Популярность этой аллегории, вероятно, объясняется несколькими факторами. Во-первых, с визуальной точки зрения подобный образ мог быть заимствован из киноафиш, рекламировавших фильмы-боевики. Современники отмечали, что именно киноафиши, использовавшие аляповатые краски, а в вечернее время подсвеченные электрическим освещением, имели наибольшее, по сравнению с театральными афишами, воздействие на толпу, легко западали в память обывателей[2464]. Интересно, что Ю. Левинг, отмечая воздействие уличной рекламы на массовое сознание, рассматривает ее в контексте мистических представлений, сравнивая светящиеся буквы с горящими письменами, выступившими на стенах дворца Валтасара[2465]. В кинематографических сюжетах автомобиль нередко был связан со злым роком, как, например, в фильме «Страшная месть горбуна», в котором миллионер-горбун на автомобиле сбивал бедную модистку[2466]; появлялся в кинокомедиях, например в ленте «Сойди же, наконец, с автомобиля» — «забавной комедии, — как анонсировалось в рекламе, — которая показывает нам, какое огромное влияние на любовь может оказать… автомобиль»[2467]. Примечательно, что противники кинематографа, настаивавшие на развращающем воздействии его на публику, в качестве аргумента приводили зрелища ужасных автокатастроф, эксплуатировавшихся режиссерами[2468]. В качестве примера подобной картины, вероятно, можно привести пользовавшийся большим успехом у зрителей фильм «Шепот Сатаны», снятый в 1916 г. «Русско-датской кинематографической конторой», о котором критики писали: «Обращает на себя внимание момент, когда проламывается висящий мост под мчащимся автомобилем и последний вместе с пассажирами летит в бездну»; на афише фильма «Тайна карт» «красовались» упавший с обрыва автомобиль и лежащие вокруг него трупы пассажиров[2469]. Можно сделать вывод, что образ летящего в бездну автомобиля был известен российской визуальной семиосфере.
Ил. 186. Российское. А пока они грызутся… // Барабан. 1917. № 23. Задняя сторонка обложки
Во-вторых, следует учесть, что XX век в сознании современников отождествлялся прежде всего с техническими достижениями, а одним из самых заметных из них в городской повседневности был автомобиль. Здесь примечательно выступление Маклакова в Думе в мае 1916 г., в котором он, по сути, противопоставил «автомобильную Россию» России патриархальной, первобытной: «Есть для нас и для меня в том числе много милого и привычного в этих картинах родной России, в этом сохранившемся кое-где патриархальном строе отношений и даже в этой первобытной культуре, где есть места, куда не захаживал автомобиль»[2470]. В московском журнале «Автомобилист» печатались карикатуры, изображавшие деревенских жителей, напуганных проносящимися мимо них автомобилями. Один из художников пытался представить автомобиль будущего, единственным отличием которого от существовавших на тот момент автомобилей было то, что пассажиры в нем сидели под стеклянными куполами (ил. 187). На другой иллюстрации автомобиль на большой скорости проламывал деревенскую избу.
Ил. 187. Автомобиль будущего // Автомобилист. 1917. № 5. С. 18
Впрочем, сельским жителям и в реальности приходилось поражаться некоторым усовершенствованным автомобилям. Так, А. И. Спиридович вспоминал, что царский шофер Кегрес сконструировал автомобиль-сани: «Мы летели целиной по снежному полю, преодолевая все сугробы. Надо было видеть удивление останавливавшихся на дороге крестьян, когда наши сани-автомобиль пересекали их дорогу и неслись по ровному полю, вдоль ее»[2471]. Автомобиль-сани был изготовлен в нескольких экземплярах.
Использовался образ автомобиля и в журнальной сатире, обличавшей отсталость системы управления в России. В январе 1917 г. в журнале «Будильник» была опубликована карикатура под названием «Система управления», на которой престарелый чиновник, застрявший в автомобиле в снегу, пытался завести машину, хлеща ее плеткой (ил. 188).
Ил. 188. Д. Моор. Система управления // Будильник. 1917. № 3. Обложка
Однако для представителей бедных и средних слоев личный автомобиль был знаком принадлежности к высшим слоям общества, часто вызывал классовую ненависть, его пассажиры порой изображались циничными и черствыми людьми. В сентябре 1915 г., когда в столицах остро стоял вопрос размещения и питания беженцев, в «Новом Сатириконе» появился рисунок Н. Ремизова, на котором была изображена молодая пара. Барышня говорила кавалеру: «Ах, Серж! У вас золотая голова: сегодня все театры закрыты, а вы так удачно придумали — ехать смотреть беженцев!..»[2472] Личный автотранспорт особенно начал раздражать горожан в 1915–1916 гг., когда по ряду причин в Петрограде и Москве сократилось трамвайное движение и пассажиры вынуждены были штурмом брать вагоны и давить друг друга, в то время как ненавистные им представители «верхов» разъезжали в частных или служебных авто. Неудивительно, что массовое сознание рассаживало по автомобилям внутренних врагов — шпионов; личный автомобиль Вильгельма II в воображении художников был похож на нечто среднее между танком и домом[2473].
