Политика великого князя Николая Николаевича по массовому выселению «неблагонадежных элементов» из прифронтовой полосы подвергалась критике не только обывателями, но и высшим чиновничеством. Так, дворцовый комендант В. Н. Воейков писал о главнокомандующем: «Великий князь, будучи неуравновешенным, поддавался впечатлениям минуты; никогда не имея определенного плана действий, он, под влиянием многочисленных советчиков, нередко отдавал, как говорят французы, „ordre“ (приказ), „contre ordre“ (отмена), тем самым создавал „désordre“ (путаница). Особенно много жалоб поступало на его распоряжения по эвакуации Царства Польского. Несмотря на неоднократные обращения по этому поводу Совета Министров к штабу Верховного Главнокомандующего, продолжалось полнейшее разграбление нашими отступавшими войсками мирного населения, разгром богатейших усадеб с историческими дворцами и совершенно ненужные выселения местных жителей, приводившие польский край к полному разорению и к наводнению центральных губерний России насильно эвакуируемыми из черты оседлости евреями»[1149].
У обывателей претензий в адрес евреев было больше, чем в адрес этнических немцев. Если последних обвиняли в сочувствии Германии и шпионаже, то евреи, торговавшие продуктами, обвинялись в намерении отравить русских солдат, а поддавшиеся юдофобии раненые пугали друг друга, что врачи-евреи в лазаретах специально без необходимости ампутируют воинам конечности. Генерал Н. Н. Янушкевич, начальник штаба Верховного Главнокомандования, распространение в армии сифилиса объяснял кознями евреев, которые на свои деньги содержат зараженных женщин и предлагают их русским солдатам[1150]. Абсурдность слухов не смущала массовое сознание в условиях распространения коллективных фобий. В конце концов юдофобия привела к тем же результатам, что и германофобия: образ еврея-врага перенесся на представителей правящей династии. Так, крестьянин Ярославской губернии Василий Трофимов сказал 15 августа 1915 г.: «Николай Николаевич… из евреев, боится немцев и находится в их руках; государыни наши тоже из евреев»[1151]. В кругах образованных антисемитов, понимавших цену слухам о еврейском происхождении членов династии, говорили о связях Распутина с евреями-банкирами и уже через него переходили на демонизацию императрицы Александры Федоровны.
В начале ноября 1914 г. население Львова жило ожиданиями еврейского погрома. В качестве профилактической меры евреи выставляли в своих окнах православные иконы, причем то же самое делали представители и других национальностей, включая русских, опасавшихся, что возбужденная толпа может перепутать их с евреями[1152]. Антисемитский мотив часто вспыхивал во время продовольственных погромов, когда агрессивные крестьянки, солдатки, начиная громить рыночные лавки, обвиняли еврейских торговцев во взвинчивании цен. Подобные события разыгрались 7 мая 1916 г. в Красноярске: торговка мясом еврейка Ф. Я. Синец поругалась с одной покупательницей-солдаткой, возмущавшейся ценами. Покупательницу поддержала толпа, и в результате начавшегося погрома были разграблены 51 еврейская и 11 русских лавок, десятки людей были избиты (включая и русских торговцев)[1153]. Исследователи отмечают, что в этих погромах доминировали не столько этнические, сколько социально-экономические причины. Вместе с тем в Енисейской губернии в годы мировой войны ходили слухи о существовании тайной еврейской организации, помогавшей с побегами пленным немцам и австрийцам.
Следует дополнить, что образ внутреннего врага в «патриотическом» дискурсе формировался не из одних только немцев и евреев. Первая мировая война подняла мутную волну ксенофобии, которая всколыхнула застарелые национальные конфликты. Понимая это, власти с большим подозрением относились к иноверческим народам. МВД отчитывалось перед дворцовым комендантом В. Н. Воейковым в октябре 1915 г.: «С возникновением войны в МВД стали поступать сведения о подозрительном поведении некоторых групп татарского населения и о возможности, якобы, с их стороны враждебных выступлений, в случае успеха турецкого оружия. С своей стороны турецкое правительство, в связи с подготовлением к войне, было озабочено возбуждением против России племен, населяющих, главным образом, Кавказ и Туркестан, и с этой целью, по имеющимся сведениям, командировало туда турецких эмиссаров для пропаганды среди мусульманского населения идей панисламизма. Под влиянием этой пропаганды среди некоторой части мусульман Кавказа и Туркестана, действительно, стало замечаться стремление к оказанию в той или иной форме активной помощи Турции. Симпатии в единоверной Турции среди проживающих в империи мусульман, по-видимому, и в настоящее время поддерживаются турецкими и афганскими эмиссарами, так как среди турецких и кавказских мусульман стало замечаться стремление к проявлению симпатий в более реальной форме, в виде денежных сборов на военные нужды Турции, а среди сартовского населения Туркестана образовались даже „маджахиддины“ — тайные комитеты, имеющие своей целью ведение агитации за восстание против России и объединение всех мусульман под властью турецкого султана. Комитеты эти, по сведениям, вошли в сношение с афганским правительством, подстрекая его к выступлению против России и обещая свою помощь, в случае открытия военных действий. Вообще же, некоторая часть мусульманского населения империи, сохраняя внешнюю лояльность, сочувственно относится к туркам и немцам и с интересом следит за действиями турецких и германских войск»[1154].
