– Жэнь-лан, прошу, не надо… Пожалуйста…
– Теперь я точно знаю, что ты меня не предашь, – раздался над ним спокойный голос, и теплая ладонь погладила его по волосам. – Теперь я спокоен.
Дом Кэцина, мрачный и серый, сложенный из грубых, едва обтесанных плит, стоял на самой вершине горы, на узком пятачке над облаками.
Впервые Шаньюань не поднялся туда выпить чарочку. Дал стражникам знак оставаться у подножия, а сам поднялся на нижнюю зеленую террасу, где устроилась среди любовно высаженного терна и миндальника Школа пика Баошань.
Он надеялся никого не найти там, и ему повезло – школа была пуста, лишь Бао Кэцин в траурных белых одеждах сидел на валуне с бутылью вина в окровавленной руке. Вокруг валялись глиняные черепки, осы и мухи гудели над остро пахнущими вином лужами.
– Все ушли? – спросил Шаньюань, чтоб привлечь внимание.
– Да, – отозвался Кэцин, избегая смотреть ему в глаза. Шэни, добрые духи, плохо умеют лгать.
– По всем заставам разосланы имена и описания, но никого так и не поймали, – Шаньюань положил меч на плоский камень, расчерченный линиями для игры в вэйци. – Они ведь прячутся у тебя дома.
Бао Кэцин равнодушно пожал плечами. Он похож был на безумца: растрепанные волосы, поблекшие глаза, сбитые костяшки. Стариковские морщины на вечно молодом лице – увядающий дух…
Шаньюань присел перед ним на корточки, ласково отвел пряди со лба, погладил запавшие щеки. Ни за кого еще так не болело сердце, как за Кэцина. Не может он угаснуть из-за какой-то девчонки! Лучший друг, названый брат…
– Что это ты пьешь среди бела дня и вырядился в эти тряпки? – тихо сказал Шаньюань. – Ну-ка, идем, я принесу тебе воды для умывания.
Бао Кэцин отбросил его руку.
– Пришел надо мной посмеяться, Ху Мэнцзы?!
– Пришел сказать, что у тебя весь ум в хвост ушел! – Шаньюань неласково потянул его за ухо. – Неужто ты думаешь, что я стоял и смотрел, как казнят женщину, за которой ты волочишься? Вся семейка госпожи Юн жива и здорова.
Бао Кэцин вскинул голову, не веря, боясь поверить… Но его серые глаза прояснились, разгладились самые глубокие морщины.
– Но я слышал… что всех казнили…
– Кое-кого казнили, надо же было наказать преступников! Я нашел в темнице для смертников похожих бедолаг, вот и все.
Шэни плохо умеют лгать. Но Шаньюань не лгал: он сочинял историю, в которую сам хотел бы верить. Которую хотел бы сделать правдой.
Бао Кэцин сполз с камня, упал на колени, распластавшись в земном поклоне.
– Ху Шаньюань… и за тысячи лет мне не искупить этого долга! Благодарю тебя! Благодарю тебя! – он приподнял голову. – Она… хоть что-то велела передать мне?
Шаньюань покачал головой. Тут он лгать не осмеливался.
– Все было сказано перед отъездом – вот что я от нее услышал.
Бао Кэцин печально улыбнулся.
– Конечно… и куда ты отправил их, не говори мне тоже. Иначе я последую за ней и снова причиню боль.
Шаньюань должен был почувствовать облегчение. Но не почувствовал. Вспомнил, как, обратившись тигром, нес на спине испуганного бледного после недель заточения мальчонку. «Нужно было отдать его Кэцину», – запоздало подумал он.
Но выдержал бы Кэцин правду?
– Мне было велено убивать всех даосов, которых встречу, – тихо сказал Шаньюань. – Если тебе есть дело до ее учеников, сделай так, чтоб я никогда с ними не встретился.
– Даю слово, – Бао Кэцин вновь поклонился. – И все же, как я могу тебя отблагодарить?
– Отдай мне ее библиотеку и позволь сжечь это место.
Бао Кэцин помедлил, но кивнул.
– Забирай все. Без нее это не школа больше, так, пустая оболочка цикады.
Он обратился барсом, прыгнул на ближайшую крышу, на едва заметный уступ скалы, и исчез, слившись с пятнистым мхом.
Кэцин, Кэцин… Он не видел, как горит школа Баошань. Не видел, как горят десятки иных школ и монастырей. Думал, что его названый брат благороден и честен. До его горы не доносились крики умирающих и запах крови, вонь горящей плоти, так жутко напоминающая аромат жарящейся на углях оленины…
А эти шепотки отовсюду?
«Вы слышали об императорском советнике Ху? Поистине он оправдал свое имя! Ходят слухи, что он не человек, а тигр-людоед! Ведь разве благородный государственный муж поступал бы так жестоко?»
«Не плачь, а то советник Ху тебя заберет!»
«Говорят, когда покончат с даосами, советник Ху и его воины примутся за простой люд!»
Но разве он не пытался все это остановить? Разве не склонялся перед Чжун-ди, отбивая земные поклоны?
– Прошу, Жэнь-лан, позволь мне убивать не так жестоко! – молил он. – Разве твоя месть не свершилась? Столько лет прошло… Многие сами готовы отдавать свои книги! Отмени приказ, умоляю!
Чжун-ди поднял голову от бумаг. Был вечер, и ажурный каменный экран за его спиной, представлявший пейзаж с горами и реками, жил и дышал благодаря пламени светильников, установленных позади. Переливалась извилистая река, лес оделся в золото и багрянец. Раньше Шаньюань видел в нем образ осени. Теперь же – всепоглощающий лесной пожар.
