Высокие скулы алеют, взгляд настойчив.
Значит, Ху Мэнцзы и вправду был его учителем…
И вправду совратил его с истинного пути.
Следующие воспоминания всплывали как в мутном зеркале, словно Ху Мэнцзы как мог старался забыть их, а может, не придавал значения… Пока не потянулись вдруг сквозь ткань памяти ленты, будто кровеносные жилки, – ленты, когда-то алые, а теперь цвета бурой нутряной крови. И нет на них никаких стихов. Они стелются по земле, связывают щиколотки юного принца, перематывают запястья. Длинные пальцы Ху Мэнцзы с силой запихивают конец ленты в безвольно открытый рот, и последние искры сознания гаснут в больших темных глазах…
Сун Цзиюй, забывшись, рванулся к ним – прекратить это, спасти Хэ Ланя… Но прошел сквозь призраков памяти, как сквозь дым.
«…пока не иссякнет источник…»
Дальше – тьма. Липкая, вязкая, колючая. Сун Цзиюй продирался сквозь нее, как сквозь чащу, пока не столкнулся вдруг… с самим собой.
Теплый золотистый вечер, пылинки в солнечных лучах… И знакомая комната. Та, что стала потом его кабинетом.
– Ланьлиньского прекрасного вина густ золотистый аромат… – шепчет Ху Мэнцзы, и Сун Цзиюй из сна замирает на миг, прикрывает глаза, судорожно вдохнув…
Но вот наваждение улетучивается, он резко отталкивает наглеца.
Но румянец не исчезает, и в глазах… Не понять, гнев или нечто иное.
Сун Цзиюй поморщился. Либо это Ху Мэнцзы все запомнил не так, либо кое-кто умеет скрывать чувства хуже, чем думал.
Проклятье, неудивительно, что этот повеса не захотел отступаться! Нужно быть холоднее, сдержаннее…
Он шагнул из комнаты и попал в звездную ночь на вершине скалы.
Свежее воспоминание. Значит ли это, что уже близко конец…
В любом случае, лучше уйти отсюда, чем смотреть, как Ху Мэнцзы наблюдает за ним-из-прошлого и улыбается…
Он помотал головой и спешно спустился с тропинки. Что-то захлюпало под ногой, как болото. Не было больше горного простора, лишь трясина жирно блестела в лунном свете, насколько хватало взгляда. Подошва вдруг поехала на чем-то скользком, шелковом…
Рукав?!
Сун Цзиюй отпрыгнул, и вовремя – черное грязное существо в облепивших тело халатах вцепилось в мох, с трудом вытянуло себя из болотной жижи.
– Сяо Хуа… сяо Хуа! – звало чудовище дрожащим, знакомым голосом. – Сяо Хуа! Ответь учителю! Сяо Хуа!
Выбравшись, Ху Мэнцзы съежился на краю трясины. Длинные волосы слиплись сосульками, не разобрать было цвет одежд. Среди черноты лишь тигриные глаза горели золотом на человеческом лице, превратившемся в застывшую маску.
– Учитель найдет тебя… – он задыхался от слез. – Учитель сейчас…
– Довольно! – прогремел голос над его головой, и ливень ударил с ясного неба, смывая грязь и тину.
Блеснула серебром изысканная вышивка, перламутровые чешуйки заиграли в лунном свете. Сперва Сун Цзиюй не узнал мужчину, спустившегося на туманном облаке, но приглядевшись, понял: халат цвета морской волны, мягко струящиеся по ветру волосы, отливавшие зеленью, аккуратные усы и бородка принадлежали Лун Цяньжэню.
– Куда ты его дел?! – Ху Мэнцзы вскинулся ему навстречу. Ливень омыл его, придав облику хоть немного человеческого. – Болото – спорная территория! Верни мне его тело, тварь!
