Таким образом, следует признать, что прифронтовая зона представляла собой пространство особого сексуального поведения, которое, усиленное стрессовым состоянием комбатантов, порождало у прибывавших из тыла современников ощущение массового полового безумия, полового психоза. Эта атмосфера действовала определенным образом на психически незрелых вчерашних гимназисток, поддававшихся порокам новой, взрослой, «свободной» от присмотра родителей жизни.
В некоторых случаях развязное поведение медсестер было следствием гиперстенической неврастении. О нервных заболеваниях медицинских сестер сообщали современники. Романы с офицерами для кого-то становились способом отвлечься от гнетущей действительности, добавить в тяжелые, будничные заботы романтических красок.
Ил. 162. Медсестра и раненый. № 193. М.: Изд. Тамаркин, 1914–1916. Иллюстрированная почтовая карточка
Ил. 163. Медсестра и раненый. № 191. М.: Изд. Тамаркин, 1914–1916. Иллюстрированная почтовая карточка
Часто поводом к рождению негативного образа медсестры становилась разница эмоциональных состояний, в которых находились молоденькие гимназистки, только прибывшие в места боевых действий, и раненые солдаты. Первые были полны возвышенно-патриотическими чувствами, романтическим восприятием действительности, вторые находились в пограничном психическом состоянии, их раздражало поведение медсестер. Попытки девушек поддерживать боевой дух, патриотические настроения в сердцах солдат вызывали иногда большее раздражение, чем распутное поведение: «Сестра милосердия Шатрова, симпатичная пройдоха, утешая меня на перевязках, говорит: „Потерпите, голубчик! Будьте мужественны до конца. Помните, что все это вы переносите во имя родины, веры, царя“. Слова ее кажутся мне наглой иронией», — писал И. Зырянов[2070].
Удар по образу сестры милосердия был нанесен и репрезентационными ошибками патриотической пропаганды. Некоторые изображения как будто «выдавали» и подпитывали распространенные в обществе слухи о распутстве медсестер. На них сексапильные блондинки и брюнетки заигрывали с солдатами и офицерами, строили им глазки. В ряде рисунков угадывалась стилистика декаданса. Можно допустить, что иногда это было следствие неудачного «перепрофилирования» художника-иллюстратора, работавшего в мирное время в сфере рекламы определенной продукции для высшего света. Поэтому медицинские сестры автоматически обретали черты модных кокеток, а раненые офицеры — увивавшихся вокруг них щеголей. В одном случае художник хотел изобразить раненого воина, которому подняться на ноги помогала медсестра, но в итоге получилась страстная сцена: полулежащий мужчина, обнимая, притягивает к себе слабо сопротивляющуюся женщину. Обращала на себя внимание лежавшая на плече мужчины рука медсестры — в таком положении женщина не могла помочь встать воину, но сама опиралась на него. К тому же по рисунку было неясно, действительно ли солдат является раненым, — повязки или раны на нем отсутствовали (ил. 162). На другой открытке молодой офицер был изображен с перебинтованной головой. При этом он смотрел на стоящую рядом молоденькую сестричку каким-то осоловевше-похотливым взглядом, держал ее за руку, в то время как девица стыдливо отводила глаза в сторону и прятала в кармане другую руку. Создавалось впечатление, что ей было чего стыдиться. Здесь также примечательны сапоги офицера — лакированные, с тонкими, длинными носками и на высоких каблуках (ил. 163). В условиях распространенных слухов о нравственном падении медсестер сложно было придумать менее удачные образы. Впоследствии рижское издательство Х. Кноппинг сделало некоторые выводы и слегка изменило рисунки, дополнив их текстом, который должен был помогать зрителю «правильно» считывать визуальное сообщение. Так, картинка с сидящим на коленях и притягивающим к себе медсестру солдатом получила подпись «Приятель в нужде». Другая открытка, изображавшая раненого солдата, обнимающего медсестру, называлась «Человеческая любовь» (вероятно, тем самым человеческую любовь хотели противопоставить любви между мужчиной и женщиной).
В результате вместо сакрализации сестер милосердия происходила профанация и даже демонизация образа. Среди крестьянских высказываний в адрес медсестер встречается уже разбиравшийся фольклорно-архетипический оборот речи «смеются, когда раненые стонут». Грамотный крестьянин Курляндской губернии в феврале 1915 г. описал прифронтовую полосу как сплошной бордель: «Там нет никакого порядка: офицеры разъезжают на автомобилях с б…, а сестры милосердия смеются в то время, когда раненые стонут»[2071].
