Сяо Хуа опустил глаза.
– Мы с ним… – он капризно надул губы, ссутулился, как делал в детстве, когда его ругали, но тут же спохватился. Выпрямился, расправил плечи. – Мы с ним поссорились. И он сказал, что лишит меня титула наследного принца.
Сердце пропустило удар. Нет. Такого не может быть. Сяо Хуа взойдет на трон, и настанут дни благоденствия. Закончится бессмысленная резня, закончатся неурожаи, и все, все смогут отдохнуть наконец…
– И ты молчал?! Что вы опять не поделили? – Если б то была единственная ссора! Но раньше Чжун-ди никогда не заходил так далеко.
– Вас.
Прямой, смелый взгляд черных глаз, решительно поджатые губы. Как он сейчас похож был на своего отца…
– Меня? Я-то тут при чем?
Он прекрасно знал, при чем, но говорить об этом – словно признаться в стыдной болезни.
– Я сказал ему в сердцах… – сяо Хуа отвернулся, не выдержав. – Что… он однажды умрет… и вы будете принадлежать мне.
«Если он победил командующего Чжана, значит, с Чжун-ди справится и подавно», – мелькнула отвлеченная мысль, и вонзилась занозой.
Если не станет Чжун-ди…
Шаньюань вскочил, неспособный справиться с собой.
– Ты заговорил о смерти Его Величества?! Перед ним?! Ты в своем уме, избалованный паршивец?!
Сяо Хуа прикусил нижнюю губу, слеза скатилась по заалевшей щеке.
– Я не хотел так говорить, само вышло… Но, учитель, пусть титул перейдет к младшему брату – мне наплевать! Главное, чтобы вы… не отвернулись от меня.
Раньше Шаньюань обнял бы его, утер слезы. Дал бы карамельную фигурку в виде какого-нибудь календарного зверя из мешочка, который всегда носил с собой для маленького ученика…
Но сяо Хуа вырос, и мешочек тот давно пылился в кладовой. А старый тигр забыл, почему люди плачут.
– Конечно, я никогда от тебя не отвернусь, кто еще тебя защитит, кроме учителя? – Шаньюань помассировал лоб, нахмурившись. – Хорошо, я поговорю с Его Величеством, уверен, он тоже вспылил и ждет случая переменить решение.
Он знал как никто – Чжун-ди никогда ничего не говорит просто так. Не выпаливает глупостей в сердцах, как его избалованный сын. Каждое его слово все равно что скреплено императорской печатью.
Сяо Хуа тоже это знал, потому кивнул без особой надежды.
Шаньюань вновь вгляделся в него. Так юн, так красив. Даже слишком красив, будто девица. Чжун-ди никогда это не нравилось в нем.
Так ловок. Умен. Добр и решителен. Что должен чувствовать человек, глядя на него? Восхищение, пожалуй, и, конечно, любовь. Как можно не полюбить сяо Хуа? Шаньюань попытался вспомнить, каково это – любить и восхищаться, но ничего не получалось. Пепел, пепел…
Попытался вспомнить, как держал на руках новорожденного младенца.
Ничего.
Что ж, так будет легче.
«Я не стану его долго мучить, – пообещал он себе. – Да, он будет страдать, но страдание можно вынести. Я ведь вынес и не сошел с ума. Но потом… потом я стану беречь его. Я буду заботиться о нем до самой его смерти. Он будет хорошим императором, и все это закончится… для всех. Никто не помешает ему спокойно править. Всех, кто стал бы протестовать… всех Вэев, я…»
Юн Аньцзин была права. Небесный мандат потерян, Вэи не должны править. Но сяо Хуа… сяо Хуа ведь другой… он лучший из них. Он… Если он не достоин быть наследным принцем, императором, значит, никто не достоин!
– Давно мы не охотились вместе, – сказал Шаньюань. – Пойди узнай благоприятный день и будь готов.
Сяо Хуа несмело улыбнулся.
– С вами любой день – благоприятный, учитель. К чему тревожить гадателя Цюя?
– Спорить взялся, негодник? Пойди и спроси, раз учитель велит.
Сяо Хуа привык к его странностям и не стал спорить – добросовестно выяснил все, что нужно.
Вспоминая тот день, Шаньюань часто думал: для чего я послал его к гадателям?
Узнать благоприятный день… но благоприятный для чего? Может, для того, чтобы юный невинный принц вырвался из лап тигра-демона?
Он не мог вспомнить.
Разумеется, в лесу их застал ливень – «лисий дождь» среди ясного неба. И, разумеется, они остались одни в глухих зарослях у охотничьей хижины, приземистой, крытой корой.
И дымили отсыревшие поленья в очаге, и горячее вино, согретое энергией ци, плескалось во фляжке.
«Дай-ка я разотру твои ступни. Что, набрал воды в сапоги? Не вздумай заболеть».
«Позвольте, я сниму ваш гуань, учитель. Нужно высушить волосы… Даже если я… сделаю глупость… не называйте меня больше негодником».
Любой был бы счастлив иметь такого ученика, почтительного и покорного, желающего услужить. Но Шаньюань…
Смотреть на сяо Хуа было все равно что снова есть тот безвкусный персик.
Что такое люди, в конце концов? Влажная плоть в мягкой кожуре. Больше ничего.
– Отец возненавидит меня, если узнает, что мы поехали в лес только вдвоем, – сказал сяо Хуа, кутаясь в нижний халат. – Подумает, что я плету заговоры. Наплевать! Я больше не наследный принц!
– Не думай об этом. Он остынет, к тому же в моей верности он не сомневается.
