Сердце бухало в груди тяжело, как кузнечный молот.
Закон един для всех. Для лао Ху. Для Лун-гэ.
– Жизнь Сына Неба… превыше всего, – выдавил Сун Цзиюй, и самому стало тошно. Эта злобная тварь на болоте, этот урод, посмевший мучить свободного лесного духа, который доверился ему, который просто хотел узнать, как живут люди…
– Жизнь Сына Неба превыше всего… – повторил он. – Но, лао Ху… лао Ху…
Ах, цзиньши Сун! Сколько текстов ты перечитал, готовясь к экзамену, а сейчас не можешь связать и двух слов. Где же блестящие аргументы? Где же удачно процитированные изречения?
– Тебя может судить человек. Но злодеяния императора пусть судит Небо.
– Служи ты при дворе в те времена… судил бы меня, магистрат Сун?
– Я бы лучше отворил себе вены.
Ответ выскользнул легко, сам собой. Не пришлось даже думать.
Лао Ху обернулся к нему. В его глазах была печаль… но не о себе, не о своей судьбе. Сун Цзиюй вспомнил, как, отправляясь в Чжунчэн, проезжал мимо ворот Лун-гэ и, глядя на обитые железом плотно закрытые створки, понял вдруг, что больше никогда не войдет в дом, где был счастлив. Что-то закончилось навсегда.
– Тебе больше не придется беспокоиться о справедливости, А-Юй, – мягко сказал лао Ху. – Я не собираюсь жить дольше, чем нужно, чтоб расплатиться за грехи. Хватит, я и так слишком долго оттягивал этот миг.
Сун Цзиюй почувствовал, как глазам становится горячо, и, взяв его за плечи, повернул обратно к книге.
– Некогда болтать попусту. Давай-ка, объясни мне наконец, что ты там понял.
Ху Мэнцзы покорно развернул свиток.
– Вот смотри. Эти символы, нанесенные правильно, усиливают энергии. Нанеси их на зеркало, повешенное в правильном месте, и улучшишь фэншуй. Развивай духовные силы в комнате, исписанной подобными знаками, и дело пойдет вдвое быстрее.
– Мы уже поняли, что с помощью этих рисунков лао Ма сотоварищи собирал энергию для духа императора Чжун-ди.
– Именно. И не простую энергию. Вспомни место, где они резали малыша Сяньфэна, и на лбу его они тоже это начертили… м-м… хорошо же у тебя получается, чеши медленнее… Призраку нужна энергия человеческих страданий. Боли и унижения. Жэньчжи говорил… что человек честен, лишь когда кричит и корчится от боли.
Сун Цзиюй бросил на лао Ху косой взгляд. Да, Чжун-ди в молодости был обаятелен, но как можно было столько лет перед самим собой выгораживать человека, произносящего подобные вещи?
– Есть ли в книге какой-то способ забрать эту энергию обратно?
– Нет. Да и не на это я намекаю, – Ху Мэнцзы запрокинул голову, глядя ему в глаза. – Одна цветочная лодка – ничто по сравнению с целым городом, исписанным этими знаками.
– В городе много иньской ци, все время кто-то страдает и умирает, – согласился Сун Цзиюй. – К чему ты клонишь, лао Ху?
– Сам посуди. Знаки в городе начали появляться недавно, так? Почему Жэньчжи не велел своим прихвостням заняться этим раньше? Почему начали с лодки, а не сразу с города? Зачем он подчинил речного червяка, умеющего насылать бурю? – Ху Мэнцзы резко обернулся. – Он обманул их, А-Юй!
– Бурю?..
Сун Цзиюй вдруг понял.
– Декрет о преображении земель!
– Но о преображении каких земель, он им не сказал! Да! – глаза Ху Мэнцзы сверкнули. – Если велеть дракону вывести реку из берегов, затопить Чжунчэн, разрушить дома, погубить людей, сколько боли и страданий это принесет?! Сколько энергии высвободится разом?!
Сун Цзиюй вскочил.
