Религиозные праздники таили в себе известную опасность для патриотической пропаганды. Война внесла в сознание верующих людей некоторый когнитивный диссонанс, вызванный попытками примирить взаимоисключающие положения: необходимость, с одной стороны, убивать врагов, а с другой — проявлять христианское милосердие и всепрощение. Особенности времени, подогретые пропагандой ненависти, распространявшей образы зверствующих «немецких варваров», делали лозунг «убей врага» более актуальным, чем принцип «возлюби ближнего своего». Короткие промежутки праздников воспринимались как шанс вернуть христианские добродетели на положенное им в системе общественных ценностей место. Уже первое Рождество 1914 г. на фронте отметилось случаями братания солдат враждующих держав. Примирение на фоне появившейся Вифлеемской звезды стало важным атрибутом некоторых почтовых карточек. На одной из них, называвшейся «Рождественская ночь», было изображено поле битвы, на котором раненые русский казак и немецкий солдат любовались символом Рождества, вспыхнувшим в ночном небе (ил. 105). На рисунке А. Апсита появившиеся в ночи ангелы несли людям новогодние елки как символы мира (ил. 106). О мире были и приводившиеся на открытке строчки стихотворения М. Гальперина: «Как будто десница Господня / Рассыпала мир и покой… / То ангелы Божьи сегодня / Проходят над спящей землей…»
Ил. 104. ХВ. Киев: Новь, 1915–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Ожиданиям мира были посвящены и новогодние карточки. Особенно показательными стали открытки, выпущенные в преддверии 1916 г., — в конце 1914 г. тема мира была еще не столь актуальна, как после переломного 1915 г. Как правило, Новый год на них изображался маленьким мальчиком, сменявшим Старый год (ил. 107). Главным пожеланием в новом году оказывалась победа, поэтому атрибутами Нового года становились меч, пальмовая ветвь, в другом случае мальчик — Новый год нес в руках сноп пшеницы и серп, в то время как черт уволакивал Вильгельма II в ад. На рисунке художника Н. Самокиша Старый год в корзине уносил с собой Вильгельма, Франца Иосифа, Энвер-пашу и Фердинанда Болгарского (ил. 108). Таким образом, тема мира шла в паре с темой победы, и, несмотря на отдельные непатриотические сюжеты и расхождения с официальной героической пропагандой, иллюстрированные открытые письма оставались в рамках принципа «войны до победного конца».
Ил. 105. Рождественская ночь. М.: Изд. Типо-литографии Челнокова, 1915–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Ил. 106. А. П. Апсит. Грядущий день. Текст: Как будто десница Господня / Рассыпала мир и покой… М.: Типо-литография Бр. Менерт, 1915–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Ил. 107. В. Н. Михайлов-Северный. 1916. Давно пора освободить землю от этого мусора. Пг.: Изд. Скобелевского комитета о раненых, 1915. Иллюстрированная почтовая карточка
Изображение Нового года в образе ребенка вытекало не только из противопоставления старого и нового, но опиралось на устоявшуюся традицию художественных поздравительных открыток, эксплуатировавших детские образы как наиболее сентиментальные и способные манипулировать настроениями зрителей. Самыми популярными открытками этого направления были карточки, иллюстрированные художницей Елизаветой Бём, заложившей стандарты «детского жанра» в России. Сотрудники издательств отмечали, что картинки Бём были всегда обречены на успех, в то время как предугадать продажи иллюстраций других авторов было крайне сложно[1697]. Помимо мастерства рисовальщика, Бём обладала умением выбирать такие сентиментальные темы, которые эмоционально воздействовали на максимально широкие слои зрителей. Хотя ее творчество обладало всеми признаками массового искусства, художница получила признание в профессиональной среде, в том числе за границей, альбомы ее иллюстраций и открыток выходили в Париже, Берлине, Лондоне, Вене, были известны и в Америке. Само по себе обращение к детской теме было выигрышным по нескольким причинам. С одной стороны, дети — наивысшая ценность любого семейного человека, с другой — образ ребенка, в первую очередь младенца, имеет и глубокие архетипические корни, являясь символом святости и непорочности, олицетворяя собой ангела или самого Христа. Однако летом 1914 г. Бём умерла, поэтому ее тему начали параллельно развивать несколько известных художников: В. Табурин, Н. Богатов, А. Лавров. Обращение к теме детей-ангелочков в условиях разгоравшейся мировой бойни обретало особое значение. Тем не менее вышеназванные художники ушли от приторной сентиментальности акварелей Бём. Главной темой «детских открыток» стала война как игра. В этой теме можно выделить две подтемы: детская игра в войну и детская война как игра.
