Но как такое может быть? Ведь его утемоты только что разбили насуэретцев наголову! Или нет? И разве кидрухили стояли не на правом фланге нансурского войска – позиции, считавшейся у кетьян особенно почетной? Как раз напротив пулитов…
Он слышал, как его люди окликают его, но не обратил на это внимания. Что же все-таки задумал Конфас?
Его схватили за плечо. Это был Балайт, старший брат его второй жены. Найюр всегда уважал этого человека. Латы Балайта были разрублены и висели теперь на одном плече. На нем все еще была остроконечная боевая шапка, но по левому виску струилась кровь, прокладывая себе путь по пыльной щеке.
– Идем, Найюр! – выдохнул он. – Отхкут привел нам коней. Отряды смешались; нам нужно снова собраться, чтобы ударить на врага.
– Бала, что-то не так, – ответил Найюр.
– Но нансурцы же обречены! Их лагерь уже горит!
– Однако центр по-прежнему в их руках.
– Оно и к лучшему! Мы зайдем с флангов и выгоним на открытое место то, что осталось от их армии. Окнай Одноглазый уже ведет своих мунуатов на помощь Ксуннуриту! Мы зажмем их, точно в кулаке!
– Нет! – повторил Найюр, глядя, как кидрухили прокладывают себе путь к гребню холма. – Что-то совсем не так! Конфас нарочно сдал нам фланги, чтобы сохранить центр…
Это объясняло, отчего пулиты так легко захватили лагерь. Конфас в самом начале битвы отвел кидрухилей, чтобы те ударили в центр войска скюльвендов. И раздал своим колоннам фальшивые штандарты, чтобы скюльвенды думали, будто он сосредоточил основные силы на флангах. Главнокомандующему зачем-то был нужен именно центр.
– Быть может, он думал, что, если он захватит короля племен, это повергнет нас в замешательство? – предположил Балайт.
– Да нет. Он не настолько глуп… Гляди. Он бросил всю свою конницу в центр… как будто он кого-то преследует!
Найюр пожевал губами, обводя взглядом всю панораму битвы, одну за другой оценивая бушующие вблизи и вдалеке сцены насилия. Пронзительный звон мечей. Убийственные взмахи и удары кровавого молота войны. И под всей красотой битвы – нечто непостижимое, как будто поле брани сделалось вдруг живым символом, картинкой вроде тех, с помощью которых чужеземцы приковывают живое дыхание к камню или пергаменту.
Что же оно означает?
Балайт тоже призадумался.
– Он обречен, – сказал воин, качая головой. – Теперь его не спасут и сами боги!
И тогда Найюр понял. И дыхание заледенело у него в груди. Пылкая ярость кровопролития покинула тело; теперь он чувствовал лишь боль от ран да жуткую пустоту, разверзнутую словами Баннута.
– Нам нужно бежать.
Балайт уставился на него с изумлением и презрением.
– Что нам нужно?!
– Лучники с хорами… Конфас знает, что мы ставим их позади центра. Они либо перебиты, либо он прогнал их с поля битвы. Так или иначе, мы…
И тут он заметил первые вспышки дьявольского света. Слишком поздно!
– Школа, Балайт! Конфас привел с собой школу!
В самом сердце долины, от пехотных фаланг, которые торопливо строились, готовясь встретить Окная Одноглазого и его мунуатов, медленно шли по меньшей мере два десятка фигур в черных одеяниях, неторопливо взбираясь в небо. Адепты. Колдуны Имперского Сайка. Еще несколько рассеялись по долине. Эти уже затянули свои таинственные напевы, выжигая землю и скюльвендов мерцающим пламенем. Натиск мунуатов обернулся лавиной пылающих людей и коней.
Найюр долго не мог шевельнуться. Он не отрываясь смотрел, как падают наземь силуэты всадников, очутившиеся в сердце золотых костров. Он видел, как яркие вспышки разметают людей, точно солому. Он видел, как солнца валятся с неба на полыхающую землю. Воздух сотрясали раскаты колдовского грома.
– Ловушка… – пробормотал он. – Вся битва была лишь приманкой, рассчитанной на то, чтобы оставить нас без хор!
Но у Найюра была своя хора – наследство от покойного отца. Онемевшими пальцами трясущихся от усталости рук он вытащил железный шарик из-под доспеха и крепко стиснул его в ладони.
На волне клубящегося дыма и пыли плыл в их сторону адепт. Он остановился, паря над ними на высоте макушки дерева. Его черное шелковое одеяние развевалось на горном ветру, и золотая оторочка извивалась, точно змея в воде. Вот глаза и рот полыхнули белым светом. Залп стрел рассыпался пеплом, ударившись о шаровидный оберег. С ладоней адепта угрожающе взмыл призрак драконьей головы. Найюр отчетливо увидел блестящую чешую и глаза, точно круглые капли кровавой воды.
Величественная голова опустилась.
Найюр обернулся к Балайту, крикнул:
– Беги!
Клыкастая пасть распахнулась и плюнула ослепительным пламенем.
Клацнули зубы. Зашипела опаленная кожа. Но Найюр ничего не почувствовал – только волну тепла от горящего Балайта. Раздался короткий вопль, треск лопающихся костей и кишок.
Потом пена солнечно-яркого пламени схлынула. Очумевший Найюр обнаружил, что стоит один посередине выжженной пустоши. Рядом догорали Балайт и остальные утемоты, шипя, точно свинина на вертеле. Пахло гарью и жареным салом.
