Остаток этой зловещей ночи ушел на погребение принца в огороде.
После смерти Тита Зосимы епископ Трев ле Фрель словно зачах. Его аппетит как будто поубавился, и он даже сбросил немного веса. Аббатиса, разумеется, не сказала ему, что принц умер. Только упомянула, что во время его пребывания в Мадриде убедила его высочество с миром вернуться в свою страну. Более того, уверила епископа, что Тит вдруг стал волочиться за ней, и она решила, что в обмен на двадцать один сосуд масел она должна ответить на его ухаживания. Сомнительно, что епископ до конца поверил ее рассказу, но выслушал его без комментариев и продолжал чахнуть.
Плачевное состояние здоровья вынудило епископа принять решение отправиться на некоторое время обратно в Прованс, где, как он сказал, бодрящий воздух восстановит его силы и вернет обычное жизнелюбие. Я же считаю, что к отъезду его побудила новость из области клерикальный музыки в Авиньоне. Проезжий менестрель, побывавший в упомянутом городе, сообщил, что туда с Британских островов приехала группа белокурых мальчиков-певчих, чьи нежные голоса можно сравнить только с ангельскими. Менестрель добавил, что мальчики находятся под патронажем нескольких рыцарей-тамплиеров, скрывавшихся в Ирландии. Преследуемые рыцари продолжали принимать приверженцев в орден, который процветал под покровительством определенной части ирландской знати.
Епископ отбыл в Авиньон в сопровождении нескольких слуг, хорошо вооруженных на случай превратностей дороги.
Аббатиса же вновь уединилась в восьмиугольной башне и предалась штудиям. Жизнь в монастыре возвратилась в более спокойное русло, возбуждение сестер настолько спало, что они смогли вернуться к своим обязанностям одетыми и в правильном расположении ума.
В качестве исповедника обители я чувствовал себя обязанным наложить на сестер епитимью за их разгульное поведение во время пребывания в монастыре епископа. Я предусмотрел легкое наказание даже для самой аббатисы — три молитвы по четкам в неделю и подношение нескольких свечей Пресвятой Деве. Она так громко расхохоталась, что я, огорченный и немного сконфуженный, почел за лучшее удалиться.
При жизни эта женщина умела поставить себя настолько выше обыкновенных смертных, что они безоговорочно принимали ее превосходство. Совесть мне подсказывала, что она — пример надругательства над догматами святой веры, но я был слишком мягок и слаб, чтобы противостоять ее железной воле.
В этот период нам наносили визиты различные прелаты, среди которых был кардинал из Ватикана. В монастыре под неусыпным присмотром аббатисы к его приезду были произведены срочные перемены. Сама она переехала в обычную келью в Западном крыле. Приказала поставить наверх статуи святых, а козьи рога с молельни убрать. И каждый раз, когда кардинал приближался к ее келье, лупила кнутом соломенный матрас, чтобы у него сложилось впечатление, что она целыми днями занимается самобичеванием. Однажды как бы невзначай позволила кардиналу подсмотреть, как она купается в парах голубой ауры «Мускуса Мадлен», хотя без интимного участия мужчины левитация была невозможна. Кардинал возвратился в Рим, убежденный в ее святости, и его отчет об обители Святой Варвары Тартарской изобиловал пылкими выражениями. Впоследствии именно такие отчеты, видимо, и убедили Папу канонизировать Розалинду.
Sunt enim plerique libri adeo obscure scripte, ut a solis auctoribus suis percipiantur[21]. Если это выражение применить не к книгам, а к человеческой душе, оно вполне подойдет к описанию души настоятельницы обители Святой Варвары. Я до сих пор сомневаюсь, что обычному человеку под силу проникнуть в лабиринты сердца доньи Розалинды.
Прошли лето и зима, прежде чем мы получили весть от епископа. Первое послание из Авиньона пришло во время мартовских ид. С начала января донья Розалинда сделалась необычно беспокойной и не раз уезжала по ночам в горы, приняв обычный облик благородного господина с рыжеватой бородкой. Я убеждал ее отказаться от этих прогулок — ведь какой-нибудь случайно проходящий мимо крестьянин мог заметить, как она въезжает в монастырь. Однако мои доводы остались безответными. Она скрывалась в темноте, вскочив на своего черного жеребца Гомункула. Когда же они возвращались в конюшни, горячий конь шатался от усталости и был в пене от ушей до хвоста. Казалось, какая-то тайная мука гнала аббатису в ночь, и она, пытаясь успокоить неистовство души, безжалостно загоняла коня так, что могло надорваться даже его крепкое сердце. Я не понимал, от чего ее смятение: то ли от неудач в штудиях, то ли просто от скуки.
В это же время произошел небольшой инцидент, вызвавший слухи среди крестьян. Бродячие собаки раскопали труп принца Зосимы и прибежали в деревню с кусками его уже разложившегося тела. В костях и плоти еще можно было узнать останки человека, и местный магистрат проявил определенный интерес к опознанию покойного. Не исключено, что этот зарождающийся скандал и послужил поводом для последующего отъезда доньи Розалинды, хотя, по-моему, его истиной причиной стало ее внутреннее беспокойство и, конечно, послание епископа следующего содержания:
Милостивая Розалинда, Flos Aeris Aureus[22], или я должен называть вас достопочтенной аббатисой?
