Столько неопределенности!
Теплый порыв ветра принес ему под ноги листья из какой-то невидимой отсюда рощи. Конфас приостановился площадкой ниже дяди и отдал ему честь.
Икурей Ксерий III остался неподвижен, как размалеванная статуя. Однако морщинистый Скеаос сделал Конфасу знак приблизиться. Конфас преодолел последние ступени. В ушах у него звенело. Ему рисовались мятежные солдаты. Он подумал о своем церемониальном кинжале: достаточно ли тверда его сталь, чтобы пронзить шелк, парчу, кожу и плоть?
Должно хватить…
А потом он очутился перед дядей. Лицо окаменело, тело застыло в вызывающей позе. Скеаос уставился на него с неприкрытой тревогой, дядя же предпочел сделать вид, будто ничего не замечает.
– Сколь великая победа, племянник! – внезапно воскликнул он. – Ты, как никто, прославил дом Икуреев!
– Вы чрезвычайно добры, дядюшка, – ответил Конфас. По лицу императора промелькнула тень: Конфас не преклонил колен и не поцеловал колено дяди.
Их глаза встретились – и на миг Конфас растерялся. Он как-то подзабыл, насколько Ксерий похож на его отца.
Тем лучше. Можно обнять его за затылок, как будто он хочет его поцеловать, и вонзить кинжал ему в грудь. Потом провернуть клинок – и рассечь его сердце надвое. Император умрет быстро – и практически не мучаясь. А потом он, Конфас, бросит клич своим солдатам внизу, прикажет оцепить Дворцовый район. Не пройдет и нескольких мгновений, как империя будет принадлежать ему.
Он уже поднял руку, чтобы обнять дядю, но император отмахнулся и отодвинул Конфаса, очевидно поглощенный тем, что происходило у того за спиной.
– А это что такое? – воскликнул он, явно имея в виду пленника.
Конфас обвел взглядом стоящих вокруг, увидел, что Гаэнкельти и еще несколько человек смотрят на него пристально и опасливо. Он натянуто улыбнулся и подошел к императору.
– Увы, дядя, это единственный пленник, которого я могу вам предъявить. Все знают, что рабы из скюльвендов получаются никуда не годные.
– А кто он такой?
Пленника тычком поставили на колени, и теперь он сгорбился, тщетно прикрывая свою наготу. Его покрытые шрамами руки были скованы за спиной. Один из телохранителей схватил скюльвенда за растрепанную черную гриву и вздернул его лицо, чтобы император мог рассмотреть пленного. Лицо скюльвенда еще хранило отпечаток надменности, однако серые глаза были пусты, смотрели куда-то в иной мир.
– Ксуннурит, – ответил Конфас. – Их король племен.
– Нет, я слышал, что его взяли в плен, но я не смел верить слухам! Конфас! Конфас! Взять в плен самого скюльвендского короля племен! В этот день ты сделал наш дом бессмертным! Я велю ослепить его, кастрировать и приковать к подножию моего трона, как то было в обычае у древних верховных королей киранейцев.
– Великолепная идея, дядя.
Конфас посмотрел направо и наконец увидел свою бабку. На ней было зеленое шелковое платье, крест-накрест перепоясанное голубым шарфом, подчеркивающим фигуру. Бабка, как всегда, походила на старую шлюху, которой вздумалось вновь пококетничать. Однако выражение ее лица неуловимо изменилось. Она почему-то сделалась иной, но в чем именно – Конфас понять не мог.
– Конфас… – произнесла она, и глаза ее изумленно округлились. – Ты уехал наследником империи, а вернулся богом!
Все присутствующие ахнули. Предательство – по крайней мере, император однозначно истолкует это именно так!
– Вы слишком добры ко мне, бабушка, – поспешно возразил Конфас. – Я вернулся смиренным рабом, который всего лишь выполнил приказ господина!
«Но ведь она же права! Разве нет?»
Как-то так вышло, что он уже не думал о том, чтобы убить дядю: хорошо бы, удалось сгладить и замять бабкино неуместное высказывание! Решимость. Не забывать о своей цели!
– Конечно, конечно, дорогой мой мальчик. Я сказала это в переносном смысле…
Она подплыла к нему, каким-то образом ухитряясь выглядеть невероятно бесстыжей для такой пожилой женщины, и взяла его под руку – как раз под ту самую, которой он собирался выхватить кинжал.
– Как тебе не стыдно, Конфас! Я еще могу понять, когда чернь, – она обвела гневным взором министров своего сына, – находит в моих словах нечто крамольное, но ты!
– Отчего вы все время так над ним трясетесь, матушка? – спросил Ксерий. Он уже начал ощупывать свой трофей, словно проверяя его мускулатуру.
Конфас случайно перехватил взгляд Мартема. Тот преклонил колени чуть поодаль и терпеливо ждал, до сих пор никем не замеченный. Легат угрожающе кивнул.
И на Конфаса снизошла знакомая холодность и ясность рассудка – та, что позволяла ему свободно думать и действовать там, где прочие люди пробирались на ощупь. Он окинул взглядом казавшиеся бесконечными ряды пехотинцев внизу. «Стоит вам отдать приказ, и каждый из этих солдат…»
Он высвободился из рук бабки.
– Послушайте, – сказал он, – есть вещи, которые мне следует знать.
– А не то что? – спросил дядя. Он, по всей видимости, позабыл про короля племен – а возможно, его интерес с самого начала был притворным.