– Мы должны изловить дракона. С этим-то ты не будешь спорить?!
– Когда это я с тобой спорил?!
– Когда лежал и прохлаждался, вместо того чтобы дело делать! – Сун Цзиюй ткнул в него пальцем. – Вставай, отправимся на твоей лодке, поищем дракона. Думаю, ему самому не слишком приятно быть под чарами императора Чжун-ди…
– Подожди, мой горячий магистрат, – Ху Мэнцзы с трудом поднялся, указал на розовеющую царапину на лбу. – Снова лежать пластом я не хочу. Будем действовать осторожно. Речной червяк с нами не мог открыто разговаривать, значит, нужно выловить кого-то из его слуг и действовать через них.
Сун Цзиюй устыдился. Приблизившись, он осторожно прикоснулся ко лбу Ху Мэнцзы.
– Если ты правда не можешь…
– Чтобы великолепный господин Ху чего-то не мог? – Ху Мэнцзы неожиданно нежно коснулся его щеки в ответ. – Я справлюсь. Только вот интересно…
Он вдруг положил теплую ладонь Сун Цзиюю на поясницу… нет, на сам нижний дантянь внутри. А потом рука как будто растворилась, стала потоком энергии…
Сун Цзиюй уперся ладонями в грудь Ху Мэнцзы – и вдруг снова ощутил, как в то странное утро, что касается не человеческой плоти, а упругой и теплой волны. Что Шаньюань, если пожелает, может войти в него, пройти насквозь, как порыв ветра…
Ахнув, он отпихнул его. Гневно уставился на него, чувствуя, как горят щеки и подрагивает от нахлынувшего волнения тело:
– Что это было?!
– Мне просто стало интересно… Можем ли мы обмениваться ци, как сообщающиеся озера – водой? – Ху Мэнцзы задумчиво взглянул на свою руку.
– И что ты понял? – сам Сун Цзиюй ничего не разобрал в своих ощущениях, слишком уж они были похожи на… весенние чувства.
– Мне стало теплее. Но, может, это кровь бурлит в жилах от страсти, как знать! – он рассмеялся, но вдруг взгляд его упал на цветок в вазе, и смех оборвался. – Зачем ты его забрал?
Сун Цзиюй все понял и отвернулся, поежился – ветер снова усилился, пробирал до костей даже призрака.
– Потому что он жертва. Твоя жертва, лао Ху.
– Это так. Но он хотел остаться со своим отцом, – Ху Мэнцзы коснулся лепестка.
– Мне так не показалось. Но ты можешь спросить у него самого.
– Я… – Ху Мэнцзы подлил цветку воды из кувшина. – Заботился о нем. Чтобы ему не пришлось жить одному на болоте. Чтобы никто не наступил на него случайно, чтобы какой-нибудь монах не прочитал над ним сутру. Чтобы его не съел демон посильнее… Чтобы рядом были тень и вода, когда он захочет отдохнуть, и человеческая ци, когда проголодается.
Сун Цзиюй едва заметно покачал головой.
– Поговори с ним, лао Ху. Потом будет поздно.
– Если так хочет мой справедливый магистрат, – Ху Мэнцзы отвернулся.
Он одним движением стер нарисованный мастером Бао знак, и цветок рассыпался по кровати золотой пыльцой, превратился в спящего Хэ Ланя.
Знакомая легкая грусть охватила Сун Цзиюя. Он понял, что за это время и вправду привязался к «помощнику лекаря». За что судьба так жестока была с принцем Чжунхуа? Неужто Небо может так страшно наказать одинокого ребенка за привязанность к учителю? А может, этим он расплачивается за грехи прежних перерождений…
Ху Мэнцзы коснулся бледной щеки, и Хэ Лань вскинулся, сжался, безумно озираясь вокруг.
– Тише, – Сун Цзиюй подошел ближе, присел на край постели. – Тише, тише…
– Зачем вы меня похитили? – голос Хэ Ланя зазвенел, от слез ли? От ярости? – Отпустите меня к отцу!