– Значит ли твоя просьба, что ты, Шань-лан, назначил цену моей жизни и считаешь, что она уже выплачена?
– Нет, Жэнь-лан… – он вновь уткнулся лбом в холодный пол. – Глупый слуга сказал неправильно. Я лишь хотел попросить о снисхождении…
– О снисхождении к тем, кто распускал слухи, будто я потерял Небесный мандат? К тем, кто пытался меня убить?! – голос Чжун-ди дрогнул вдруг. – Почему ты жалеешь их, а не меня, Шань-лан? Разве мы не родственные души? Разве мы не соединены навеки? Почему мои враги тебе дороже, чем я?
– Раб просит прощения! Все не так, Жэнь-лан. Все не так…
Он хотел объясниться… и понял вдруг, что не может. Все слова куда-то исчезли, угасли, как медленно угасал экран за спиной Чжун-ди. Остался лишь стылый пепел, горечь на языке.
– Прости меня, Жэнь-лан. Прости.
– Будет тебе, поднимись. Не занимайся пока даосами, пусть оставшиеся сперва выползут из своих нор. Лучше сдружись с хоу Чу – он был близок с Жэньмином, я знаю, но доказательств у меня никаких. Войди в его ближний круг и выведи на чистую воду всех, кто соскочил с крючка в деле Жэньмина. Хоу Чу всегда о тебе говорит с придыханием – воспользуйся этим.
Серебряный слиток в форме вишневого цветка глухо стукнул о доски пола.
– Вот, купи еще смазливого раба, преподнесешь ему. Отправляйся.
Шаньюань молча поднялся, сжав серебро в руке так, что лепестки слегка смялись. Хорошо. Пусть. Может быть, пока он будет обхаживать хоу Чу, вонь крови и гари выветрится немного. Может быть… удастся избежать новых смертей.
– Шаньюань! – у входа окликнул его Чжун-ди.
– Повелитель?
– Я знаю, как тебе тяжело, – Чжун-ди вздохнул, заговорил неожиданно ласково. – Мой свободный горный тигр… Я знаю, ты хотел бы уйти, вернуться в свой лес. В усадьбу Яшмового порога.
– Я не смею думать об этом, Жэнь-лан.
– Похвально, очень похвально. Ведь если ты посмеешь сбежать…
Евнухи подбросили ароматного сандала в жаровни, и пейзаж за его спиной вспыхнул еще ярче.
– …я спалю твою гору дотла.
Он думал, что запах крови, вонь дыма и разложения, преследовавшие его, исчезнут во дворце. Но к ним лишь добавилась вонь чужого пота. Семени. Винного перегара.
Он больше не чувствовал иных ароматов. Не чувствовал вкуса. Сяо Хуа принес ему две корзинки персиков и требовал сказать, какие лучше, но все казались слизью, обернутой в шершавую ткань.
– Вам не нравится, учитель? – сяо Хуа взял его за руку, обеспокоенно заглянул в лицо. На его пальцах, холеных, но давно уже потерявших детскую мягкость, появились твердые гладкие мозоли от тетивы, на ладонях – мозоли от меча. Пятнышки чернил на костяшках… Слишком уж он усерден в своих занятиях. И ради чего?
– Нет смысла выбирать из хорошего лучшее.
Сяо Хуа рассмеялся, блестящие глаза превратились в довольные щелочки. Был солнечный день, и принц словно искрился весь: белый шелк одежд, расшитые золотом рукава, жемчужно-белые зубы, румяные щеки. Юный и свежий, будто цветок.
– И вправду, зачем выбирать, когда можно съесть все?
– Живот заболит, – усмехнулся Шаньюань, потрепав его по щеке, как делал всю жизнь.
Сяо Хуа напрягся. Замер, задышал чаще, приоткрыв пионовый рот.
– Не делайте так, учитель, – потребовал он. – Я больше не ребенок.
Шаньюань убрал руку.
– От меня пахнет кровью? – спросил он.
Сяо Хуа удивленно моргнул.
– Вовсе нет, лишь ароматными травами и персиковым соком… О, я понимаю, отчего вы спрашиваете, – его взгляд сверкнул возмущением, брови-мечи сошлись к переносице, совсем как у Жэньчжи. – Вы думаете, что неприятны мне из-за всей этой болтовни про тигра-людоеда? Я знаю, что эти слухи – неправда.
Шаньюань отвернулся, благо было на что смотреть. Они сидели в беседке на середине пруда, внизу блестели разноцветными спинами карпы.
– Сидя во дворце, ты не узнаешь, что правда, а что нет.
Сяо Хуа придвинулся ближе, вновь нежно сжал его руку.
– Но я знаю вас. Ваше сердце. Про меня говорят, что я благороден и добродетелен, так как же мой учитель может быть разбойником? – он вздохнул. – Государственному мужу приходится принимать тяжкие решения, выполняя волю Сына Неба. Что бы вы ни сделали, я прощаю вас. Ну же, улыбнитесь мне.
Шаньюань послушно улыбнулся. Сяо Хуа не имел власти над ним, но слишком сильна была привычка исполнять приказы.
– Не утешай меня, негодник, я в твоей жалости не нуждаюсь. Лучше скажи, командующий Чжан доволен твоими успехами?
Сяо Хуа просиял вновь. Мнение командующего императорской гвардией Чжана он высоко ценил и не упускал случая похвастаться.
– Я победил его в бою, учитель! И не один раз, а все три! Но… – его улыбка угасла. – Отец все равно не пожалует мне меч императора-предка.
– У тебя целая оружейная, а ты до сих пор выпрашиваешь меч, о котором канючил еще в детстве? – Шаньюань фыркнул. – Почему ты решил, что император тебе откажет в такой малости?