л «племяша», после чего отдал приказ по армии, «чтоб на передовой линии ни одной сестры милосердия не было»[2043].
В силу возрастных особенностей в определенную «зону риска» попадали молоденькие гимназистки — главный «резерв» медсестер для фронта. Изучение их перлюстрированной корреспонденции показывает довление романтических мотивов, вызванных психологической незрелостью, возможно чрезмерной увлеченностью бульварной литературой. Не случайно многие «блюстители нравственности» в последней видели причину упадка нравов, развращения молодого поколения, призывая к ее запрету. Литература, действительно, отражает многие психологические веяния эпохи, однако едва ли ее запрет способен как-то повлиять на проходящие в социуме процессы, связанные с ростом женского образования, овладение «мужскими» профессиями, общей эмансипацией. Именно к последней относятся появившиеся новые формы межполовых отношений. Кроме того, обычная городская среда ограничивала свободу общения молоденьких девушек и мужчин, в то время как на фронте любые барьеры разрушались, что воспринималось как более легкий способ найти себе пару. Одна сестра милосердия писала домой в Москву в январе 1916 г., рисуя свою жизнь в самых ярких красках, передавая атмосферу постоянного веселья и кутежа: «Живем здесь куда лучше, чем в Москве, веселье царит во всю; все балы, да разные приглашения. Готовит нам повар Московской гостиницы, украшает стол разными фигурами из дорогих продуктов и если бы не служба, то осталось бы надолго. Предложений масса, ухаживают за мной все. Лизе передайте поклон и скажите, что если желает выйти замуж за богатого человека, пусть едет скорее сестрой на войну»[2044]. Обделенные вниманием мужчин и подарками в мирной жизни девушки, став медсестрами, почувствовали свой новый, более высокий социальный статус, который позволял им войти в сообщество избранных: «За мною здесь много ухаживают, чиновники из союза дарят мне цветы, духи; ах, как все это приятно»[2045].
Правда, существовали принципиальные гендерные различия во взглядах на то, как и с кем медсестрам следует проводить время. Если для части девушек это был всего лишь легкий флирт, поднимавший их самооценку, то для некоторых неопытных офицеров — любовь на всю жизнь. Из-за дам сердца вспыхивали нешуточные конфликты, иногда кончавшиеся самоубийством или убийством. Опять-таки, кого-то это лишь интриговало, отвлекало от рутинной скуки и забот по уходу за ранеными. «А меня чуть было не зарезали как теленка и хотели обязательно застрелить. Влюбился в меня грузин-прапорщик, меня приревновал и хотел убить за то, что я его не люблю. Ужасно. За меня заступились и я тут то и сама влюбилась в защитника. Милые девчонки, как он хорош, зовут его Юрий, только он женат и имеет ребенка. Ну да это ничего. Мы с ним в Тифлисе очень весело провели время, а прапорщику показала длинный нос… Вообще здесь очень хорошо. Мужчины по нас сходят с ума, масса интересного, тут уж не до дела. Есть дела более интересные», — писала сестра милосердия из 25‐го Восточно-Персидского отряда Всероссийского Земского союза в августе 1916 г.[2046] Прапорщик Валентин Полянин из 15‐го стрелкового Е. В. Николая I Короля Черногорского полка писал в Киев не позднее марта 1916 г.: «Милая Оленька. Я уже давно на позиции и очень скучаю по Киеву… Офицеры молодые и старые гуляют, ухаживают за „офицерскими дамами“ (крестьянскими девушками)… Приезжают „сестры“, но из‐за них происходят чуть ли не драки, ревность пробуждается не только у холостых, но и женатых и старых офицеров. Дело чуть-ли не доходит до дуэли. Вот вчера, например, устроили бал, было несколько сестер, конечно, офицеры выпили… Под звуки вальса падали, пели, орали, шумели. Сестры с к-ром батальона оставили бал, офицеры обиделись, подняли такую стрельбу из револьверов, как будто пошли в наступление…»[2047]
Офицер И. Ильин, прибывший в Люблин принимать транспорт, остановился у знакомых и обнаружил там «любовную атмосферу»: «Миша открыто живет со старшей сестрой милосердия, которая была замужем, но с мужем разошлась еще до войны, кажется. Высокая, с орлиным носом, очень эффектная и, пожалуй, интересная женщина»[2048]. Как оказалось, этим отношениям предшествовал мелодраматический роман: двадцатилетний санитар от неразделенной любви к старшей медсестре и ревности к Мише решил покончить жизнь самоубийством и пытался отравиться, однако его спасли и отправили в Москву.