– Твой отец хотел казнить тебя, – приподнял брови Сун Цзиюй. – Император Чжун-ди едва не убил тебя, ты забыл об этом?
– Разве это неправильно?! – Хэ Лань покраснел, слезы заблестели в его глазах. – Разве он не имеет права?! Если так он меня простит…
– Тебе не нужно искать его прощения. – Сун Цзиюй поднялся. – Побеседуй лучше с тем, кто действительно виноват.
– Я не буду с ним разговаривать, – Хэ Лань наконец взглянул на молчащего Ху Мэнцзы. – Я хочу, чтобы отец казнил его!
– Сяо Хуа… – начал Ху Мэнцзы.
– Не смей называть меня так! Я… Я сам тебя убью!
Хэ Лань прыгнул на него с места, словно кошка, схватил за горло. Ху Мэнцзы не сопротивлялся. Не попытался сгруппироваться, падая. Так и рухнул плашмя, не отталкивая его, не отводя глаз.
Сун Цзиюй дернулся было вмешаться, но потом отступил. Вряд ли цветок сможет причинить вред горному духу, пусть даже ослабшему…
И вправду, Хэ Лань быстро сдался, съежился, уткнувшись лбом в грудь Ху Мэнцзы.
– За что… – прошептал он. – За что вы меня так возненавидели, учитель?.. Я… я был плохим?
Ху Мэнцзы сглотнул.
– Нет… Сяо Хуа… Ты был хорошим ребенком.
– Тогда за что?!
– Ты превзошел в боевых искусствах самого командующего императорской гвардией. Ты был так талантлив и так силен, что тебе не составило бы труда добраться до императора, – Ху Мэнцзы печально улыбнулся ему. – Только тебя пустили бы во дворец. Только ты смог бы его убить.
– Но я любил вас! Вы с детства воспитывали меня, никого не было ближе… Я просто хотел… чтоб так и осталось. Навсегда…
– И потому согласился бы на ритуал.
Хэ Лань сел, ссутулившись. Ху Мэнцзы так и остался лежать под ним, будто силы разом оставили его.
– А вы… Никогда меня не любили? Учитель…
Ху Мэнцзы промолчал.
– Учитель! – Хэ Лань схватил его за отвороты халата.
– Я не помню, – прошептал Ху Мэнцзы. Слезы катились по его щекам, а он даже не пытался их утереть. – Я не помню, что это такое… любить…
Хэ Лань отпустил его, вскочил.
– Отец казнит тебя! Казнит!
Ху Мэнцзы медленно поднялся, взял с подставки меч и протянул ему с поклоном, как полагается подавать оружие наследному принцу.
– Если он казнит меня, это разве принесет тебе облегчение? Убей меня сам.
Это была не издевка – слишком бесцветно и устало он говорил. Взглянул на Сун Цзиюя.
– Кажется, все же придется умереть сегодня, А-Юй…
Хэ Лань схватил меч, отбросил ножны.
– Я не хочу, чтобы магистрат Сун умирал.
Сун Цзиюй шагнул между ними.
– Постой, – поднял руки он. – Хэ Лань, ты понимаешь, что император Чжун-ди уготовал всем нам? Этим горам, этому городу…
– Почему я должен об этом думать?! – Хэ Лань прикусил губу. – Что мне за дело?! Отец казнит меня, и, может… Может, тогда меня простят, и я перерожусь человеком… Хотя бы собакой или кошкой, которую на самом деле будут любить!
– Хэ Лань, – Сун Цзиюй взял его за плечи. От такого знакомого прикосновения будто щекотка пробежала по меридианам. – Мне очень жаль. Ху Мэнцзы правда обошелся с тобой жестоко и несправедливо. Но знай, – он вздохнул, – я забрал тебя, потому что не хотел твоей гибели. И слова о братской любви – до сих пор правда. Тебе не нужно перерождаться снова, чтобы тебя любили. Я здесь, младший брат.