Старик достал из-за пазухи сверточек из мха, осторожно развернул его. На зеленой подстилке сидел самый огромный сверчок, которого Сун Цзиюю только приходилось видеть.
– Вот, извольте, – с гордостью сказал Да Юаньши. – Самый громкий в этих краях! Если вы, конечно, любитель. И удачу приносит.
Как по команде, лесные жители снова загомонили, потянулись к нему с дарами. Старинные, позеленевшие от времени украшения, речные ракушки, камни занятной формы, корешки, цветы, коробка больших синих жуков, тыква-горлянка, подозрительно пахнущая кровью, ожерелье из волчьих клыков, натертые до блеска пряжки, стеклянные бусинки… У Сун Цзиюя голова пошла кругом.
– Хватит, хватит, не нужно… – он безнадежно оглянулся на управляющего Лю, но тот лишь склонился в почтительном поклоне, видимо, ожидая указаний.
Сун Цзиюй вновь оглядел разномастную толпу.
– Во-первых, вы можете остаться в поместье. Во-вторых, даров я не принимаю. В-третьих, ваш господин… идет на поправку. Управляющий Лю, пусть ваши дети помогут гостям разместиться. Сообщите мне… если что-то пойдет не так.
С низкого мрачного неба закапало, а через несколько мгновений и вовсе полило, от ветра загремела черепица на крыше. Лисы поспешно повели лесную братию прятаться в тепло, Сун Цзиюй отступил на крыльцо.
«Плохо дело, – подумал он. – Если Ху Мэнцзы не очнется, выстоит ли поместье вообще?»
– Ты прозрачный, – заметил вдруг кто-то.
Сун Цзиюй обернулся и увидел тигрицу. Она легко спрыгнула с ветки яблони, потянулась и превратилась в женщину. На первый взгляд ничего особенного в ней не было: молодая, невысокая, в шелковых одеждах цвета сухого камыша, в руках метелка из конского волоса, вроде тех, что носят даосские монахи, скромная прическа с двумя деревянными шпильками, похожими на сухие ветки… Но в ее миниатюрной фигуре, в нежном округлом лице светилось неземное изящество. Такой же красотой выделяется не тронутая резцом яшма, которую ветер и скалы превратили в подобие изысканного горного пейзажа.
– Госпожа Шаньнян, – Сун Цзиюй поклонился. – Не имею чести знать фамилии ваших уважаемых родителей.
– Все хушэни прозываются или Ху или Шэнь. Мы не слишком задумываемся над такими мелочами. Меня зови Ху Шаньнян. Давно ли ты стал таким прозрачным?
Сун Цзиюй посмотрел на свои руки. Дерево крыльца и правда просвечивало через них; он ощутил мгновенное головокружение. Неужели им всем суждено здесь погибнуть? Нужно как можно скорее разобраться с книгой, вдруг там есть что-нибудь о том, как упокоить дух императора…
– Лао Ху… Ху Мэнцзы стало хуже, – тихо ответил он. – Не знаете ли вы, как ему помочь?
– Так вот почему умирает его лес… Я так и думала. Фэншуй нарушен, значит, хозяин горы слабеет. Некому, кроме Шаньюаня, хранить это место – если тут и были ван-е, то давно ушли, – Ху Шаньнян вздохнула. – Я не лекарка, но, может быть, пойму что-то, взглянув на него.
Сун Цзиюй молча пропустил ее в покои и встал поодаль. Ху Мэнцзы тоже был полупрозрачным, но пока дышал.
Не зная, что делать, Сун Цзиюй снова взял со стола барсову книгу, но иероглифы не желали складываться в текст.
– Вы сказали… «ван-е»? – спросил он, надеясь, что беспокойный разум уцепится хоть за что-то. – Кто это?
– Так мы на юге называем местных богов. У вас их зовут… – Ху Шаньнян задумалась. – Чэнхуанами, что ли. Ни одного не встречала. Ван-е же здесь раньше было много: мудрые, благородные люди, которых уважали при жизни и почитали даже после смерти. Лекари, ученые, благородные разбойники… Даже целые пожарные команды бывали. Недостойные называться святыми, но обладавшие такой силой духа и желанием помогать, что смерть от них отступилась.
Она улыбнулась, глядя куда-то за плечо Сун Цзиюя, словно видела там далекое светлое прошлое.
– Да… стоило выйти в город, и возле каждой кумирни – ван-е, слушает молитвы верующих, творит маленькие чудеса по мере сил.
Сун Цзиюй неловко кашлянул.
– Кажется, я слышал о похожем. В столице мне рассказывали об этом как о… непристойных культах дремучих крестьян. Прошу прощения, это не мои слова.
Ху Шаньнян отвернулась.
– Многое изменилось. Чжун-ди ополчился на даосских монахов, рассказывавших простому народу о Небесных чертогах и божествах. Он пожелал стать единственным богом для своих подданных. Пожалуй, в окрестностях Чжунчэна до сих пор прячут алтари. Но вот ван-е больше никто не видел… А нас, хушэней, принимают за обычных зверей. Мне было трудно смириться с тем… что Шаньюань приложил к этому руку.
Ху Шаньнян склонилась над больным, нежно отвела прядь с его лба.
– Когда я в последний раз видела его в человеческом обличии, он был мальчишкой, – тихо сказала она. – Такие пухлые щеки у него были, такой глупый взгляд… Кто мог подумать, что тот тигренок Мэнмэн однажды заведет себе чангуя…
– Произошло недоразумение, – Сун Цзиюй закрыл книгу. – Я думаю… лао Ху хотел спасти меня и не успел подумать, что делает. Простите его.