Однако не только прифронтовая полоса становилась территорией свободных отношений. В тылу усиливалась диспропорция мужчин и женщин, и романы между ранеными офицерами и замужними дамами становились нормой военного времени. Зырянов приводил весьма типичную историю, как некий поручик Фофанов, получив после контузии месячный отпуск, без предупреждения после долгого отсутствия отправился к жене в Воронеж, но та оказалась в больнице после аборта. Придя в больницу, Фофанов тремя выстрелами убил жену[2049]. Сослуживцы не осуждали убийцу, даже сочувствовали ему, так как он был отличным офицером, однако жалели, что он убил жену, а не того, кто наставил ему «рога». При этом знавшие Фофанова отмечали, что сам он никогда ни одной юбки не пропускал и охотно пользовался услугами проституток. Газеты были полны подобными сообщениями. В качестве приметы времени с полным основанием можно отметить рост ревности, как правило мужской, доводившей до преступлений. Так, например, сообщалась история любви студента юридического факультета московского Императорского университета А. И. Исарова, который застрелил свою возлюбленную Н. А. Тамазову, работавшую сестрой милосердия в офицерском лазарете. Причина — ревность к раненым офицерам, с которыми слишком много времени на работе проводила девушка. Кроме того, Исаров застал Тамазову с ранеными офицерами в театре, куда она их сопроводила из госпиталя[2050].
Противоречия двойной морали проявились также в столкновениях традиционной и модерновой психологии: первая имела патриархально-мускулинные основания и отрицала равноправие полов, вторая основывалась на идеях эмансипации и предполагала большую активность женщин. «Женщины очень распустились. Ужасно, что теперь творится в народе. По окончании войны и половина не сойдется и не найдет своих честных жен, а жены мужей. Творится что-то ужасное. Матери на произвол судьбы бросают своих маленьких детей, а мужья их кровь свою проливают, а они с любовниками гуляют. Страшное время пришло. Люди забыли Бога и потеряли совесть», — рассуждали современники[2051].
Сама по себе запись в сестры милосердия уже была проявлением эмансипации и некоторым вызовом патриархальным укладам общества. В знатных семьях запись на курсы медсестер воспринималась как блажь. Будущая медсестра Х. Д. Семина вспоминала, что родственники не поняли ее желания ехать на фронт за мужем-врачом в качестве медсестры и неоднократно над ней подшучивали: «Нина и Яша относились безразлично к моим курсам и считали, что это блажь, никому не нужная. И всегда с насмешкой и издевательством расспрашивали меня о работе в госпитале»[2052]. В связи с этим нельзя сбрасывать со счетов и того, что в ряде случаев через обвинения медсестер в разврате проявлялись солдатские гендерные стереотипы. Практически не вызывает никаких сомнений существование флирта между выздоравливавшими офицерами и медсестрами, легкие домогательства военных к девушкам, однако вряд ли можно точно сказать, как далеко это заходило. В каком-то смысле это была игра, принятая в определенных экстремальных условиях для снятия стресса: «Палату обслуживают санитарки. Легкораненые офицеры охотятся на них в коридорах, затаскивают в ванную, запираются там на крючок. Когда один запрется, другие на цыпочках подходят к двери, в замочную скважину подсматривают»[2053].
Тем не менее, как писали современники, несмотря на повсеместные изменения моральных норм, по мере приближения к фронту с женщинами и мужчинами происходили определенные метаморфозы. Казалось, что фронт представлял собой иную систему морально-нравственных отношений, предлагал более свободную (что характерно для экстремальной повседневности) систему межполовых отношений. Поэтому зашедшие в купе отправлявшегося на фронт поезда люди оказывались в рамках новой системы отношений, что немедленно сказывалось в проявлениях флирта. Поезд в этом контексте наделялся новыми функциями, становился неким хронотопом, обеспечивая переход из одного мира в другой. Зырянов описал такой случай: в купе поезда, идущего на фронт, сели поручик и молодая женщина, ехавшая на фронт к мужу в качестве медсестры. Между молодыми людьми достаточно быстро начался флирт, и поручик всю ночь провел под одеялом у дамы. Ехавший в этом же купе пожилой поставщик на следующий день возмущался: «Ишь кобыла нагайская! Всю ночь под одеялом целовались. Двадцать лет ездию по всем дорогам, а такого паскудства, чтоб баба в вагоне чужого мужика под одеяло на всю ночь пустила, не видывал… И когда они снюхаться-то успели? Хотел я утром, грешным делом, по-стариковски отчитать, одернуть их маленько, да побоялся. Чего доброго, прапор еще в морду даст. Ныньче народ пошел аховый, особливо которые в погонах»[2054].
С другой стороны, непосредственно у мест боевых действий, когда от медперсонала требовалась исключительная слаженность работы всей врачевательной системы, врачи и медсестры, работая на пределе сил, демонстрировали подлинную готовность к самопожертвованию. Случалось, что молоденькие медсестры, не выдерживая нервного напряжения от тяжелой работы и вида ужасных ран, сходили с ума