[694]. Современники, в частности К. И. Чуковский, также критиковали «буржуазную педагогическую систему», считая, что она посредством выпуска детских журналов воспитывает «онаниста и потенциального самоубийцу»[695]. Соглашаясь с тем, что суицид в ряде случаев является следствием когнитивного конфликта между реальностью и собственными образами, представлениями о ней, едва ли можно в качестве единственной причины называть систему воспитания, тем более что среди суицидентов рассматриваемого периода были дети совершенно разных сословий. Весьма любопытные данные о причинах самоубийств несовершеннолетних по Петербургу и Москве на 1909 г. привел В. К. Хорошко. Согласно его статистике, у девушек 40 % суицидов произошло по сексуальным причинам, на втором месте — семейные (25 %), у юношей на первом месте (30 %) социально-экономические причины, на втором также семейные (15,6 %)[696]. По-видимому, феномен суицида школьников следует изучать в контексте кризиса детской повседневности, связанного как с субъективными, так и c объективными факторами.
Основными сферами повседневного существования учащихся были дом и школа, в меньшей степени — улица с ее «взрослыми» соблазнами, самостоятельностью. Сфера школы была строго организована, структурирована, предлагала учащимся в процессе их социализации очевидную последовательность действий. Вместе с тем широкий круг общения, куда входили не только сверстники, но и учителя, и имевшие место со стороны последних карательные санкции, делали эту сферу повседневности «чужой», в отличие от «дома», в котором можно было скрыться от внешних проблем в кругу близких людей. Однако когда «дом» терял свои охранительные функции в силу семейных неурядиц, а «школа» более не предлагала ясной последовательности действий в случае угрозы исключения или даже оставления на второй год, ребенок искал альтернативные выходы, стремился к упорядочиванию-упрощению своего пространства повседневности, что нередко приводило к самоубийству. Начавшаяся Первая мировая война, ломавшая привычную повседневность, создавала условия для роста суицидальной активности школьников.
Распространенным было сведение счетов с жизнью подростков, которых родители не отпускали на фронт. Здесь также переплетались наивные юношеские мечты стать героем и желание разрушить приевшийся, наскучивший быт, особенно тогда, когда он выступал источником тех или иных проблем. В последнем варианте желание уйти на войну можно рассматривать как бегство от текущих проблем. Так, в ночь на 8 января 1915 г. повесился ученик VI класса Екатерининско-Александринской Луганской мужской гимназии девятнадцатилетний Сергей Сахновский. Директор гимназии поручил помощнику классных наставников А. Альбрехту разобраться в причинах, и тот в рапорте сообщил со слов отца самоубийцы, священника Сахновского, что причиной стал его категорический отказ отпустить сына в действующую армию до сдачи экзаменов за VI класс, для чего священник Сахновский отобрал у сына паспорт. При этом отец не был против ухода сына на фронт после сдачи всех экзаменов, в связи с чем еще 23 декабря 1914 г. подал письменное прошение о своем согласии на допущение сына к испытаниям в январе и на поступление его добровольцем в армию. Сам же Сергей не только не подал письменное прошение о допущении его к ускоренным испытаниям, но даже устно не заявил о том администрации гимназии. Скорее всего, затея с уходом в армию была вызвана именно боязнью экзаменационных испытаний вкупе с домашними неурядицами. Как стало известно, священник Сахновский был вдов и один воспитывал шестерых несовершеннолетних детей. С Сергеем у него складывались самые сложные отношения. В рапорте о случившейся трагедии Альбрехт отмечал: «К сему должен добавить, что условия домашней жизни бывшего ученика 6‐го класса Сахновского вообще были в высшей степени неблагоприятны, и между отцом и сыном давно установились не столько молчаливые, сколько обостренные и даже враждебные отношения, о чем приходится слышать и от членов учебно-воспитательной корпорации, и от товарищей ученика, и от сторонних лиц»[697]. Усугубляла обстановку и низкая успеваемость Сергея: в 1912 г. он был оставлен на второй год в IV классе, при переходе в V и VI классы имел «хвосты» по некоторым предметам; в его кондуите содержались замечания по поводу курения на улице, дурного поведения вне стен гимназии, общения с хулиганами. Мысль об уходе в армию добровольцем пришла Сергею сразу с началом войны, о чем он и начал упрашивать отца. Но Сахновский-старший был непреклонен и требовал от сына получить сначала свидетельство хотя бы за шесть классов.