Если описанный московский майский погром проходил под знаменем борьбы с внутренними немцами, то продолжавшийся два дня Астраханский погром, помимо немецкого фактора, включал и персидский. Ситуация с продуктами питания в Астрахани обострилась еще в августе 1915 г., когда на имя губернатора пришло анонимное письмо «от жителей Астрахани»: «Если торгующими готовым платьем и обувью, а также мучниками не будут понижены вздутые цены на их товары, то мы (заявители) принуждены будем учинить над ними и их товарами свою инквизицию, как это было в других городах»[1155]. Любопытна в данном контексте апелляция к «другим городам»: ходившие среди народа слухи о погромах в разных уголках империи являлись руководством к действию. Однако губернатор И. Н. Соколовский, рассчитывая на собственный авторитет в городе (он попал в немецкий плен, но бежал и вернулся в Астрахань героем), не придал значение этому письму. Вместе с тем межнациональные отношения в городе накалялись. Кроме виновных во всех бедах немцев и евреев, астраханцы с большим подозрением стали относиться к проживающим в городе персам. Поводом для выплескивания накопившейся злости послужил конфликт именно на национальной почве: 8 сентября на берегу Волги был избит перс — чистильщик обуви. В толпе зазвучали призывы к избиению персов, и женщина, бывшая тому свидетелем, предупредила торговавшего фруктами в Малых Исадах перса Кафарова. Кафаров и другие торговцы-персы заперли свои лавки, но это только еще больше разозлило толпу, во главе которой стоял ратник-ополченец татарин Карбасов. Те же ратники, числом около пятидесяти человек, переправившись на другой берег Волги, избили еще одного чистильщика сапог, далее — вафельщика, разграбив имущество и товар в бакалейной и посудной лавке и в квартире Касима Рахманова. Вслед за тем толпа, разогнанная было полицией, перешла в соседний со станцией Архиерейский поселок, где также избила и ограбила зеленщика и бакалейщика. Все избитые были персами, причем толпа проявляла известную разборчивость и каждый раз удостоверялась в национальной принадлежности своей жертвы, в чем обнаруживается сходство с московскими событиями. Если выяснялось, что лавка, где уже начался погром, принадлежала не персу, люди прекращали громить ее и уходили. Такая организованность говорит о спланированной заранее акции и об авторитете ее руководителей, так как в условиях стихийно вспыхнувшего бунта остановить погромщиков практически невозможно. На следующий день расширился не только состав погромщиков (к ратникам присоединились женщины, подростки и прочий люд), но и национальный состав жертв. 9 сентября беспорядки начались в мучном ряду, где с толпой в пререкания вступил торговец-немец Кильтау. Погромщики по акценту узнали в нем немца и с криками «бей его» кинулись на Кильтау. Тот скрылся, пробежав через мучную лавку Степашкина, на которой толпа и выместила свою злость. Далее были разгромлены лавки Бореля, Герляха, Шмидта, Фиша и Мезера, Рейнеке и др. Всего пострадало 9 немецких и 2 русские лавки. Свидетели отмечали, что пока одни погромщики просто уничтожали товар, другие, преимущественно женщины и дети, аккуратно его заворачивали и забирали с собой. Многих удивляло, с какой легкостью некоторые женщины убегали от полиции с мешками-пудовиками (16,3 кг) с мукой. Полиция предпринимала робкие попытки остановить погром, но в силу своей малочисленности не справлялась, в то время как вызванные казаки играли роль пассивных наблюдателей, а по словам некоторых свидетелей — даже выражали сочувствие громилам. Полицмейстер Робуш было задержал выбежавшего из лавки Бореля татарина, которого передал казакам, но те его отпустили. Днем на место погрома приехал И. Н. Соколовский и лично стал убеждать толпу разойтись. Слова губернатора имели временный успех, но как только он уехал, погром возобновился. Из мучного ряда толпа, минуя несколько лавок, начала громить на Шоссейной улице магазин Зингера, откуда вытаскивали швейные машинки. Их либо разбивали о каменный тротуар, либо те, что поменьше, швыряли в окна расположенного по соседству посудо-лампового и стекольного магазина Штейна. От полного разгрома магазин Штейна спас его приказчик Абрамов, убедивший толпу не подниматься на второй этаж, так как там якобы располагались жилые помещения, на самом же деле на втором этаже находился склад самоваров. Любопытно, что действия громил про