Ил. 108. Н. С. Самокиш. 1916. Туда им и дорога. Пг.: Изд. Скобелевского комитета о раненых, 1915. Иллюстрированная почтовая карточка
Первую подтему успешнее всего развивал художник Н. Богатов. Источником его образов становилось наблюдение за детьми, увлеченными войной и разыгрывавшими ее эпизоды. Выше уже упоминалось, что, по наблюдению родителей, педагогов, психологов, начиная с лета 1914 г. дети, независимо от пола и возраста, играли в войну. В своих забавах дети нередко переходили границы дозволенного и демонстрировали жестокость: обстреливали друг друга не только гнилыми яблоками да грушами, но и камнями, в ходе «сражений» пускали в ход кулаки и палки (и даже «заимствованное» у взрослых холодное или огнестрельное оружие). Полученные в процессе таких игр ранения иногда требовали безотлагательной медицинской помощи. Богатов документировал подобные игры в своих акварелях. Проигранную врагом битву художник представлял как ссору во время игры двух карапузов: у ног плачущего ребенка в немецкой каске валяется поломанная игрушечная пушка, а рядом стоит его довольный товарищ, в лаптях и косоворотке с засученными рукавами. Подпись к изображению проецирует сюжет детской ссоры на уровень мирового конфликта: «Плачет горько мальчик Вилли, — его здорово побили» (ил. 109). На другой открытке показан момент боя с сидящим в «окопе» юным бойцом: «окоп» сконструирован из перевернутых стола, стула и подушек, покрытых скатертью. Еще одна композиция также создана по мотивам упомянутых детских игр, трагически заканчивавшихся для некоторых участников поневоле: в руках мальчика в военной амуниции — испуганный щенок (ил. 110). Принимая во внимание, что во время игр дети нередко мучили животных, отводя им роль вражеских пленников, подпись на открытке не внушает оптимизма относительно его дальнейшей судьбы: «Достал языка». Присутствует и лирический мотив в сюжетах: на одном рисунке мальчонка, сидя на полу под горшком с цветком, пишет «письмо на родину», на другом задумавшаяся девочка сидит за столом у окна, а на стену позади нее спроецировано изображение героя на коне. Называлась эта открытка «Мечты о нем». Военно-патриотическая пропаганда предполагала известную динамику гендерных отношений: привлекательным для женского пола должен был стать образ воина, в то время как уклонившийся от призыва или тем более дезертир проигрывал в глазах подруг. Поэтому на акварели Богатова девочка локтем грубо отмахивается от ухажера со словами: «Уходи-ка, паренек, ты любови не достоин, — у меня есть мил-дружок, — богатырь и храбрый воин».
Ил. 109. Н. А. Богатов. Плачет горько мальчик Вилли, — его здорово побили. М.: Галерея, 1914–1917
Ил. 110. Н. А. Богатов. Достал языка. М.: Галерея, 1914–1917
Характерной особенностью акварелей Богатова было изображение антуража, декорированного под военную реальность с помощью подручных предметов: стульев, палок, игрушек. Иной принцип лежал в серии рисунков В. А. Табурина, который рисовал не детские игры, а войну, замаскированную под детскую забаву. В его композициях присутствовал реалистичный антураж фронтовой повседневности, однако солдаты были изображены детьми. Художник инсценировал сюжеты, уже знакомые по другим визуальным источникам, а также по газетным и журнальным публикациям, устным рассказам. Как и Богатов, Табурин эксплуатировал сентиментальную тематику, изображая романтические отношения своих героев, поэтому частые персонажи его акварелей — раненые дети-солдаты и медицинские сестры. На открытке Табурина «Уж лучше не свыкаться, коль нужно расставаться» изображался драматический момент прощания девочки-медсестры и раненого мальчика-солдата, держащихся за руки (ил. 111). В другом случае рисунок, содержавший сцену встречи солдата с медсестрой, содержал надпись: «Глаза не пули, а сердце насквозь разят». Не обходил художник стороной и тему боевых действий, иллюстрируя, например, подвиги медсестер на поле боя: девочка оказывала первую помощь получившему ранение мальчику со словами «Терпи казак — атаманом будешь!». Табурин фиксировал различные сцены войны: отдых солдат, пишущих письма домой, рытье окопов. Открытка, изображавшая сбитого немецкого летчика-ребенка содержала ироничную надпись: «Ни с небом, ни с воздухом не дружись, а земли-матушки держись».
Ил. 111. В. А. Табурин. Уж лучше не свыкаться, коли нужно расставаться. Художественное издание компании «Зингер», 1915–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Следует отметить, что в целом детские сентиментальные серии отличались весьма лояльным отношением к врагу. Война превращалась в детскую ссору, подразумевалось, что вскоре взаимные обиды пройдут и дети вернутся к совместным играм, забудут о прежних распрях. Отсюда и тема гуманного отношения к пленным: на одной из табуринских открыток под названием «Хоть шуба овечья, да душа человечья» ребенок-казак кормил из ложки пленного немца. Однако, развивая тему гуманизма и милосердия, по крайней мере в одном случае Табурин вышел за дозволительные рамки патриотической пропаганды. На открытке «В тесноте, да не в обиде» (ил. 112) была изображена сценка совместной трапезы в землянке русских и немца зимой. Если предположить, что дело было в декабре, то рисунок оказывается на тему братания. Подобную интерпретацию усиливало изображение висящей над землянкой красной тряпки. Вероятно, некоторая острота отдельных табуринских акварелей объяснялась тем, что художник не понаслышке знал о военных реалиях — он состоял военным фотокорреспондентом журнала «Нива», а потому чувствовал настроения солдатской массы, жаждавшей скорейшего мира. Нельзя не отметить, что изданием открыток с табуринскими рисунками занималась компания «Зингер» — один из главных объектов для выплеска негативных эмоций толп во время антинемецких погромов в империи в годы войны (а также объект сатиры художников-карикатуристов, изображавших германского кайзера за швейной машинкой этой компании