[1698]).
Ил. 112. В. А. Табурин. В тесноте, да не в обиде. Художественное издание компании «Зингер», 1915–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
В близкой Табурину манере работал другой иллюстратор — А. Лавров. Его акварели уступали в художественном отношении богатовским и табуринским, да и в содержательном плане они были попроще — изображали детей-героев, увешанных георгиевскими крестами, или скучающих в окопе детей-солдат, мечтающих, чтобы поскорее грянул бой. Впрочем, открытки Лаврова относились к обеим подтемам — игре в войну и войне как игре. На одной из них под заголовком «Для врага здесь горе и с суши и с моря» изображались карапузы, расстреливавшие из деревянных пушек игрушечный корабль с солдатиками, плавающий в речке или пруду. Один ребенок сидел на суше за бревном-крепостью, а другой — в деревянном корыте-корабле (ил. 113). На открытке «Лишь пробрался через лес встретил вражеский разъезд» был нарисован выглядывающий из кустов ребенок-разведчик, мимо которого на деревянных лошадках скакали дети-«немцы».
Ил. 113. А. А. Лавров. Для врага здесь горе и с суши и с моря. Издание Никольской общины Р. О. Красного Креста, 1914–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Оригинальную серию открыток выпустило вильновское издательство Artistique. Она включала пронумерованные сатирические рисунки на тему детской войны (удалось обнаружить более дюжины открыток), иллюстрировавших основные этапы войны. Художник, скрывшийся за монограммой M. L., несмотря на юмористическую направленность серии, передал широкий спектр эмоций — от горя расставания с любимыми (ил. 114) до радости и упоения первым боем. При этом в данной серии «игра в войну» и «война как игра» были перемешаны: с одной стороны, масштаб действия, экипировка детей далеко выходили за организационно-технические возможности детских забав, с другой стороны, «первыми трофеями», отбитыми у врагов, оказались игрушечные лошадки, пушки, барабаны и паровозики, которые на телеге везли довольные победители (ил. 115). Дети в штатском с завистью смотрели на них. Художник также с юмором обыграл тему бегства детей на фронт. На открытке под названием «Юный доброволец Петя Карапузов убежал на войну» была изображена сценка высмеивания 7–10-летними «бывалыми» вояками прибежавшего к ним 3–4-летнего карапуза.
Ил. 114. M. L. Отъезд на войну. Вильна: Artistique, 1914–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Ил. 115. M. L. Военные трофеи. Вильна: Artistique, 1914–1917. Иллюстрированная почтовая карточка
Визуальная пропаганда при помощи почтовых карточек создавала мифологизированный образ «детской войны», для которого были характерны преувеличение участия детей в ней, игровой характер событий, наивная героика, национально-патриотический пафос. При этом подобная картина детской войны создавалась взрослыми художниками, однако в визуальном пространстве периода мировой войны распространялся и непосредственно детский взгляд на войну, отразившийся в рисунках школьников. Педагоги начальных и средних общеобразовательных учреждений поднимали тему войны на уроках истории, литературы, рисования, проводили воспитательные беседы с детьми. Учителя рисования отмечали, что война настолько поглотила учащихся, что они обращались к ней, даже когда рисунки давались на вольные темы, или переводили мирные темы на военный лад. Так, учащиеся киевского Фрёбелевского общества самостоятельно сюжетом своих рисунков на тему Рождества выбирали «Елку в лазарете» или «Встречу Рождества на позициях». Согласно анкетированию, 76 % детей черпали знания о войне именно из изобразительных источников, причем после 10-летнего возраста интерес к визуальной информации только возрастал, поэтому неудивительно желание юных художников выразить свое восприятие войны через рисунок[1699]. Кроме того, школьники вступали в переписку с солдатами, навещали их в госпиталях, вносили посильный вклад в благотворительность: шили кисеты, теплые вещи. Тем самым дети оказывались вовлеченными в деятельность, связанную с войной, и у них начинала формироваться собственная картина войны, отличавшаяся от представления о ней взрослых.
Одним из первых педагогов, понявшим значение детского рисунка как исторического свидетельства эпохи и начавшим его коллекционирование, стал художник, педагог, искусствовед В. С. Воронов. Уже в январе 1915 г. он организовал в залах Строгановского училища в Москве большую выставку «Война в рисунках детей», включившую более 5000 листов. Весной 1916 г. Воронов провел в Москве еще одну выставку «Детское творчество», широко и вполне благосклонно освещенную в московской и петроградской прессе. Сотрудничавший с журналом «Аполлон» критик и искусствовед Я. Тугендхольд писал о выставке, восторгаясь искренними, идеалистическими образами, созданными детьми: «Самые ошибки детских рисунков, столь огорчавшие „здравый смысл“ родителей, нашли свое объяснение в порыве ребенка возможно экономнее и синтетичнее запечатлеть свои представления о мире. Ибо творчество детей — идеалистично; ребенок дает лишь символ действительности, ее душистый и яркий экстракт. С другой стороны, благодаря ряду специальных исследований, выяснилась близость детского творчества к творчеству архаических эпох, творчеству народа — точно не ребенок рисует, но рукою ребенка водят изначальные века»[1700].
