Высокородная пыталась прийти в себя, поправляла платье и откидывала колоны, но взгляд все равно переползает к зарослям, где скрылся зверь. Когда уши перестали трястись, а лицо приобрело прежнее холодное выражение, она спросила повелительно:
– Кто такая банши?
Серая обошла ее, проверяя не сломал ли что-нибудь перепуганный Пушок, стала трогать лавки и горшки с цветами, который высаживала вручную.
– Банши, – проговорила она, подвигая горшок, – это такая женщина… Хранитель. Которая если заорет, все повымрут. Понятно?
Безупречное лицо солнечной скривилось, она некоторое время наблюдала как серая напрягается, упираясь стопами в пол, что совершенно недопустимо для высокородной.
Потом спросила:
– И ты позволила таким созданиям жить рядом?
– Она хорошая, – ответила серая эльфийка. – Грустная правда очень, но хорошая. И вообще, у нас все хорошие. Гнур только занудливый. И Тарнат не может руки держать при себе. Еще мелкинд бывает невыносимым, а от Булука воняет. От ворга иногда страшно делается, а от Теонарда вообще не знаешь, чего ждать. Ну и остальные. Но все хорошие.
Генэль фыркнула.
– Отвратительно. Как с ними вообще можно уживаться приличному эльфу? Ты, может и не приличная, но все же эльф.
Серая перешла к следующему горшку и принялась передвигать его ближе к лавке потому, что Пушок, видимо успел побегать по всей площадке, пока спасался от страшного чудовища.
Она проговорила натужно:
– В том-то и дело. Мы вместе прошли страшное. Такое, что тебе в самом диком кошмаре не снилось, так что как-то приходится. Во всяком случае, пока. И как ты собираешься влиться в этот круг, скрепленный, можно сказать кровью?
– Ради благополучия Эолума и всего эльфийского рода я готова на все! – заявила солнечная, вскинув подбородок.
Каонэль кивнула и выпрямилась.
– Может и готова. Но понятия не имеешь, о чем говоришь. Вы сидите у себя в Эолуме и не знаете мира дальше Южных болот. А он огромен. Настолько, что даже страшно от его огромности.
Высокородная бросила:
– Это меня тоже не пугает.
– А зря.
Глаза солнечной полыхнули синим, между бровями появилась крошечная морщинка, которая больше похожа на царапину.
Она произнесла важно:
– Смеешь сомневаться?
Каонэль вздохнула.
– Смею.
– Тогда может продолжим вчерашний разговор, который так бесцеремонно прервала твоя подруга?
– Горгона.
Солнечная даже отпрянула.
– Что-о?
– Говорю, это горгона, – пояснила серая эльфийка, отходя подальше от высокородной, чтобы в случае чего было больше места для маневров. – Ее зовут Эвриала. Она хорошая.
Генэль скривила маленький носик и произнесла:
– У тебя все хорошие. Как и у всех наивных эльфиек. Только это не правильно. Если в каждом видеть врага, всегда будешь готова к атаке.
Каонэль незаметно положила ладонь на рукоять и отвела серебристый локон со лба.
– Тебя послушать, так никому верить нельзя, – сказала она и выставила левое ухо, прислушиваясь к шуму наверху.
– Верно. Только Его величеству и Эолуму. Лишь они не предают.
Лицо Каонэль потемнело, Генэль ухмыльнулась, довольная, что нашла больное место.
В чистом, как горный ручей, небе промелькнула крылатая фигура, послышалось хлопанье крыльев, фигура ушла на второй круг. Потом поднялась в вышину и сложила крылья.
Обе эльфийки задрали головы, наблюдая, как крылатое создание камнем несется к площадке.
Когда до нее осталось всего четверть перелета стрелы, Генэль невольно охнула, а серая победно выпрямила спину. У самой поверхности горгона резко распахнула крылья и плавно опустилась, придавливая ладонями подол платья, который взметнулся до самой головы.
Горгона сложила крылья так, что и не видно почти, и проговорила:
– Извините, оно всегда задирается, когда приземляюсь.
– Не страшно, – сказала Каонэль. – Мужчин тут все равно нет.
Эвриала странно потупила глаза и пробормотала:
– Да если бы и были…
Потом поправила тугой пучок волос, который несколько растрепался после полета, разровняла складки на платье и подошла к Каонэль. Та застыла и переводит тяжелый взгляд с высокородной на горгону и обратно.
– А что вы тут делаете? – поинтересовалась Эвриала. – Я вот к Теонарду летала, хотела ему пирог отнести, а то Лотер говорил, что он ест плохо и почти не спит. А там никого нет. Я стучала, стучала, а никто не открыл. Пришлось пирог на крыльце оставить. Свежий, с яблоками.
Лицо серой, наконец, посветлело, она убрала пальцы с рукояти и выпрямилась. Генэль заметила этот жест и подняла бровь, мол, неужели думаешь, что теперь справитесь. Но потом нахмурилась.
– Я иду проверять пригодность купелей, – сообщила она и, развернувшись к обеим спиной, направилась ко входу в ствол.
К Каонэль подлетела синица и с щебетанием опустилась на плечо, та улыбнулась и почесала пальцем пернатую голову. От удовольствия птичка даже глаза закрыла, лишь, когда та перестала чесать, снова запела и упорхнула к собратьям в ветки.
Горгона проводила ее взглядом и сказала:
– Вы снова собирались ссориться?
