, еще одно любимое занятие Жэньчжи: долго убеждать себя, что черное – это белое, делая вид, что убеждаешь другого. Раньше Шаньюань пытался спорить, но, поняв, что это огорчает чжицзи, смирился.
– Разумеется. Простите этого глупца.
Но Жэньчжи не успокоился. Он тяжело дышал, пальцы его сжимались и разжимались, как когти хищной птицы.
– Нет… Ты не понял. Ты все еще наивен, Ху Шаньюань. Что, если, когда я стану императором, кто-то сможет настроить тебя против меня?
– Что ты несешь?! – Шаньюань знал, что по этикету должен упасть на колени, молить… Но как посмел этот человечишка сомневаться в его верности?! – Сколько лет мы вместе, а ты меня не знаешь, маленький смертный?! Пойди проспись, а затем подумай получше, что болтаешь!
Эта отповедь как будто отрезвила Жэньчжи. Он отступил на шаг, усмехнулся криво.
– Прости, прости! Вправду, что это я… Ты не мой слуга. Ты даже не человек. Кому я поверю, если не тебе?
– То-то же, – кивнул Шаньюань. Но ему не полегчало.
Прошли похороны, тишина траура сменилась шумными празднествами коронации императора Чжун-ди, а после – не менее пышным празднованием императорской свадьбы и, едва ли не сразу, – рождением наследника.
Шаньюань вымотался. Он устал пить, устал провозглашать тосты и изображать радость. Устал слушать сплетни об императорском гареме. Жена Жэньчжи не вызвала у него ни ревности, ни восторга, да и смотрела на безродного мужниного фаворита с презрением. Она была дочерью верховного казначея, дальней родни клана Вэй, и власти над золотом ее семье не хватало – нужна была власть над императором.
Пусть. Такую женщину Жэньчжи никогда не смог бы полюбить, и Шаньюань не волновался. Но вот ее сын…
Жэньчжи был вне себя от радости. Каждую ночь после устроения гарема он, словно неутомимый крестьянин, засевал свое обширное поле. И вот, через каких-то три недели, – удача! Девять месяцев он каждый день требовал отчетов о здоровье императрицы, в день родов переживал так, что едва не слег сам.
– Посмотри на него! – требовал он, впихивая Шаньюаню парчовый сверток, из которого едва виднелась пушистая детская головка. – Посмотри, как он прекрасен! Какое совершенное создание!
«Совершенному созданию» было лишь два месяца от роду, и Шаньюань не видел в нем ничего прекрасного. Голый, глазастый человеческий котенок, больше похожий на лягушку и сладко пахнущий молоком. Тигру – на один укус.
Стоило Жэньчжи отвернуться, Шаньюань отошел к окну, якобы лучше рассмотреть младенца, и тайком превратил лицо в тигриную морду, оскалил клыки, показывая, кто тут главный. Глупый человечек не испугался: удивленно уставился в его золотые глаза и вдруг засмеялся, потянул пухлую ручонку к тигриному носу, схватил в горсть усы, довольно взвизгнув.
– Что ж… – Шаньюань немедленно превратился обратно, потер щеку. – Из него будет толк.
– Будет, – кивнул Жэньчжи и отдал младенца стоявшей поодаль кормилице. – Чжунхуа станет великим императором…
Он запнулся. Гордость и удовольствие вдруг улетучились с его лица, оно окаменело от ужаса.
– Жэньчжи? – Шаньюань коснулся его плеча. – Не бойся за него. Я буду его защищать, буду его наставником, если захочешь. Все будет хорошо.
– Значит, хочешь учить его… – взгляд Жэньчжи был холоден. – Тогда прежде всего учи его верности и сыновней почтительности. Учи его лучше, чем мои наставники учили меня. Ты понял, Ху Шаньюань?
Он понял. Вспомнил то дождливое утро перед похоронами.
– Не беспокойся об этом, – он обнял Жэньчжи за плечи. – Ты ничего не понимаешь, глупый человек. Я верен только тебе. Пусть мне говорили, что человек и дух не могут быть родственными душами, ты доказал мне, что все иначе. Тебе не нужно бояться, что я забуду тебя. Это я… боюсь, что, обретя семью, ты забудешь обо мне.