Ху Шаньнян встала и вдруг поклонилась ему.
– И я прошу прощения, чангуй Сун. Эта глупая женщина вспылила… – она вновь бросила печальный взгляд на Ху Мэнцзы. – Я видела тигров-оборотней. Видела чангуев. Видела… как благородный охотник становится безумным убийцей. Мое сердце разрывается, когда я представляю, как это происходит с братом Шаньюанем. Но… раз его чангуй заботится о нем, значит, он и вправду не до конца потерян.
– Но эта рана у него на лбу… он умирает. По крайней мере, человек не выжил бы после такого.
Ху Шаньнян покачала головой.
– Он умирает не от раны. Он не хочет жить. Мы никогда не говорили о том, что произошло во дворце, но я знала, что рано или поздно он себя убьет. В нем нет жизни, поэтому и дать новую жизнь он не способен. – Она кивнула на книгу в руках Сун Цзиюя. – Что это у вас? Записки лекаря? Может быть, там найдется укрепляющий отвар.
– Нет, это… – Сун Цзиюй вздохнул. – Я сам не до конца знаю, что это. Но здесь должна быть разгадка той тайны, которая нам открылась.
Он подал ей книгу и постарался объяснить происходящее так коротко, как мог. О тайных знаках. О цветочных лодках, мертвом императоре, лао Ма, Хэ Лане… По мере его рассказа Ху Шаньнян все больше бледнела.
– Давно же я… не бывала в этих местах, – слабо сказала она. – Люди призвали своего мертвого императора… Ритуалов призвания злых духов множество, но эти рисунки – нечто иное. Не нужно украшать волшебными символами города и лодки, чтоб дозваться мертвеца.
Сун Цзиюй попытался сосредоточиться на тексте, хотя даже от одного вида знаков его мутило.
– Вот схема, – он постучал пальцем по рядам точек рядом со знаками. – Она похожа на триграммы багуа[9], так же стояли люди на кургане в момент прихода Чжун-ди. А в центре был алтарь… Может быть, это ритуал перенаправления энергии?
– Не смотрите туда… – Ху Шаньнян положила маленькую теплую ладонь между его лопаток, направляя ци. – По вашим рассказам я решила, что они насильно удерживают душу императора в этом мире. Однако теперь мне кажется, что Чжун-ди, и при жизни слывший коварным, мог обмануть их и прекрасно устроиться: дворец на болоте, легковерные дурачки, приносящие дары…
Сун Цзиюй глубоко вздохнул, чувствуя, как горячая ци побежала по меридианам. В голове немного прояснилось.
– Возможно, его дух давно прозябал неупокоенным, – медленно, размышляя, проговорил он. – Его труп из разграбленного кургана выбросили в реку, река заболотилась, и там он мало-помалу построил свой «дворец». Прошли годы, в болоте начали прятать тела убитых девушек, иньская энергия напитала дух императора, и он… Допустим, он явился во сне гуну Цюю или дал знак, который тот безошибочно понял. Гун Цюй из семьи придворных звездочетов и гадателей, именно он рассказал лао Ма, что нужно делать. Лао Ма, одержимый жадностью, легко повелся на посулы призрачного императора восстановить справедливость и снова возвысить Чжунчэн и начал собирать для него иньскую ци уже намеренно… Но Декрет о преображении земель? – Сун Цзиюй поднял голову и поглядел на бушующую за окном непогоду. – Разве правители, даже мертвые, торгуются с подданными? Чжун-ди был так горд, что собирался править вечно, а тут купец и провинциальный дворянин просят обвалить какую-то горную дорогу… Да он бы посмеялся над ними, а потом убил за дерзость.
– Он слаб, но желает стать сильнее и потакает им, пока ему это выгодно… Шаньюань знает его лучше всех, он понял бы, чего хочет этот злой дух, – Ху Шаньнян резко взмахнула метелкой. – Где Бао Кэцин?
Сун Цзиюй опустил глаза. Хотел бы он знать… Ему представился барс, одиноко бредущий среди голых скал. Как он будет прыгать по ним теперь, лишившись половины хвоста?
– Они с лао Ху рассорились.
– Глупые коты! – вспылила Ху Шаньнян. – Нашли время! Вот что, чангуй Сун: я попытаюсь найти его, найти всех, кого смогу, и привести сюда. Если твари, кишащие в горах, служат такому могучему хозяину, мы должны сплотиться, поодиночке они сожрут нас. Вы же до тех пор поддерживайте жизнь Шаньюаня. Стоит ему умереть, и стены поместья падут. Не вздумайте отпускать его!
Она приказывала, но в глазах ее была мольба. Сун Цзиюй не знал, как любят друг друга тигры, и уж тем более хушэни, но Ху Шаньнян походила сейчас на старшую сестру, которой у него никогда не было. Терпеливая, нежная, но считающая своим долгом воспитывать любимого негодника.
Она подошла к постели, поправила на Ху Мэнцзы одеяло, будто это могло помочь.
– Если Шаньюань очнется… скажите ему, – вдруг попросила она.
– Что сказать? – Сун Цзиюй нахмурился.
– Вам виднее. Если есть, что сказать… не держите в себе. Что бы там дальше ни случилось. Другого раза может не быть, я знаю это. Даже для духов… не существует вечности, – Ху Шаньнян поклонилась и вышла, закрываясь рукавом от дождя.
Сун Цзиюй проводил ее до ворот и снова вернулся к Ху Мэнцзы. Не хочет возвращаться, значит… Говорил, что убьет Чжун-ди еще раз, но кто способен дважды погубить того, кого любил?