ения, которые испытывала больная, она приписывала то нечистой силе, то своей соседке по богадельне «Борисовне»[1474].
У другой больной — Евдокии Исааковны И-вой, 50-летней девы, — психическое расстройство обнаружилось в связи с ожиданием, что на войну возьмут ее любимого брата. Она всем высказывала свои опасения. Ей стало казаться, что за ней следят, преследуют, над ней смеются. Слышала, как говорили о Варшавских колоколах, которые везут в Москву, о том, что из Польши понаедет много народа, что варшавские торговцы захватят всю торговлю на русской земле и русским крестьянам нечем будет жить[1475].
Врачи отмечали, что психиатрические заболевания развивались не только у тех женщин, кто имел предрасположенность к подобным заболеваниям, кто уже находился под наблюдением ранее или у кого в семье были случаи душевного расстройства, но и у совершенно здоровых в прошлом людей. Так, 14 апреля 1915 г. в Алексеевскую больницу поступила 22-летняя крестьянка Екатерина Петровна Р-на, в семье которой душевнобольных не было. Сама Екатерина росла здоровым ребенком, нормально развивалась и хорошо училась в начальной школе. Серьезных болезней не переносила, вина не пила и не курила. Настроение у женщины было всегда ровное, без перепадов. В 1914 г., в 21 год, вышла замуж (до этого 4 года жила со своим избранником вне брака). В декабре того же года у Екатерины случился выкидыш на 3‐м месяце беременности, но она вскоре поправилась и чувствовала себя хорошо. Никаких изменений психического состояния у нее тогда замечено не было. В январе 1915 г. муж больной был призван на военную службу. Больная была сильно потрясена разлукой с мужем, часто плакала, тосковала. Постоянно с тревогой ждала писем с передовых позиций. Когда письма запаздывали, она высказывала опасения, что ее мужа, может быть, уже нет в живых. С апреля 1915 г. состояние Екатерины ухудшилось: она непрерывно плакала, возбужденно, сквозь слезы, говорила, что не может больше терпеть и должна сейчас же ехать к мужу на войну, перестала спать. Пришедшему врачу стала рассказывать, что вокруг нее все постоянно пляшут и поют песни, сбивают ее, подсыпают в еду какой-то порошок, в результате чего она начала отказываться от пищи. Оказавшись в больнице, Екатерина во всем начала винить свою свекровь, при этом постоянно рыдала, демонстрируя на лице сильный испуг, умоляла поскорее отпустить ее, так как ей срочно нужно ехать на фронт. Она собиралась переодеться в солдатскую шинель и отправиться на передовые позиции на правый берег Вислы, где якобы находился ее муж. В июне 1915 г. Екатерина поправилась и была выписана из больницы родными[1476]. Приводились также случаи нервно-психических расстройств у беженок, переживших тяжелые мытарства по пути следованию в Москву.
Хотя врачи-психиатры в 1915 г. писали о значительном увеличении поступлений душевнобольных в городские клиники, общая статистика не позволяет говорить о резком росте психических расстройств, вызванных войной[1477]. Наоборот, за 1914 г. число душевнобольных, поступивших в петроградские клиники, сократилось на 11,3 % по сравнению с 1913 г. При этом сокращение в большей степени произошло за счет мужчин (14,3 %), чем за счет женщин (4,2 %). Данный спад объясняется в первую очередь мобилизацией на фронт мужчин — основных клиентов петроградских психиатрических клиник, при том что с 1915 г. начинается рост поступлений женщин в психиатрические лечебницы. Так, если до июля 1914 г. поступление женщин столицы постепенно снижалось, то с началом войны, наоборот, начинается его рост (правда, так и не достигнув пика 1914 г., который пришелся на май — традиционный период обострений у душевнобольных). В результате по сравнению с июлем в декабре 1914 г. в больницах для душевнобольных оказалось на 28 % женщин больше[1478]. В Москве наблюдалась примерно та же картина, только с опозданием на 1 месяц. В сентябре был резкий скачок поступлений — 204 человека (рекордная отметка для всего года), в дальнейшем количество поступавших в лечебницы постепенно снижалось. Показательна также кривая смертности среди душевнобольных за годы войны. Так, среднемесячная смертность душевнобольных в Петербурге в 1913 г. составляла 69,9 человека в месяц, в 1914 г. она поднялась до 72,4 человека, а в 1915 г. составила 81,6 человека в месяц[1479].
В 1915 г. из 50 болезней, вызвавших смерть пациента, душевные болезни находились на 4‐м месте, составляя 979 человек, и уступали только туберкулезу — 3273 человека, хирургическим — 1296, скарлатине — 1102. Причем именно с июля 1914 г. смертность от психических расстройств окончательно опережает смертность от алкоголизма. При этом и к началу 1915 г., и к началу 1916 г. душевные болезни безусловно лидировали по количеству находившихся в больницах пациентов: 3873 и 3706 человек соответственно.