Каонэль кивнула.
– Ты прилетела как раз во время, – сказала она, нервно дергая ушами. – Еще не много, и пришлось бы снова разнимать. Она никак не поймет, что я пытаюсь защитить эльфов.
– Понимаю…
– Но не только эльфов, но и Хранителей, и вообще. Но присутствие солнечных все усложняет. А она хочет, чтобы осколок передали ей. Уже и не знаю, может она права? Если умудрилась уговорить Теонарда оставить ее здесь, пока не осмотрит резиденцию, может действительно умнее? В меня-то арбалетчик порывался стрелой метнуть при первой встрече. Причем в спину.
Эвриала положила ей ладонь на плечо, та вздохнула так, будто сейчас разрыдается, но крепится из последних сил.
– Тут никто не советчик, – произнесла горгона. – У всех свои обычаи и правила. Ворг, наверное, сразу бы отдал, если бы вожак стаи потребовал кристалл. А как у вас… Тебе виднее.
Каонэль повернула к ней голову с непривычно яркими для дня глазами, кончики ушей подрагивают, а на губах горькая улыбка.
Серая сказала:
– В том-то и дело, что будь солнечной, наверное, тоже отдала бы. Но если так, они бы не отправили посла. А я серая, непонятная, да еще с потерянной памятью. Куда мне… Генэль еще и сцены закатывает. Будто я виновата.
– А ты виновата?
– Конечно нет.
Губы Эвриалы растянулись в лучезарной улыбке, словно не печальную исповедь слушает, а пришла на праздник, где все поют и танцуют. В ветках послышалось оживленное щебетание, синицы нашли крупную гусеницу и вчетвером пытаются поделить. Гусеница иногда оказывается на площадке, и птицы бросаются наперерез друг другу, чтобы выхватить сытный завтрак.
– Об этом не беспокойся, – неожиданно заявила горгона.
– Ты о чем? – не поняла Каонэль.
Эвриала сообщила:
– Об истериках. С ревнивыми девицами уж я знаю, как обращаться. А какие они, горгонские, эльфийские или человеческие, не имеет значения. Могу заверить, больше она не попытается тебя убить.
– Почему? – изумилась эльфийка.
Горгона снова улыбнулась, кроткой, но почему-то пугающей улыбкой, глаза сверкнули, а по молочно-белой коже прокатилась волна, какая бывает лишь на металле.
Она сказала:
– Хочешь обезоружить соперницу, сделай ее обязанной. У всех есть совесть, даже у самых подлых.
Глаза Каонэль расширились.
– Ты это задумала, когда вчера в коридоре нас разняла? – не поверила она.
– Чем больше она тебе обязана, тем меньше сил тебе навредить, – сообщила Эвриала радостно.
Потом потупила взгляд и направилась ко входу в ствол, оставив изумленную Каонэль на площадке.
***
Оставшись одна, серая некоторое время поправляла сдвинутые нетопырем горшки, потом вернулась в Дерево. Темная прохлада моментально окутала и укрыта нежно, как одеяло из лебяжьего пуха.
Стараясь не наткнуться на высокородную, Каонэль бесшумно спустилась вниз и вышла.
Расстояние до башни Виллейна преодолела бегом, наслаждаясь, как играет ветер в волосах, распахивается лацерна и пружинят мышцы. Крики Гнура услышала еще за четверть перелета стрелы и замедлила бег. А к башне уже подошла совсем медленно, встав за Лотером.
Тот сунул ладонь в карман, а из другого вытаскивает косточки и вкусно хрустит. Зато Теонард с бледным лицом терпеливо выслушивает отповедь гоблина.
– Я требую! – орал зеленомордый с темным от гнева лицом. – Требую, обезопасить гоблинов от такой расправы! Сжечь дом, это почти как украсть крашар! И никто ничего не делает, а я просил построить мне резиденцию. Все войско разбрелось по Цитадели. А знаете почему? Клянусь бивнями, потому, что не видят предводителя. То есть меня. Я ведь по гостям ночую!
Каонэль привстала на пальчики и шепнула воргу в ухо:
– Чего он кричит? Убили кого-то?
Лотер чуть отклонился назад и ответил, не сводя взгляда с распинающегося зеленомордого:
– Пока нет. Подоспели вовремя. Но чую, это не первая стычка, так что орет, в общем-то, по делу.
Гнур тем временем вошел в раж, стал ходить из стороны в сторону, размахивая кинжалом и все больше распаляясь. Проходящие мимо люди в страхе косятся и ускоряют шаг, даже чайки над обрывом перестали кричать, уселись на камень и с любопытством поворачивают голову то одной, то другой стороной.
Теонард выслушивает молча, руки сложены на груди, брови хмурятся, когда гоблин орет особо громко. Когда зеленомордый взял паузу, чтобы набрать воздуха и продолжить с новой силой, Теонард сказал:
– Ты же сам не мог решить, какую резиденцию строить. Перенесли на попозже. А теперь возмущаешься.
Гнур топнул ногой.
– Могли уже догадаться, что пора. Видели, сколько гоблинов у меня? За моей территорией целая деревня, только мало ее.
– Это ты намекаешь, чтоб тебе еще кусок земли дали? – поинтересовался Глава.
Гоблин вскинул голову так высоко, будто собирается бивнями проткнуть небо, кинжал тоже выставил вверх и стал похож на статую воина, только маленького и зеленого.