В то же время автомобиль как символ прогресса (позитивный образ для образованной части общества) обретал в повседневной жизни в глазах ряда обывателей и негативную коннотацию символа насилия. Связано это было, прежде всего, со статистикой несчастных случаев на улицах, и хотя чаще всего в транспортных происшествиях фигурировал трамвай, как правило, он не являлся виновником ДТП с участием прохожих. Курсировавший по заданной рельсами траектории, не превышавший скорость, трамвай мог представлять угрозу разве что для пьяных или зазевавшихся пешеходов; часто травмы получали пассажиры, пытавшиеся запрыгнуть в него на ходу или, наоборот, соскочить. Автомобиль же был символом скорости и свободы движения; маневрировавший среди трамваев и извозчиков, он представлял реальную угрозу для пешеходов в условиях отсутствия регулировки дорожного движения[2474]. Обязательные постановления о порядке движения предписывали водителям автомобилей уступать дорогу конному транспорту и запрещали его обгон, однако автомобилисты постоянно их нарушали. Журнальная изобразительная сатира сохранила множество визуальных образов дорожных происшествий с участием автомобилей. В весеннем номере «Стрекозы» за 1917 г. автомобиль сравнивался с танком: так же как танк на полях сражений, автомобиль давит врагов-пешеходов на улицах городов[2475]. Ю. Левинг обращает внимание на то, что в русской поэзии поездка на автомобиле окружалась «аурой катастрофизма», а само авто «ассоциировалось с необузданной, стихийной силой с мифологизирующим потенциалом»[2476].
Пресса любила «смаковать» происшествия с автомобилями, упоминая тяжелые травмы, которые получали как пассажиры, так и пешеходы. Пассажирами авто, как правило, являлись зажиточные люди или известные государственные деятели, поэтому подобные сообщения нередко вызывали определенный общественный резонанс. Одно из наиболее нашумевших в Петрограде автомобильных происшествий случилось 7 января 1915 г.: автомобиль «настиг» сани, врезался в них сзади, опрокинул и выбросил пассажира на панель. От удара головой о мостовую тот потерял сознание[2477]. Хотя пострадавший не получил серьезных травм, эту историю долго обсуждали, так как пассажиром был Г. Распутин. Здесь примечательно то, что автомобиль, вопреки правилам, двигался быстрее извозчика и ударил сани сзади, в чем можно усмотреть некий злой умысел. Кроме того, обращает на себя внимание глагол «настичь», использованный журналистом, — тем самым происшествие противниками Распутина представлялось в качестве постигшей «старца» кары, возмездия. Автомобиль оказывался олицетворением рока, что, как уже было отмечено, является одним из признаков автокинетофобии, предполагающей одушевление транспортного средства. Небезынтересно, что слухи о неуловимости и недосягаемости Распутина также были связаны с автомобилем: бывший министр внутренних дел А. Н. Хвостов на допросе в 1917 г. рассказывал, что у агента охранки И. Ф. Манасевича-Мануйлова был специальный быстроходный военный автомобиль, за которым не могли угнаться автомобили охраны, и он периодически на нем куда-то увозил Распутина[2478]. Последний раз имя Распутина в связи с темой «черных автомобилей» всплыло в марте 1917 г. В. М. Пуришкевич писал, что ночью перепуганные милиционеры приняли за «черный автомобиль» грузовик с эксгумированным трупом Распутина, который намеревались вывезти и закопать у Выборгского шоссе: «В те дни, как известно, какие-то таинственные черные автомобили разъезжали по Петрограду и постреливали, очевидно, с провокационной целью по народу, после чего на полном ходу скрывались. Автомобиль с гробом Распутина и был принят за один из таких таинственных автомобилей»[2479]. Эту историю так дополнял отставной генерал Ф. Я. Ростковский: когда автомобиль под конным конвоем въезжал в Лесной участок, милиционеры на всякий случай выстроили баррикаду[2480].
Сравнение техники с живыми существами становилось особенно актуальным в годы Первой мировой войны в условиях распространения мистических эсхатологических настроений, уже рассмотренного ранее мотива «металлического мира», в котором изобретения являлись кознями антихриста. Примечательно описание газетой загадочного желтого тумана, который накрыл Москву вскоре после происшествия с Распутиным: «Трамваи выплывали из мглы какими-то фантастическими призраками с красными глазами», — писали очевидцы