В действительности сложно переоценить значение сестер милосердия, спасших, выходивших сотни тысяч солдат: вынесших их с поля битвы, спасших благодаря вовремя сделанным перевязкам, ассистировавших на операциях, кормивших их с ложечки и т. д. Медперсонала не хватало, и в некоторых госпиталях четыре сестры приходились на пятьсот раненых[2072]. От сестер требовалось не только героическое исполнение своих непосредственных обязанностей, но и участие в боевых действиях. Одной из первых медийных героинь первого типа стала медсестра Евгения Коркина, которая в марте 1915 г. под обрушившимся на лазарет неприятельским огнем самостоятельно эвакуировала в безопасную зону остававшихся раненых (ил. 164). Ее подвигу были посвящены журнальные статьи, лубочные картинки. Еще активнее воспевался подвиг другой сестры — Риммы Ивановой, — которая 9 сентября 1915 г., вынося раненых с поля боя и обнаружив, что все старшие чины погибли, сама попыталась повести оставшихся солдат в наступление, но была убита. Практически все газеты России написали о подвиге 21-летней девушки, прозванной «ставропольской девой» на манер Орлеанской девы — Жанны д’Арк. Началась повсеместная визуализация героической смерти санитарки, и очень скоро из обычной медсестры она превратилась в очередной символ. Даже британский журнал The War Illustrated в октябрьском выпуске поместил картину, изображавшую подвиг Ивановой, на обложку номера.
Ил. 164. Подвиг сестры милосердия Е. П. Коркиной. 1915. Лубок
Однако здесь пропагандистская машина дала сбой. Художники дали волю своим фантазиям, и на свет стали появляться фантастические образы сестры-воительницы. С. В. Животовский изобразил Р. Иванову с поднятой над головой саблей в самой гуще рукопашной схватки[2073]. Редакторы «Русского инвалида», «Огонька» изменили ее имя с Риммы на Мирру — неуклюже попытавшись обыграть мысль о том, что русские медсестры ведут солдат в атаку ради скорейшего окончания войны[2074]. Кинематографисты, почувствовав прибыльность подобных сюжетов, в кратчайшие сроки по заказу военного ведомства сняли фильм «Героический подвиг сестры милосердия Риммы Михайловны Ивановой», в котором актриса, игравшая Иванову, со зверским выражением лица и саблей наголо на высоких каблуках бежала в атаку, стараясь при этом не растрепать модную прическу. Фильм вызвал возмущение родителей Ивановой и ее сослуживцев. 9 декабря 1915 г. в газетах появилось письмо отца Риммы, коллежского асессора Михаила Павловича Иванова, в котором он назвал киноленту грубым фарсом и отметил, что образ, созданный в картине, не имел ничего общего с его дочерью: «Под именем моей дочери на экране появилось совершенно другое, мне неизвестное лицо, да и сама картина не соответствует действительности: в ней изображена „артистка“ довольно высокого роста, в узкой модной юбке, модных лакированных туфлях на высоких каблуках при белом апостольнике и переднике и, в довершение всего этого, с саблею наголо. Между тем, покойная моя дочь была небольшого роста, воинственного вида не имела, с саблею не выступала и была убита на передовых позициях при исключительных обстоятельствах, как о том гласили первые телеграммы о ее беспримерном подвиге. Никакой ходульности и показного героизма в трагической смерти моей дочери не было. Слившись душой с серыми воинами, покойная была проста, подвиг свой совершила в серой шинели, и она пошла не с винтовкой или саблей в руках, а с крестом на груди — символом милосердия и чистой любви, не покидая при этом своей кожаной сумочки с перевязочными средствами и медикаментами, с которой она никогда не расставалась, носивши ее на простом ремне через плечо»[2075]. Под давлением общественности особым циркуляром товарища министра внутренних дел в феврале 1916 г. фильм был снят с проката по всей территории России. Однако определенный удар по образу сестры милосердия уже был нанесен, и когда до малограмотных крестьян доходили известия о награждениях сестер милосердия медалями, они делали выводы, что получили их женщины совсем за другие заслуги. Например, крестьяне Енисейской губернии в ноябре 1915 г. в поселке Жуковском Ачинского уезда комментируя известие из газеты о том, что Николай II наградил сестер милосердия Георгиевскими медалями, объяснили это просто: он спал с ними. Добавив, что сестрам стоило кресты повесить на другое место[2076].
Тем не менее медиатизация символа сестры милосердия привела к недобросовестной и даже преступной эксплуатации этого образа женщинами, никак не связанными с Красным Крестом. Согласно уставу Российского общества Красного Креста и российскому законодательству за незаконное ношение формы сестры милосердия предусматривалось наказание в виде штрафа или ареста до трех месяцев. Вместе с тем современники обращали внимание, что авантюристки и проститутки использовали форму медсестры в корыстных целях, еще более дискредитируя и без того подпорченный образ. Переодевание проституток в медицинскую форму преследовало как минимум две цели: привлекало клиентов новомодной разрекламированной одеждой и позволяло временно по