Любопытны свидетельства медсестры и жены врача Х. Д. Семиной, вспоминавшей, что когда они отступали из Сарыкамыша, надеясь вернуться, прятали под пол продукты не от турок, а от своих: «Свои-то уж, наверное, разграбят дочиста»[1981]. Когда позднее она возвращалась на поезде в город, где недавно шли бои, то из вагона наблюдала горы трупов, с вывернутыми карманами, расстегнутыми штанами, босых и без верхней одежды. Семина предположила, что это дело рук турок, на что сидевший рядом чиновник возразил: «Ну, я это не думаю!.. Вернее всего, это дело рук наших солдат и казаков! Это наши занимались мародерством»[1982]. В одном из писем с войны рассказывалось: «Я видел одного русского солдата, который занимался тем, что после битвы добивал раненых своих и австрийских и отбирал у них деньги и ценности… Когда его застал за этим делом другой солдат, он бросился на него, чтобы уничтожить единственного свидетеля»[1983]. Мотивы такого поведения были различными: это и бедственное положение солдат, корыстный интерес «нажиться на войне», и, вероятно, психические сдвиги, которые случались с людьми, попавшими в экстремальные условия. Рост психических заболеваний фиксировали и военные врачи, и сами солдаты. Даже если человек и не сходил с ума в медицинском отношении, то его психологическое состояние было близко умопомешательству: «Дорогая Мама. Я если не сойду с ума так повешусь я не могу жить хуже как в тюрьме…» — писал домой в Херсон солдат 40‐го пехотного запасного полка. «Кажется нам всем здесь, что мы уже мертвые души и ходим как угорелые от напряжения ума и сил. Частенько стало появляться душевно больных, да и не мудрено сойти с ума от такой жизни», — писал солдат домой в Самару. «Живется очень худо, крепко стонал, дошел до отчаяния и стал как сумасшедший», — описывал свое состояние другой рядовой[1984].
Сами солдаты пытались объяснить мародерство голодом в частях: «Голод. Пайки урезали. Кашу дают почти без масла. Мародерство принимает угрожающий характер»[1985]. Однако это была далеко не единственная причина, в ряде случаев мародерство объяснялось желанием получить военный трофей.
Чаще всего в мародерстве обвиняли казаков. Молодой военный врач Ф. Краузе, остановившийся на ночлег в частном доме во время отступления, утром обнаружил, что пока он спал, в дом пробрались казаки и перевернули его. Краузе даже с некоторым восхищением описал то, как «профессионально» они сработали: «Ночью в верхнее помещение пробрались казаки и к утру перерыли там все вверх дном… Но удивительно, с каким талантом казаки перерыли этот хлам, даже шкаф с книгами весь распотрошили»[1986]. Офицеры вспоминали, что если случайно на передовой попасть в расположение казачьей сотни, то можно всегда поесть мяса, «реквизированного» у местных: «Все всегда у них есть, у этих казаков! Говорят, что ждут не дождутся, когда можно будет пограбить»[1987]. Мародерство казаков было направлено не только на провиант, но в ряде случаев имело форму обычного вандализма. Офицер-артиллерист И. С. Ильин вспоминал, как в одном из домов в разоренной наступавшей русской армией Галиции он наткнулся на прекрасный рояль, который был весь изрублен шашками. У него не было сомнений в том, что это сделали именно казаки[1988]. Хотя чаще всего жестокость оправдывалась военным временем и преподносилась в качестве мести врагу, разгрому подвергались как свои деревни и местечки при отступлении, так и чужие при наступлении.
5 сентября 1915 г. на имя Главнокомандующего армиями Юго-Западного фронта поступило письмо крестьян-беженцев из села Киверцы Луцкого уезда Волынской губернии: «Ваше Высокопревосходительство! Мы, крестьяне села Киверцы Луцкого уезда, беженцы, имеем честь настоящим донести Вашему Высокопревосходительству на бесчинства и грабежи казаков, кои они проявляют над мирным населением в местах, где грозит нашествие неприятеля. Доносим Вам, что казаки в тысячу раз хуже грабят и издеваются над мирным населением. Они, въезжая в села, поголовно нагайками изгоняют все население из сел, лошадей заводят в дома и амбары, режут скот, бьют птицу, поджигают постройки, и все это делается без надобности, все хаты перерывают, все имущество выворачивают, ценные предметы забирают, везде и всюду ищут денег, нахальство и разнузданность их доходит до того, что они обыскивают крестьян, раздевая и снимая обувь, думая, что деньги у крестьянина лежат за голенищами или зашиты в складках платья. Все строения сжигаются дотла, и все это делают русские воины и над своим же населением; действия эти хуже в тысячу раз действий наших врагов, те, мы знаем по рассказам бежавших из неволи, не мародерствуют»[1989]. Генерал А. А. Брусилов, получив письмо, отметил, что это далеко не первая жалоба, доходящая до него в адрес казаков, и поручил командирам корпусов сформировать сотни казаков-жандармов для пресечения мародерства.
