Столкновения модернистских и традиционных основ проявлялись не только в сфере литературных изысков интеллигенции. Они захватывали сознание всех образованных слоев общества, включая императорскую чету. Ю. Н. Данилов упоминает особую роль при дворе доктора тибетской медицины П. Бадмаева, которого генерал считал авантюристом[1370]. Вместе с тем Бадмаев был крестником Александра III, пользовался большим доверием Николая II и Александры Федоровны, лечил цесаревича Алексея. У тибетского врача лечился также Иоанн Кронштадтский, впоследствии к его услугам прибегал и Г. Распутин. Не меньшими почестями при дворе пользовался французский маг-медиум, экстрасенс Мастер Филипп (Филипп Антельм Ницье), который предсказал рождение у императрицы наследника престола, а также начало Русско-японской войны и революции. В период Первой мировой войны императрица часто припоминала супругу сказанные Филиппом слова о том, что конституция гибельна для России, министров нужно крепко держать в руках и пр. 16 июня 1915 г. Александра Федоровна в письме Николаю II вспоминала Филиппа, называя его «первым Другом» («вторым Другом» был Распутин, с которым императорская семья познакомилась сразу после смерти Филиппа в 1905 г., вовремя подыскав, таким образом, ему замену): «Наш первый Друг дал мне икону с колокольчиком, которая предостерегает меня от злых людей и препятствует им приближаться ко мне. Я это чувствую и таким образом могу и тебя оберегать от них…»[1371]
Многие современники отмечали веру императрицы в сверхъестественное, выходящую далеко за рамки православия, в сферы языческого фетишизма. По их словам, двери дворцов были открыты для всевозможных юродивых странников и в разное время определенным влиянием пользовались такие юродивые, как Митя Коляба и Дарья Осипова. В высшем свете знали эти имена, и даже М. Палеолог считал, что Митя Коляба является наиболее вероятным преемником на место Распутина, если с последним что-то случится. В мае 1915 г. французский посол посвятил биографии этого юродивого несколько страниц своего дневника: «Митя Коляба — простак, безвредный слабоумный, юродивый, похожий на того юродивого, который произносит вещие слова в „Борисе Годунове“. Рожденный примерно в 1865 году в окрестностях Калуги, он глухонемой, полуслепой, кривоногий, с деформированным телосложением и с двумя обрубками. Его мозг, столь же атрофированный, как и все его тело, способен понимать крайне ограниченное количество мыслей, которые он выражает гортанными возгласами, с заиканием, неразборчивым бормотанием, рычанием, писком и беспорядочной жестикуляцией своими обрубками. В течение нескольких лет его принимали, проявляя милосердие, в монастыре Оптиной пустыни близ Козельска. Однажды его увидели находившимся в состоянии сильнейшего возбуждения, время от времени прерывавшегося полнейшим оцепенением. Это его состояние напоминало приступ экстаза. Все в монастыре сразу же решили, что через его недоразвитое сознание о себе дает знать божественное воздействие; но, что именно, никто понять не мог. Пока все терялись в догадках, одного монаха озарило. Когда он преклонил колени в темной часовне, чтобы помолиться, ему явился святой Николай и открыл ему значение выкриков и судорог юродивого: монах записал под диктовку самого святого Николая точный смысл поведения калеки. Монастырская община была поражена глубоким смыслом информации и предвидением, выраженными в бессвязных восклицаниях слабоумного: ему было известно все — прошлое, настоящее, будущее. В 1901 году Митю Колябу привезли в Петербург, где император и императрица высоко оценили пророческую прозорливость калеки, хотя в то время они всецело находились в руках чародея Филиппа. Казалось, что в губительные годы японской войны Мите Колябе предназначено сыграть огромную роль, но его неумелые друзья втянули его в крупную ссору между Распутиным и епископом Гермогеном. Калека был вынужден исчезнуть на некоторое время, чтобы избежать мести своего грозного соперника. В настоящее время Митя живет в кругу небольшой тайной, но ревностной секты и ждет своего последнего часа»[1372].