Конфас не устрашился. Он в упор взглянул в накрашенные глаза дяди и снова усмехнулся дурацкой короне Шайгека.
– А не то мы в ближайшее время вступим в войну с Людьми Бивня. Известно ли вам, что, когда я попытался вступить в Момемн, они устроили беспорядки? Они убили двадцать моих кидрухилей!
Конфас невольно перевел взгляд на рыхлую, напудренную шею дядюшки. Может быть, лучше будет ударить туда…
– Ах, да! – небрежно ответил Ксерий. – Весьма прискорбный случай. Кальмемунис и Тарщилка подстрекают не только своих собственных людей. Но, уверяю тебя, этот инцидент исчерпан.
– Что значит «исчерпан»?!
Впервые в жизни Конфас не задумывался о том, каким тоном он разговаривает с дядей.
– Завтра, – объявил Ксерий тем тоном, которым провозглашают указы, – ты и твоя бабка поедете со мной вверх по реке, чтобы наблюдать за доставкой моего последнего памятника. Я знаю, у тебя, племянник, беспокойная натура, ты специалист по решительным действиям, но тут требуется терпение, терпение и еще раз терпение. Тут не Кийут, и мы не скюльвенды… Все не так, как представляется, Конфас.
Конфас был ошеломлен. «Тут не Кийут, и мы не скюльвенды…» Что это должно означать?
А Ксерий продолжал так, словно вопрос окончательно закрыт и обсуждать уже нечего:
– А это тот самый легат, о котором ты отзывался с такой похвалой? Мартем, не так ли? Я весьма рад, что он здесь. Я не мог переправить в город достаточное число твоих людей, чтобы заполнить Лагерь Скуяри, поэтому мне пришлось использовать свою эотскую гвардию и несколько сотен городской стражи…
Конфас был захвачен врасплох, однако ответил не задумываясь:
– Но при этом вы одели их в форму моих… в форму армейских пехотинцев?
– Разумеется. Ведь эта церемония не только для тебя, но и для них тоже, не правда ли?
Конфас с бешено стучащим сердцем преклонил колени и поцеловал колено дядюшки.
Гармония… Так приятно. Икурею Ксерию III всегда казалось, что именно к этому он и стремился.
Кемемкетри, великий магистр его Имперского Сайка, заверил императора, что круг – чистейшая из геометрических фигур, наиболее располагающая к исцелению духа. Колдун говорил, что не следует строить свою жизнь линейно. Но на веревках, свернутых кольцом, завязываются узлы, и интрига создается из кругов подозрений. Само воплощение гармонии и то проклято!
– Ксерий, долго ли нам еще ждать? – окликнула его из-за спины мать. Голос у нее дребезжал от старости и раздражения.
«Что, жарко, старая сука?»
– Уже скоро, – отозвался он, глядя на реку.
С носа своей большой галеры Ксерий обводил взглядом бурые воды реки Фай. Позади него сидели его мать, императрица Истрийя, и племянник, Конфас, бурлящий радостью после своей беспрецедентной победы над племенами скюльвендов при Кийуте. Ксерий пригласил их якобы полюбоваться тем, как повезут по реке из базальтовых карьеров Осбея к Момемну его последний памятник. Но на самом деле он сделал это с дальним прицелом – впрочем, любой сбор императорской семьи имел свои далеко идущие задачи. Ксерий знал, что они станут глумиться над его памятником: мать – открыто, племянник – втихомолку. Но зато они не станут – просто не смогут! – отмахнуться от того заявления, что он намерен сделать. Одного упоминания о Священной войне будет достаточно, чтобы внушить им уважение.
По крайней мере на время.
С тех самых пор, как они отчалили от каменной пристани в Момемне, мать заискивала перед своим внучком.
– Я сожгла за тебя на алтаре больше двухсот золотых приношений, – говорила она, – по одному за каждый день, что ты провел в походе. Тридцать восемь собак выдала я жрецам Гильгаоала, чтобы их принесли в жертву…
– Она даже отдала им льва, – заметил Ксерий, оглянувшись через плечо. – Того альбиноса, которого Писатул приобрел у этого невыносимого кутнармского торговца. Да, матушка?
Он не видел мать, но знал, что та сверлит глазами ему спину.
– Я хотела, чтобы это был сюрприз, Ксерий, – сказала она с ядовитой любезностью. Или ты забыл?
– Ах, прости, матушка! Я совершенно…
– Я велела приготовить шкуру, – сказала она Конфасу так, словно Ксерий и рта не открывал. – Такой дар подобает Льву Кийута, не правда ли?
И захихикала, довольная своей заговорщицкой шуточкой.
Ксерий до боли в пальцах стиснул перила красного дерева.
– Льва! – воскликнул Конфас. – Да еще и альбиноса вдобавок! Неудивительно, что бог был благосклонен ко мне, бабушка!
– Всего лишь подкуп, – пренебрежительно ответила она. – Мне отчаянно хотелось, чтобы ты вернулся целым и невредимым. Просто до безумия. Но теперь, когда ты мне рассказал, как тебе удалось разгромить этих тварей, я чувствую себя глупо. Пытаться подкупить богов, чтобы они позаботились об одном из равных себе! Империя еще не видела никого подобного тебе, мой дорогой, мой любимый Конфас! Никогда!
– Если я и наделен кое-какой мудростью, бабушка, всем этим я обязан вам.