Бесчинства военных властей при насильственной эвакуации местного населения, согласно воспоминаниям А. Н. Яхонтова, обсуждались 16 августа 1915 г. на секретном заседании Совета министров: «С общегосударственной точки зрения недопустимо поголовное выселение населения с уничтожением имущества и всеобщим разорением. К тому же производится грубо и с насилиями, вплоть до убийства карательными отрядами землевладельцев, отказывающихся покинуть усадьбу. Сжигание построек и урожая крайне раздражает, и крестьяне даже вооружаются, чтобы охранять свое имущество от уничтожения. Разрушаются фабрики и заводы с запасами сырья и продуктов, к вывозу которых мер никаких не принимается»[1990]. Министр внутренних дел кн. Н. Б. Щербатов, ссылаясь на поступавшие к нему донесения, обвинял казаков в нравственном растлении (пьянстве, грабеже и разврате), указывал на практику совращения женщин-беженок, которых удерживали при себе во время походов для приятного времяпрепровождения[1991]. Главноуправляющий землеустройством и земледелием А. В. Кривошеин характеризовал ситуацию в прифронтовой полосе как «массовый психоз»[1992]. Председатель Совета министров И. Л. Горемыкин соглашался с тем, что «на фронте совсем теряют голову»[1993].
Особенно «отличились» казаки в захваченной Галиции. «Путешествие по Галиции — одно горе: так все разорено, в таком все запустении, что на душе делается грустно. Все разрушено, все в полусожженном виде, и в этих развалинах живут полуголодные оборванные женщины с кучей таких же ребятишек… Стыдно сказать, на три четверти потрудились над этим наши казаки. И все в один голос говорят это, все от них в ужасе», — записал Ильин в феврале 1915 г.[1994] Некоторые казаки открывали торговлю разворованным добром, продавали консервы, маринад, кетовую икру. Прапорщик Ф. А. Степун, оказавшийся в Галиции, описывал те же картины. Он также бóльшую часть ответственности за мародерство возлагал на казаков, считая их «профессиональными мародерами», но отмечал некоторую разницу между казаками и мобилизованными солдатами, полагая, что последние все же испытывали некоторые угрызения совести: «Лихая публика. Какие они вояки, щадят или не щадят они себя в бою, об этом мнения расходятся, я своего мнения пока еще не имею, но о том, что они профессиональные мародеры, и никого и ни за что не пощадят — об этом двух мнений быть не может. Впрочем, разница между казаками и солдатами заключается в этом отношении лишь в том, что казаки с чистой совестью тащат все: нужное и ненужное; а солдаты, испытывая все же некоторые угрызения совести, берут лишь нужные им вещи»[1995]. Другой анонимный автор рисовал все те же сцены казачьих зверств на Западной Украине: «Побывал в Черновицах, Снятыне и Коломые. В последней был свидетелем грабежа квартир, магазинов и вообще ужасных сцен вплоть до убивания мирных жителей нашими казаками»[1996].
Весьма показательно, что хотя патриотическая пропаганда использовала термины «варвар», «гунн» в отношении немцев, современники практически с самого начала войны начали их переадресовывать казакам. В одном из писем с фронта в сентябре 1914 г. солдат возмущался поведением последних, называя их гуннами: «Пришли мы сюда вчера под вечер. Первый уездный город. Жаль на него смотреть, так казаки его разграбили. Я вообще слыхал только легенду о казаках, но то, что увидел на самом деле, превосходит все писанное. Они берут что надо и не надо. В имении графа Тышкевича удивительно благоустроенном, с чудным парком, фруктовым садом, массой построек, прудами для разводки рыб, статуями, мостиками и т. п. они хозяйничали так, что больно глядеть. Все поломано, раскидано, мебель вспорота. Книги древней библиотеки разбросаны и разорваны… картины старых мастеров тоже изорваны… Эти господа — стыд русской армии… Это какие-то гунны»[1997]. Правда, солдаты и к самим себе были критично настроены, признавая, что озверение коснулось всех родов войск, что также вызывало в воображении ориенталистские штампы: «Мы все здесь превратились в каких-то скифов. Обросли, вечно грязные, потеряли человеческую физиономию… Спишь в грязных сапогах на бархатном диване, а уходят офицеры — солдаты просто сдирают обивку с мебели себе на шапки»