Императрица собирала амулеты, подаренные ей различными старцами, и особенно среди них выделяла амулеты Мастера Филиппа и Распутина. Помимо иконы с колокольчиком, в письмах императрицы упоминается палка, подаренная Николаю Распутиным, которую Александра Федоровна заставила мужа взять с собой в Ставку. Причем это была вторая палка — первую палку благословил Филипп, дотронувшись до нее. Вторая палка с изображением рыбы, держащей птицу, была привезена с Афона, Распутин какое-то время пользовался ею сам, но потом отдал царю. В конце концов Николай, очевидно испытывавший определенные неудобства от этой палки, приспособил ее для занятий гимнастикой. Также в письмах упоминается гребенка Распутина, которой, по мнению Александры Федоровны, император должен был каждый раз причесываться перед ответственными мероприятиями. А. Кизеветтер, в прошлом профессор истории Московского университета, покинувший его в 1911 г. по известному «делу Кассо», а также бывший член ЦК партии кадетов, писал в 1922 г.: «Рассматриваемые письма с полною ясностью устанавливают, в чем состояла тайна того психического плена, в котором Распутин держал Александру Федоровну. Легенду о физической связи между ними нужно признать совершенно опрокинутой. Полная и безусловная покорность Александры Распутину проистекала из совершенно иных источников. Прежде всего, здесь сказался тот религиозный фетишизм, который уже владел душою Александры задолго до появления Распутина. Она сама несколько раз вспоминает в письмах 1915 года про доктора Филиппа и уподобляет таинственную силу Распутина над людьми былым чарам Филиппа»[1373].
Практически все слои населения были увлечены гаданиями, как русскими народными, так и оккультными, с помощью хиромантии. Императрица Александра Федоровна во время нечастых разъездов по губерниям всегда старалась посетить известных старцев и стариц, славившихся своими способностями к ясновидению. Особенно эта тяга усилилась в ней в период Первой мировой войны. Превозмогая боль (Александра Федоровна мучилась болезнью ног, которая, по мнению некоторых исследователей, носила психосоматический характер, была следствием сильной неврастении), она часто на носилках посещала кельи. Офицер из Старой Руссы, сопровождавший императрицу в Десятинном монастыре, описал посещение государыней кельи старицы в декабре 1916 г.: «Еще на вокзале нам стало известно, что будет посещен Десятинный монастырь, и никто не мог понять почему. Только когда Она туда поехала и начала спрашивать про какую-то „старицу“, то догадались, что дело идет о некой Марии Михайловне, старухе 107 лет, которая живет в этом монастыре и славится не только некоторым ясновидением, но еще и тем, что никогда не моется. Архиепископ Арсений счел долгом Ее об этом предупредить, на что получил ответ: „Ничего, ничего, дух над плотью“. Войдя в келью М. М., Она подошла к кровати, где лежала старуха. Эта последняя спросила ее: „Ты царица“ — „Да“ — „Это твои дочери“ — „Да“. Она подошла к М. М. ближе и поцеловала ее руку, после чего Ее дочери сделали то же. Затем М. М. сказала: „Не беспокойся, все будет хорошо; война скоро кончится; не плачь (Она заплакала и начала покрывать М. М. поцелуями), но смотри, царица, не серди!“ Заставила наклониться ближе и что то еще тихо говорила. Нужно сказать, что до этого свидания Она по лестнице поднималась на руках санитаров, а после всюду всходила сама и говорила, что давно так хорошо и добро себя не чувствовала»[1374].
Кизеветтер, связавший последующую трагедию России с судьбой Александры Федоровны, характеризовал императрицу как женщину с «душою честолюбивой, порывисто-страстной и бурной и с мыслью, безнадежно затуманенной предрассудками и признаками расстроенного воображения»[1375]. Князь Ф. Юсупов и В. М. Пуришкевич считали, что сознание императрицы с помощью гипноза запутал Г. Распутин (само по себе такое объяснение свидетельствует об определенных взглядах и склонностях Юсупова и Пуришкевича): «Трудно судить о характере этого специфического распутинского воздействия, в котором своеобразный, хотя и в достаточной степени грубоватый привкус мистицизма все же был; ясно одно, что этот мужик внушил Александре Федоровне сознание наличия в нем какого-то Христова начала, Божества, благодаря которому все, чего он касается, получает благодать и освящение»[1376]. Юсупов уверял, что «лицо с такой магнетической силой, как Распутин, появляется раз в тысячу лет»[1377]. По мнению Пуришкевича, в мировоззрении императрицы болезненно смешалось несочетаемое — ценности английского воспитания и идеи русского сектантства и восточного мистицизма, что позволило сравнить ее с известными дамами-мистиками и сектантками XIX в.: «Немецкая принцесса, английского воспитания на русском троне, впавшая в мужицкую хлыстовщину пополам со спиритизмом в общей истории русского мистицизма, столь странно и оригинально казалось бы смешавшая в себе совершенно не смесимые основные элементы от курной избы до английской школы, не оригинальна. Это г-жа Крюденер или г-жа Татаринова, взобравшаяся на трон»[1378].
Последний протопресвитер русской армии Г. Шавельский отмечал сильно развитый фатализм у царя и царицы[1379], Пьер Жильяр считал, что у императора развилась «мистическая покорность судьбе, которая его побуждала скорее подчиняться обстоятельствам, чем руководить ими»