– Раз я тварь, то кто тогда ты? – холодно бросил Лун Цяньжэнь. – Ху Мэнцзы! Твоему поступку нет прощения! Его высочество наследный принц был сияющей жемчужиной наших земель! Сколько раз он приносил мне дары, как был вежлив и благодарен! Он почтил воды моей реки одним своим отражением, он был лучшим пловцом, что мне доводилось встречать, он…
Лун Цяньжэнь запнулся, нервно пощипал себя за бородку, еще короткую.
– Стань он императором, на нас всех снизошло бы благословение, да! И тебе выпала честь его хранить и растить! А что сделал ты?! Я все знаю, Ху Мэнцзы! Думаешь, он умер, убив себя? Нет! Он умер в тот миг, когда ты впервые коснулся его с грязными мыслями!
– Послушай… ты… – Ху Мэнцзы скрипнул зубами, его голос превратился в низкий рык. – Его нужно похоронить как подобает. Рядом с отцом и матерью.
– Убитых рядом с убийцей?! – так и взвился Лун Цяньжэнь. – Императорская семья погибла от его руки! Его прекрасное, нежное тело, которое моя река обнимала так часто, разорвут на куски, голову повесят на воротах! Нет! Нет! Никогда!
– Я не допущу э…
– Хватит! Не желаю ничего слушать!
– Лун Цяньжэнь! – от тигриного рева молодые деревца пригнуло к земле. – Отказавшись его хоронить, ты навлечешь проклятье на свою реку! Неужто ты думаешь, Небо это так оставит?!
– Пусть! Пусть хоть все тут превратится в болото, но ты, демон, и все эти жалкие людишки не получат моего принца! Теперь он мое дитя, вы все его недостойны! И особенно ты!
– Да. Я недостоин. Но прошу… – Ху Мэнцзы согнулся, утыкаясь лбом в мох. – Великий речной дракон. Верни мне хоть что-то… его подвеску, его кольцо… Чтобы я никогда не забывал свою вину.
– Пф! – Лун Цяньжэнь вскинул голову. – Я надеялся, ты скажешь, что хочешь умереть!
– Я… давно разучился хотеть. Моим стремлением было… посадить сяо Хуа на трон.
– Хм. Что ж, как скажешь.
Лун Цяньжэнь взмахнул рукавом, и меч вылетел из болота, сверкнув нетронутой сталью, упал перед Ху Мэнцзы.
– Забери это. Я смыл с него кровь его высочества и очистил от скверны, в моем дворце полно мечей получше!
Сун Цзиюй знал этот клинок. Помнил, как хорошо тот ложился в руку…
…и как разъярился Ху Мэнцзы, увидев, что какой-то магистрат посмел тронуть его.
– Прости, лао Ху… – прошептал Сун Цзиюй. – Я ведь не знал… Почему ты сразу не сказал мне?
Но разве о таком рассказывают постороннему?
Ху Мэнцзы поднял меч двумя руками, бережно, как ребенка.
– Спасибо и на этом, повелитель реки, – прошептал он. – Но тебе это еще аукнется…
Лун Цяньжэнь вскинул подбородок.
– Нам всем это аукнется. Никто не уйдет от возмездия, особенно ты!
Он прыгнул и без всплеска ушел в трясину. Ху Мэнцзы даже не взглянул в сторону – осторожно прижал меч к груди и зарыдал, горько, отчаянно.
– Сяо Хуа… сяо Хуа… Я безумец… я тебя погубил… сяо Хуа…
Облако закрыло луну. Болото погрузилось во тьму, и вдруг нечто с силой ударило Сун Цзиюя в грудь, выталкивая из сна.
«Очнулся…» – подумал он прежде, чем ледяной ветер подхватил его…
Но Ху Мэнцзы не очнулся. Сун Цзиюй пришел в себя от холода. За ночь все лианы и цветы в спальне облетели, укрыли его и Ху Мэнцзы желтой листвой. За окном занимался серый рассвет.
Во дворе кто-то спорил на разные голоса, все повторяя: «опасность» и «господин-господин».
– Ах, как же можно так жить?! – вскрикнула, рыдая, какая-то женщина. – Я не могу там оставаться! Я лучше брошусь в огонь!