Характерным было суицидальное поведение у детей беженцев, особенно некоренной нации. 7 февраля 1915 г. в г. Андижан Ферганской области в городском саду пыталась покончить жизнь самоубийством, выпив раствор карболовой кислоты, шестнадцатилетняя ученица Андижанской женской прогимназии еврейка Сара Непомнящая[698]. Как отмечалось в протоколе, вероятной причиной являлись частые ссоры с больной матерью из‐за плохой успеваемости Сары. Девушку удалось спасти. В феврале 1916 г. председатель педагогического совета Черкасской женской гимназии А. В. Самойлов сообщал в Министерство народного просвещения о покушении на самоубийство 16 ноября 1915 г. ученицы VII класса Любови Кабаловой, выпившей раствор нашатырного спирта. Причиной покушения на самоубийство, согласно оставленному ученицей письму, было беженство, а также удрученное состояние в связи с гибелью на войне жениха — военного летчика. Люба приехала в Черкасск из г. Пинска Минской губернии и до несчастного случая училась в гимназии менее месяца. Попытка суицида не удалась, и девушка осталась жить[699]. Директор народных училищ Петроградской губернии писал в Министерство народного просвещения о суициде ученика Нарвского высшего начального училища шестнадцатилетнего эстонца Эдуарда Лемона. Он был круглым сиротой, жил в собственном доме вместе с беженцами. На перемене между занятиями выбросился из окна второго этажа. Причинами самоубийства назывались тяжелый быт и плохая успеваемость юноши[700].
Нельзя не учитывать и того, что покушения на самоубийство подчас выступали как форма шантажа. Давно замечено, что выбранный способ ухода из жизни связан с силой желания расстаться с жизнью: как правило, те, кто пытается отравиться, до последнего надеются на спасение. 15 марта 1915 г. Станислава Суботковская, учащаяся Пинской женской гимназии, решила свести счеты с жизнью в здании гимназии. Накануне она написала несколько прощальных писем. Одно из них, самое подробное, было адресовано учителям гимназии. В нем девушка просила никого не винить в своей смерти и описывала свои бытовые тяготы: вынужденные занятия репетиторством, чтобы прокормить семью, ухаживание за больным отчимом, малолетней сестрой, в результате которых она отставала в школе и в конце концов не была допущена к экзаменам. «Как Вы бы поступили на моем месте? Что бы Вы сделали? — задавалась вопросами Станислава. — Сгореть со стыда или умереть. Одно из двух. Умереть, значит хоть немного сделать добра своим подругам потому что будут легче экзаменовать, если не захотят новых самоубийц, которыя еще не говорят, как и я до последней минуты… Мне очень хотелось окончить вместе с Вами гимназию. 1 мая быть свободной и вольной птичкой. Но увы? Судьба иначе решила и так должно быть»[701]. Вероятно для усиления эффекта Суботковская просила не нести ее тело домой, а похоронить на территории гимназии. Впрочем, на письме имелись следы слез, поэтому нет сомнений в общей искренности переживаний девушки. Однако автор письма не хотела умирать, а потому ее покушение на самоубийство во многом преследовало цель привлечь к себе внимание. 19 марта 1915 г. она явилась в гимназию и выпила морфий, тут же сообщив об этом учительнице. Врачи из соседнего госпиталя, которых вызвала учительница, сделали ученице промывание желудка (в котором следов морфия обнаружено не было). Протокол заседания педагогического совета Пинской женской гимназии заканчивался следующим описанием: «Явившийся же ок. 6 часов вечера гимназический врач нашел покушавшуюся на отравление воспитанницу с приподнятым и возбужденным настроением: пообедав, она громко и оживленно беседовала с сестрой милосердия и много пела. Так как родители ученицы были в отъезде для лечения в Петрограде, и она требовала за собой еще наблюдения, то главная надзирательница взяла Суботковскую на свою квартиру, где она и находится до настоящего времени, не изъявляя ни малейшего желания отправиться в свой дом». Так как у Суботковской были неудовлетворительные отметки по русскому языку и геометрии, она не была допущена до экзамена, но, учитывая обстоятельства, ей в виде исключения разрешили сдать выпускные экзамены в августе.
Детские самоубийства, как вызывавшие повышенный эмоциональный отклик у читателей, в условиях разворачивавшихся пропагандистских кампаний нередко использовались в политических целях. Так, во время разгоравшейся германофобии пристальное внимание в школах уделялось учителям немецкого языка, использование которого де-факто было запрещено в публичных местах. Общественность, реагируя на сообщения о самоубийствах детей, традиционно винила в этом педагогическую систему. Однако в период войны внимание российских подданных было особенно приковано к вопросу, по каким именно предметам не успевал ученик. Если оказывалось, что учащийся имел низкую успеваемость по немецкому языку, то на преподавателя обрушивалась травля, заканчивавшаяся, как правило, его увольнением. Подобная история разыгралась в Мелитополе Таврической губернии 3 марта 1915 г., когда уче