Вы уже, без сомнения, ждете известий о моей кончине и погребении, поскольку с моего отъезда миновало много лун, а я не прислал вам ни письма, ни весточки на словах. Я проводил дни и даже ночи в такой напряженной и не прекращающейся деятельности, что должен молить вас найти в душе оправдание тому, что до сих пор не связался с вами.
Покидая монастырь, я не предполагал так надолго задержаться в Авиньоне. А хотел, как вам известно, восстановить бодрящим воздухом Прованса здоровье и дух и поддержать душу ангельской музыкой юных певцов.
Моим намерением было скорое возвращение в обитель Святой Варвары Тартарской, чтобы вместе с вами идти к нашей общей цели. Задержали же меня исключительно события, которые имели необыкновеннейший поворот. Наш триумф в Искусстве истинно зависит от успеха здесь, в Авиньоне.
Вы, разумеется, помните менестреля, сообщившего нам новости из Прованса, упомянувшего рыцарей ордена тамплиеров и намекнувшего даже, что они находятся в городе. Их воспитанники, северные хористы, служат, так сказать, ширмой центра тамплиеров во Франции.
Сверхъестественная способность менестрелей добывать информацию в любом месте, где бы они ни появлялись, славится повсюду, поэтому меня не удивило, что наш собеседник обладал такими сведениям. А теперь я возвращаюсь к первым неделям моего пребывания в Авиньоне. После чрезвычайно утомительного путешествия я удалился на несколько дней во дворец Трев ле Фрель и, лежа в своей мягкой постели, чувствовал себя после тряски в карете как в раю. Вы же в курсе, каково моему нежнейшему заду после поездок на жестком сиденье. Берта-Луиза вошла в мое печальное положение и, приготовив замечательное ароматическое втирание, как всегда, заботливо массировала эту мою почти парализованную часть тела. Пришлось двое суток пролежать на животе, и только после этого я почувствовал себя в состоянии, привалившись к подушкам, подкрепиться. Год выдался обильный на дичь, и я восстанавливал угасающие силы жареными куропатками, дикими кабанчиками, приготовленными в превосходном местном вине, молодой олениной и фаршированными вальдшнепами.
Наконец я почувствовал себя достаточно окрепшим, чтобы преодолеть несколько лиг до Авиньона, где собирался освежить душу эстетическим наслаждением в виде возвышенной музыки. Как вам известно, пение — это пища души, и мне не терпелось попасть в собор и услышать, как северные певчие исполняют литургию.
Не буду входить в пространные восторженные отзывы об этих нежных певцах. Замечу только: если они в самом деле похожи на ангелов, я бы хотел оказаться в раю и резвиться среди херувимов. У них такая нежная, гладкая кожа и невинные голубые глаза! Чистые переливы их пения превращали литургию в истинное наслаждение. Уверяю вас, моя дорогая Розалинда, вам не приходилось испытывать ничего подобного.
После нескольких несерьезных затруднений и легких испытаний, как то обед с архиепископом, меня познакомили с хористами. Я открыл в Авиньоне свой маленький дворец, в котором и устроился на жительство. Много раз принимал у себя весь хор, который с радостью исполнял готские напевы, просвещая моих гостей — достойных людей из окрестных имений. Музыканты, разумеется, нуждались в вознаграждении, что легло довольно тяжким бременем для накоплений, которые я сделал на Востоке. Однако расходы вскоре окупились в виде, не будет преувеличением сказать, божественной дружбы. У одного из старших мальчиков началась естественная ломка голоса, и он больше не мог петь в хоре. Я принял на себя его духовное наставничество и отвел во дворце постоянную комнату.
Этот мальчик не только исключительно красив и сложен, как Адонис, он еще и одаренный поэт. Я слышал, ирландцы часто имеют склонность к стихосложению. Ангус — так зовут ирландского юношу — совсем из простой семьи, но обладает от природы такой тонкой натурой, будто явился из греческого храма, а не из дикой Ирландии. Я провел много изумительно-сладостных вечеров в обществе этого жизнерадостного юноши. Мы обсуждали самые разные темы: от египетской магии, китайской музыки и определенной ветрености древних греков до охоты с ирландскими дирхаундами и действия некоторых трав. Ангус часто удивлял меня своими острыми суждениями и глубокими познаниями во многих серьезных областях. Восхитительно и очень странно, учитывая его простое происхождение.
Хотя меня нередко ставила в тупик его необычная образованность, я не слишком вдавался в этот вопрос. Счастье, как вы знаете, Розалинда, это призрак, не терпящий слишком большого количества назойливых вопросов. Я купался, позволю себе выразиться, в золотистом сиянии — бездумно, будто парящая в небесах птица.