Рассматривая детский рисунок как исторический источник, следует учитывать специфические особенности, отличающие его от рисунка взрослого человека. Если классическое искусствознание склонно было рассматривать детский рисунок в качестве учебной работы на пути овладения ремесленными рисовальными навыками, то современные искусствоведы отводят детскому творчеству место самостоятельного культурного феномена, обладающего характерными признаками. Изучая семантику детского рисунка, исследователи в первую очередь отмечают его символизм как следствие мифопоэтической особенности мышления ребенка, а также психосоматическую природу самого процесса рисования[1701]. Таким образом, детский рисунок является высказыванием, в котором преобладают черты бессознательного, нередко обретает форму автоматического письма, позволяющего исследовать психологию его автора. Вместе с тем ряд детских рисунков создавался под впечатлением уже увиденных картинок, повторяя их сюжетный и композиционный уровни. Изобразительными источниками детского творчества являлись лубок, фотография, кинематограф. Дети переосмысливали образы «взрослого мира», наделяя их чертами собственного воображаемого пространства. Однако внимание к деталям помогает обнаружить, помимо подражательного, и оригинальный пласт творчества. Воронов считал возможным говорить даже о некоторой объективности детского рисунка: «Карандаш ребенка по-своему объективен. Он далек от мысли растрогать вас, хотя и достигает этого постоянно; если ребенок-художник предпочитает одну черту другой, то делает он это безо всякой авторской предвзятости, руководствуясь лишь своим впечатлением и интересом в данную минуту; с этой точки зрения он с одинаковой любовью рисует фуражку и повязку офицера, гудок и фонарь автомобиля, флаг красного креста и костюм шофера»[1702].
Несмотря на отсутствие комплексного исследования детских рисунков периода Первой мировой войны, эта тема уже привлекала внимание современных исследований[1703]. Ю. А. Жердева отмечает, что в детских рисунках на военную тему соединяется несколько сторон психологического содержания: образная, повествовательная, декоративная и конструктивная. При этом эмоционально-образное содержание, отражающее психологические переживания или настроение ребенка, явно уступает преобладающему в военном рисунке повествовательному и конструктивному содержанию[1704]. Преобладающими оказывались батальные сцены, однако мирные тыловые сюжеты также отразились в творчестве школьников. Помимо личного опыта (наблюдений за организацией призрения беженцев, ухода за ранеными воинами в тылу), официальной репрезентации войны в визуальном пространстве, в воображаемой детской картине войны обнаруживается сказочно-мифологический пласт. Сказка наполняла детские рисунки этическими категориями (добро побеждает зло), задавала общую повествовательную линию. Сказочные протагонисты — царевичи и царевны — превращались в героев-казаков и сестер милосердия. Даже батальные сцены приобретали сказочные мотивы. Таково, например, одно из изображений поля боя, наполненного окровавленными и обезглавленными трупами немецких солдат, разбросанными повсюду ружьями, саблями и портупеями; мрачная картина дополняется лиричной сценой перевязки раненого русского солдата сестрой милосердия. Фигуры эти помещены в самом центре композиции, а за ними находится не менее сентиментальное изображение лесной опушки, на которой автор весьма достоверно обозначил деревья и даже грибы под ними. Такое внимание к деталям и лиризм композиции вполне типичны для сказочных детских сюжетов, а персонажи этой сцены легко заменяются героями сказок. Жердева обратила внимание, что один из детских портретов казака К. Крючкова обнаруживает сказочную атрибутику: на рисунке герой стоит под огромным деревом, усыпанным плодами, напоминающими «молодильные яблоки», к стволу дерева приставлена лестница, а над ним сияет солнце, гигантские лучи которого опускаются прямо к земле.
В то время как взрослые художники рисовали играющих в войну детей, дети изображали играющих взрослых. Один из рисунков был посвящен солдатскому досугу: взрослые солдаты, как дети, катаются с горки и играют в снежки. Можно отметить общую позитивно-эмоциональную направленность детских рисунков: даже тяжелораненые воины на них выглядят довольными, улыбающимися. Тем самым подсознательно дети следовали установке на тиражирование «терапевтических» образов войны как трагического, но посильного испытания, которое должно было завершиться триумфом.