Следует отметить, что в представлявшихся больницами городским управам отчетах под смертностью душевнобольных скрывались разные причины: это и самоубийства, и смерти в результате эпилептических припадков, от алкогольных психозов и, вероятно, от врачебных ошибок. Учитывая специфику динамики смертности, ее зависимость от внешних факторов, а также нехватку персонала в городских больницах[1480], можно предположить, что в большинстве случаев речь шла именно о самоубийствах. Однако врачи и родственники покойных предпочитали не употреблять в документах этот термин, дабы не лишать покойного обряда отпевания. В любом случае динамика смертности связана с ухудшением самочувствия душевнобольных и поэтому подлежит учету при исследовании психического состояния общества. В Петрограде в 1914 г. рост смертности этой категории пациентов по сравнению с предыдущим годом составил 6,7 %, в 1915 г. — 15 %, в 1916‐м — 22 % (ил. 17).
Ил. 17. Поступления душевнобольных в клиники Петрограда и их смертность[1481]
Обращает на себя внимание кривая поступлений душевнобольных в петроградские клиники за год: если за предвоенный 1913 г. в полиномиальной линии тренда не наблюдается значительных колебаний (разница между максимальными и минимальными значениями не превышает 5 единиц), то в 1915 и 1916 гг. можно видеть большую амплитуду колебаний (до 15 единиц), что связано с усилившимся воздействием на обывателей внешних раздражителей (ил. 18). Так, в 1916 г. наибольшее количество поступлений душевнобольных мужчин приходится на период «Брусиловского прорыва». Нельзя забывать и об экономическом кризисе, меняющейся повседневности: падении качества питания, увеличении физических нагрузок (в первую очередь на женщин), ухудшении коммунальных условий — все это становилось значимыми факторами стрессов.
Вместе с тем анализ отдельных случаев умопомешательства позволяет выявить их особенности, связанные с внутриполитической ситуацией в стране. На психическое состояние общества воздействовали не только события на фронтах Первой мировой, но и пропагандистская кампания, проводившаяся властями. Самым распространенным симптомом психозов являлась навязчивая идея о шпионах. Шпиономания достигла размеров настоящей эпидемии. В особый отдел Департамента полиции от бдительных граждан приходили сотни писем, в которых рассказывалось о деятельности «темных сил», но в большинстве случаев после опроса заявителя выяснялось, что он невменяем. В Департаменте отмечали, что «ярый патриотизм» являлся симптомом душевного расстройства[1482]. Тем не менее полиция обязана была реагировать и устанавливать наружное наблюдение за подозрительными лицами. Известны случаи, когда участвовавшие в слежке за «шпионами» полицейские сами приобретали манию преследования и увольнялись со службы, уезжали в другие города, а потом начинали жаловаться на якобы установленное за ними наблюдение[1483]. На развивавшиеся мании преследования у официальных лиц обращали внимание многие современники: «Жаль беднягу. Он очень порядочный, честный человек, и вот, — свихнулся!» — писал военный врач о знакомом следователе, у которого появилась idée fixe, что его хотят повесить за шпионаж[1484]. В частной переписке, доносах в Охранное отделение обыватели жаловались, что соседи-шпионы устраивают тайные сходки и «ночные оргии с употреблением немецкого языка», а одна знакомая Л. А. Тихомирова набросилась с кухонным ножом на своего кота, решив, что он немецкий агент, посланный ее убить[1485]. Один из сумасшедших — эстонский учитель Р. М. Сальман (примечательно, что душевное расстройство он приобрел в декабре 1905 г., в чем можно усмотреть некоторую связь психологической ситуации периода Первой мировой войны с временем Первой революции) — распространял в 1915–1916 гг. слухи об изобретении в Германии машины для шпионов, которая с помощью рентгеновского луча передавала сообщения на большие расстояния, считывала мысли человека и могла даже убивать[1486]. Многие были склонны этому верить.
Ил. 18. Полиномиальные линии трендов для поступлений мужчин за 1913 и 1916 гг.
Правда, патриотическая пропаганда приводила и к случаям «позитивного умопомешательства»: активное тиражирование визуальной продукции с портретами молодых княжон в образах сестер милосердия в специфических условиях военного времени провоцировало нездоровый интерес к ним со стороны мужского населения, часто оборачивавшийся перверсиями. Одним из невинных примеров стала история 39-летнего врача Никанора Руткевича, который заочно влюбился в Ольгу Николаевну, вообразил, что его любовь взаимна, и на протяжении января — февраля 1915 г. забрасывал княжну любовными телеграммами непристойного содержания, иногда по нескольку в день. Руткевич внушил себе, что великая княжна неравнодушна к нему, ему казалось, что она ему отвечает письмами или какими-то тайными знаками, поэтому по тексту телеграмм можно представить себе воображаемое Руткевичем развитие их отношений. В одной из телеграмм он грозил самоубийством, в другом раскаивался в этом и признавался, что женат и имеет ребенка: «Царское село ее императорскому высочеству великой княжне ольге николаевне опять вам непонятно как вам объяснить что я живу совсем один и хоть неразведен но нет жены у меня семь лет и мы не знаем друг друга надеюсь ясно вам теперь живу я как холостой был случай грешный и сын трех лет результат сего а теперь я совершенно одинок вот я и заговорил про стрихнин и потому если бы нужно было то получу развод и было бы только лицо которое я бы хотел кажется ясно хотя в письмах вам все я описал кстати не сердитесь за злобное письмо на нем номер стоит 12 руткевич»