– Пусть я лишь старый котелок, но и я имею право… – перебил ее густой бас.
– Штош-ш, и мы страш-шимся! Што-ш-ш…
Сун Цзиюй вышел на порог, открыл было рот, чтоб велеть им не шуметь, когда хозяину плохо… и замер.
Вокруг словно пожар разгорался: весь лес пылал желтой и алой листвой. Даже сосновые иглы обрели нездоровый коричневый цвет. Ледяной ветер пронизывал до костей: каждый порыв поднимал метель листьев. Вместо разлапистых каштанов и сирени – голые сучья, вместо кустов жасмина – мрачные мертвые переплетения ветвей.
– Управляющий Ли! – крикнул Сун Цзиюй, сбегая по ступеням.
Но вместо знакомого лиса его встретил другой – высокий, сухощавый, с благородной сединой на висках и утонченными чертами лица. Он как две капли воды походил на красавицу-жену управляющего Ли, и Сун Цзиюй припомнил, что в этом доме ведь живет два лисьих семейства.
– Господин чангуй, – поклонился лис. – Этот недостойный прозывается Старым Лю и следит за тем, до чего у брата Ли не доходят руки. Благодарю вас за то, что присматриваете за моими щенками, особенно за самым младшим. В ваше отсутствие этот слуга имел наглость впустить… сей сброд.
Толпа существ за его спиной заволновалось. Кого тут только не было: звери и птицы, летающие твари и ползающие, разноцветные и прозрачные, похожие на людей и непохожие ни на что. Все они напирали на лиса Лю, чего-то требовали от него.
Первым к Сун Цзиюю подскочил какой-то высокий длинноносый господин в черно-белом халате и красной шапочке.
– Это чангуй господина Ху! – воскликнул он, всплеснув руками, словно крыльями. – Я видел его на болоте! Он должен знать!
Толпа существ немедленно бросилась к нему.
– Господин чангуй!
– …требуем!
– Я не могу там находиться! Это ужасно!
– Но мы из города…
– …очень страшно!
– Что здесь происходит? – «рабочим» голосом спросил Сун Цзиюй. Как и всегда, это помогло ненадолго: на несколько мгновений просители присели и замолчали – чтобы следом разразиться еще более многословными жалобами.
– По одному! – рявкнул он, морщась.
Толпа наконец расступилась, пропуская маленького, еле шаркающего старичка, опиравшегося на клюку. Годы согнули его спину, глаза спрятались в тени пушистых зеленых бровей, борода свисала до пояса, такая же ярко-зеленая. Все это странно знакомо гармонировало с его серым халатом.
– Ваше превосходительство… позвольте этому недостойному старичишке сказать, – прошамкал он.
– Говорите, уважаемый, – вежливо откликнулся Сун Цзиюй.
– Меня, если позволите, зовут Да Юаньши[8], хоть ростом я и не вышел. Я обычно полеживаю у дороги, что к городу ведет. Люди так про меня и говорят: «К Чжунчэну путь прямо от большого камня». Да вы и сами много раз мимо проезжали, один раз изволили об меня свои сапожки обтереть, дождь тогда прошел…
Сун Цзиюя внутренне скрутило от неловкости, однако он постарался удержать равнодушно-внимательное лицо.
Но старичок заметил.
– Ничего, ничего, – махнул он сухонькой ладонью. – Каждый служит как умеет. Обычная моя жизнь ничем не примечательна, день за днем ничего не происходит. Но вот недавно, как вашему превосходительству известно, появились в нашем лесу голодные духи. Господин их отлавливал, как вдруг, в одночасье, и лес пожух, и твари эти полезли изо всех щелей! Мы, глупые подданные, все встревожились – это же все явные знаки, что с господином неладно! А без него как нам выжить? Вот и поплелись… Даже я, извольте видеть, снялся с места – и к вам. Всем этим несчастным нужна помощь и защита, иначе съедят нас всех, изведут под корень! Вот мы и пришли попросить убежища да справиться о здоровье господина. И подношеньица, конечно, приготовили.