«Все умерли…»
Могучий крик сотряс воздух, и сквозь завесу дыма и бегущих скюльвендов Найюр увидел ряды окровавленных нансурских пехотинцев, несущихся к нему по склону.
Чей-то чужой голос шепнул: «Измерению нет конца…»
Найюр бросился бежать, перепрыгивая трупы, спеша, как и другие, к темной линии реки. Он споткнулся о древко стрелы, вонзившейся в землю, и покатился кубарем, уткнувшись в убитую лошадь. Снова поднялся на ноги, упираясь руками в нагретый на солнце бок, и устремился дальше. Обогнул молодого воина, который хромал вперед, не обращая внимания на стрелу, застрявшую в бедре, потом еще одного, который упал на колени и плевался кровью. Потом мимо проскакала кучка утемотов на лошадях. Впереди всех мчался Юрсалка. Найюр окликнул его по имени, Юрсалка мимоходом взглянул на него, но не остановился. Найюр выругался и продолжал бежать. В ушах гремело. После каждого вдоха приходилось отплевываться. Он видел впереди, на берегу, сотни воинов. Кто-то торопливо срывал с себя доспехи, чтобы пуститься вплавь, другие мчались на юг, к быстрине, где должно было быть помельче. Юрсалка и его спутники-утемоты стоптали тех, кто собирался плыть, и кинулись с обрыва прямо в реку. Многие из их коней потонули в водоворотах, утянув за собой и всадников, но нескольким все же удалось выбраться на тот берег. Земля пошла под уклон, и Найюр ускорил бег, мчась вниз длинными скачками. Перемахнул еще одну убитую лошадь, с размаху проломился через колышущиеся на ветру заросли ивняка. Заметил справа отряд имперских кидрухилей, разворачивающихся на склоне и стремительно скачущих навстречу беглецам. Спотыкаясь, миновал узкий глинистый пляжик и наконец оказался в толпе соплеменников. Растолкал всех, пробираясь к илистому берегу.
Увидел, как Юрсалка пробирается сквозь тростники, поднимаясь с конем на тот берег. Его ждали еще с десяток утемотов. Их кони испуганно храпели и взбрыкивали.
– Утемоты! – взревел Найюр, и они каким-то образом расслышали его сквозь гвалт. Двое из них указали в его направлении.
Но Юрсалка заорал на них, колотя по воздуху раскрытой ладонью. И те с каменными лицами развернули коней и унеслись на юго-запад вместе с Юрсалкой.
Найюр плюнул им вслед, вытащил нож и стал резать ремни доспеха. Дважды едва не свалился в воду. Испуганные крики становились все громче – топот копыт приближался. Найюр услышал треск копий и визг лошадей. Он принялся отчаянно тыкать ножом в сплетенные из кишок шнурки доспеха. На него обрушилось несколько тел, и Найюр пошатнулся. Он успел заметить всадника-кидрухиля, черный силуэт на фоне яркого солнца, сорвал доспех, повернулся к Кийуту. Что-то взорвалось в голове, горячая кровь хлынула в глаза. Найюр упал на колени. Истоптанная земля ударила ему в лицо.
Вопли, стоны, плеск от тел, падающих в быструю горную реку…
«Совсем как отец!» – подумал он и закружился в водовороте тьмы.
Хриплые, усталые голоса на фоне далекого хора пьяно поющих людей. Резкая боль – будто голову прибили к земле гвоздями. Тело – свинцовое, неподвижное, как ил на дне. Думать тяжело.
– Чего они, распухают сразу, как сдохнут, что ли? Вспышка ужаса. Голос послышался сзади, совсем близко.
Мародеры?
– Что, еще кольцо? – воскликнул второй. – Да отрежь ты ему этот сраный палец!
Найюр услышал приближающиеся шаги, ноги в сандалиях, бредущие через траву. Он медленно – быстрые движения могут привлечь внимание – проверил пальцы, потом запястье… Шевелятся? Шевелятся! Осторожно пошарил за поясом, сомкнул зудящие пальцы на своей хоре, достал ее, вдавил в грязь.
– Да ему слабо! – отозвался третий голос. – Всегда был размазней!
– И вовсе нет! Я просто… просто…
– Что просто-то?
– Ну, это же вроде как святотатство получается. Грабить покойников – это одно дело. А уродовать их…
– Разреши тебе напомнить, – ответил на это третий, – что трупы, которые ты видишь перед собой, – не что иное, как дохлые скюльвенды. Разве можно назвать святотатством, если ты изуродуешь проклятого… Ты гляди! Еще один живой!
Скрежет заржавленного от крови клинка, вынимаемого из ножен, удар, булькающий хрип. Найюр, не обращая внимания на головную боль, вымазался лицом в грязи, набрав ее полный рот.
– Все равно не снимается, зараза…
– Отруби палец, и дело с концом! – воскликнул второй мародер, так близко, что у Найюра волосы встали дыбом. – Клянусь нашим сраным Последним Пророком! Единственный, кому повезло найти на этих вонючих дикарях хоть сколько-то золота, и тому не хватает духу его забрать! Эй, а это что такое? Ну и здоров, сволочь! Сейен милостивый, а вы гляньте на его шрамы!
– Говорят, Конфас все равно велел собрать все их головы, – заметил третий. – Пальцем больше, пальцем меньше, какая разница?
– Вот! Только помялось малость. Как ты думаешь, это рубины?
Чья-то рука грубо ухватила Найюра за плечо, вырвала его из грязи. В полуоткрытые глаза ударило заходящее солнце. Мышцы напряжены, чтобы изобразить трупное окоченение. Забитый землей рот оскален в насмешливой ухмылке. И не дышать!