Сяо Хуа нахмурился.
– Так еще хуже. Мне теперь еще тяжелее смотреть на вас, зная… что вы принадлежите отцу, словно какой-то раб!
Шаньюань склонился над ним.
– Что это ты капризничаешь, негодник? Чжун-ди император, ему принадлежит все и вся под небесами. Но ты – моя родственная душа. Чжицзи – тот, кто видит настоящего меня.
Сказал, и ничего не дрогнуло внутри.
Сяо Хуа надул губы и отвернулся. Сильная спина, чуть вьющиеся черные пряди…
– Неправда.
– Правда, – Шаньюань взял его за теплое плечо, развернул к себе. – И я докажу. Есть обряд, что свяжет нас с тобой навеки. Если ты готов…
Шэни, добрые духи, плохо умеют лгать.
Но он слишком долго прожил среди людей.
Глава 23
…дал.
– Молодой господин потерялся?
Сун Цзиюй резко обернулся, и его едва не стошнило: в этом пространстве все колыхалось, смазывалось, перетекало одно в другое…
Четко он видел лишь юношу на дереве и сперва не узнал его: короткий халат цвета сосновых игл и такие же штаны, через плечо перекинута тигриная шкура, в длинных волосах косички и бусины, на поясе знакомая подвеска. Дикий мальчишка, сияющий довольной улыбкой.
– Молодой господин потерялся?
Сун Цзиюй нахмурился.
– Нет, я… – начал было он и понял, что юный Ху Мэнцзы обращается не к нему, а к смазанной фигуре за его плечом. Молодой мужчина, статный, с гордой осанкой. Одни его кожаные доспехи с изящным тиснением на каждой чешуйке стоили как добротный городской дом, в гуане поблескивала крупная жемчужина.
Наследный принц…
Разумеется. Наследный принц.
Все окончательно встало на свои места. Сун Цзиюй понял еще во время ритуала, но был слишком занят, чтобы как следует обдумать новые обстоятельства. Кому еще лао Ху мог посвятить такие страстные стихи, если не этому мужественному, сильному охотнику с ясным взглядом? В нежности, с которой он обращался к Хэ Ланю, не было и следа того яркого чувства.
– А ты можешь показать дорогу, братец? – спросил его высочество Вэй Жэньчжи из видения.
Ху Мэнцзы спрыгнул с ветки, подошел к нему, весь сияя.
– Конечно, это же мои го… Я живу в этих горах. Но взамен, пока мы идем, расскажи мне об императоре!
Охотник, заметно опешив, рассмеялся.
– А с чего ты взял, что я знаю об императоре?
Но образы смазались, развеялись прежде, чем Ху Мэнцзы успел ответить, и понеслись круговертью: те же двое сидят у знакомого озера, но теперь Ху Мэнцзы одет по-ханьски: волосы в небрежном пучке, халат подлиннее, но все так же зелен.
Они смеются чему-то…
Сун Цзиюй отвернулся. Он попытался вернуться той же дорогой, которой пришел, но безнадежно запутался в алой ленте, обвившей деревья, словно паутина. На шелке черными жучками ползали бисерные иероглифы знакомых стихов:
«…вскоре чашки прочь…»
«…только сердце мне истину…»
«…лотос…»
«…что направляет власть небес…»
«Вот увидишь, я стану первым бессмертным императором и буду править вместе со своим бессмертным хушэнем! Ну? Какова идея?»
Если это воспоминания, значит, лао Ху умирает. Его душа едва держится в теле, как душа стражника Ли…
Сун Цзиюй выхватил меч, беспорядочно рубя проклятые ленты. За ними он едва мог разглядеть Ху Мэнцзы и его охотника, императора Чжун-ди в желтых шелках. Алые ленты тянулись от них, от их сомкнутых ладоней, обвивались вокруг горла Ху Мэнцзы, стягивали, спеленывали его тело…
«Никаких „не”. Ты больше не имеешь права говорить мне „нет”».
Юн Аньцзин в темнице, постаревший от горя мастер Бао, пожары, смерть, крики…
Но даже пламя выцветало, оставляя лишь черно-белый пепел тоски.
«Шэнь-лан, эти люди не должны жить», – шептало эхо.
«Ты должен помочь мне расправиться с…»
Но и тоска исчезла. Осталась лишь свинцовая усталость, пригибающая к земле.
«Доверься мне, Шаньюань».
«Хушэнь и император, презрев судьбу, стали родственными душами!»
«Если ты посмеешь сбежать… я спалю твою гору дотла».
– Учитель!
Луч света прорезал мрак.
– Учитель, вот вы где! Вы обещали весь день охотиться со мной, а сами увиливаете?
Зеленые с золотом одежды облегают стройную фигуру, волосы, черные, как вороново крыло, слегка вьются от влаги, мерцают большие темные глаза, приоткрыт алый рот…
– Вы загоните для меня оленя, учитель? Мне не нужно помогать, просто напугайте его как следует, чтоб выскочил передо мной.
– Сейчас только утро, приставучий мальчишка! Сперва поешь… Как ты будешь заботиться о стране, если не можешь позаботиться о себе?
Ху Мэнцзы в алых одеждах, завтракающий в садовой беседке, говорил еще что-то, но Сун Цзиюй не слышал. Все его внимание приковал к себе юноша, стоящий перед ним. Радостный, каким Сун Цзиюй его никогда не видел.
Хэ Лань…
– Вы будете заботиться обо мне, учитель, я знаю. Однажды настанет день, когда мне не придется делить вас с отцом.