Слуховая трубка — страница 22 из 32

Такова была история подмигивающей аббатисы. Надо сказать, она меня не разочаровала, хотя финальный распад на молекулы несколько удручил. Читая, я прониклась симпатией к бесстрашной и энергичной настоятельнице. То, что шпионящий за доньей Розалиндой священник Доминико Эукаристо Десеос сделал все, чтобы изобразить ее в дурном свете, нисколько не умаляет чистоты ее истинного образа. Достойнейшая была женщина.

Мне не терпелось расспросить обо всем этом Кристабель Бернс. Как, например, портрет аббатисы попал в Америку и почему висит в этом заведении? Я собиралась задать ей вопросы сразу после восхода солнца, как только сумею ее найти. Но события повернулись так, что я несколько дней не могла с ней поговорить. В тот период мало кто из нас мог обсуждать что-либо иное, кроме волнующих обстоятельств, которых я сейчас собираюсь коснуться.


Зачитавшись историей аббатисы, я проспала, и меня разбудила Анна Верц. Расталкивая меня, она что-то говорила и жестикулировала. Я привыкла к ее возбужденному состоянию и поначалу не обратила на нее внимания, но Анна протянула мне слуховую трубку и заставила, так сказать, привести ее в действие.

— Я заглянула спросить у нее совета по поводу вышивки, которой намерена украсить бархат; отрез мне достался некоторое время назад, очень хороший в своем роде, выглядит как новый, хотя я получила его еще до того, как оказалась здесь. Вы же знаете, у меня нет ни минуты отдыха, я не сижу без дела, мне нравится оставаться одной и вышивать бисером всякие замысловатые цветы, хотя людям понять не дано, что кому-то по сердцу одиночество и творческая работа и они не хотят стирать подошвы, бегая туда-сюда, и заниматься тем, что их вовсе не касается.

Я треснула по столу слуховой трубкой и заорала:

— Ради бога, Анна, ближе к делу! Что вас так разволновало? — Опыт мне подсказывал, что всякая нерешительность во время ее монологов заранее обречена на провал.

— Не надо кричать. Я только собиралась рассказать, как она выскочила на меня, словно сорвавшийся с цепи паровой каток, схватила, опрокинула — буквально опрокинула — и, не успела я оказать сопротивления — вы же знаете, какая она сильная, — затащила в бунгало, а там… ну, конечно, бедняжка была уже мертва и успела окоченеть. Я была вне себя…

— Анна, вы о чем? — завопила я, изрядно напуганная.

— О бедняжке Мод, как вы не понимаете! Она ночью умерла, и все мы очень расстроены, а я знаю, вы с ней сдружились. Я колотила к вам в дверь, но разве же вас поднимешь! А тут еще несчастная Наташа — она очень чувствительна. Так потрясена, что ей пришлось вернуться в постель. Доктор Гэмбит дал ей таблетки снотворного, целых три, хотя я не замечала, чтобы она была близка с покойной. А вы?

Я тоже не замечала. Зато перед глазами у меня стоял шоколадный фадж. Фадж, начиненный чем-то из загадочного пакета и предназначавшийся для кое-кого другого. Бедняжка Мод с ее изысканными, украшенными цветами блузками и пудрой с ароматом роз. С ее желто-персиковыми крепдешиновыми трусиками и комбинацией, на пошив которых она потратила полгода и которым мы все завидовали. Робкая, чувствительная Мод, единственная из нас, кто хоть сколько-нибудь напоминал освященную традицией добрую пожилую даму со взбитыми седыми волосами, румяными щеками и белыми зубами. Искусственными, конечно, но все-таки белыми.

Так легко было представить, как Мод сидит в патриархальном саду под куполом беседки из перевитых роз среди мальвы и лаванды и вечность напролет шьет персиковые панталоны.

Меня потрясла ужасная новость. Тем более что я могла ее спасти, если бы предупредила об опасности, когда увидела, как она выходит из иглу Наташи, и немедленно позвала бы врача.

Я оказалась в чудовищно затруднительной ситуации. Надо ли мне сообщить, что я увидела на кухне, когда там находились Наташа и миссис ван Тохт. Конечно, лучше всего, не теряя времени, проинформировать доктора Гэмбита, ведь Наташа и миссис ван Тохт, не убрав жертву с первой попытки, могут продолжить готовить свой шоколадный фадж. Но у доктора Гэмбита обязательно возникнет вопрос, с какой стати я подглядывала в окно, и мне никак не удавалось придумать сколько-нибудь достойного объяснения. Выводы напрашивались сами собой: мной руководила либо обыкновенная алчность, либо чрезмерное любопытство. Теперь представим, что Наташу и миссис ван Тохт посадят в тюрьму. Я не знала, существуют ли возрастные ограничения для такого наказания, особенно если речь идет об убийстве, тем более что я не сомневалась, что произошло убийство, пусть даже преступницы перепутали жертву. В Англии их бы казнили, и в этом случае я предпочла бы молчать, поскольку меня никто не убедит, что намеренно предавать человека смерти — благое дело.

Размышляя подобным образом, я оделась, но аппетит пропал и на завтрак идти не хотелось. Анна Верц продолжала говорить:

— Мы можем легко забраться на крышу и посмотреть через люк. С другой стороны есть маленькая лестница, которой пользуются, если требуется почистить водосточные желоба. Желоба при мне никогда не чистили, но лестница есть. Хочется взглянуть на несчастную Мод, ведь мы ее больше не увидим. Такая хрупкая женщина.

Анна предлагала забраться на крышу и тайком взглянуть на труп Мод. Жутко и недостойно с любой точки зрения. Но кто вообразит, что две престарелые дамы взгромоздятся на крышу?

Чтобы незамеченными подойти к бунгало, пришлось прокладывать дорогу сквозь густую поросль. Я ощущала себя так, словно мы участвовали в скаутской игре. Лестница у задней стены дома оказалась, к моему ужасу, старой и гнилой. Анна Верц, замолчавшая впервые с момента нашего знакомства, осторожно начала подъем. Я сильно надеялась, что наверху ее не потянет комментировать увиденное, поскольку разоблачение было бы позорным. Я ползла вслед за ней по скрипучей лестнице. Крыша бунгало оказалась плоской и имела два люка, через которые свет проходил в нижние помещения. Мы устроились у одного из них, откуда открывался хороший обзор комнаты Мод. Смерть превратила ее лицо в узкую неузнаваемую маску, которая почему-то напомнила мне тонкий ломтик неспелой тыквы. Губы приоткрыты, Мод смотрела на нас со смешанным выражением упрека и удивления. Вставная челюсть лежала в стакане с водой рядом с кроватью. От этого, подумала я, и создавалось впечатление узости лица. Все еще пушистые волосы вились у мертвых щек.



Неподалеку от кровати сидела миссис ван Тохт. По ее лицу — или скорее глыбе плоти — невозможно было судить, что она чувствует, но мне показалось, что она от волнения безостановочно потирала руки. В комнату вошла незнакомая женщина в сером комбинезоне — принесла полотенце, мыльницу с куском желтого кухонного мыла и ведро с водой. Движения точные, сосредоточенные. Она методично убрала одеяла, на кровати остался лежать почти полностью одетый труп. Отравленный фадж, видимо, начал действовать до того, как бедняжка успела переодеться в ночную рубашку. Позже я узнала, что Мод не пошла на ужин, пожаловавшись миссис ван Тохт на печень и сильную головную боль. Она, должно быть, умерла, когда все сидели за столом. Поэтому никто не слышал ее криков в минуты последней агонии.

Женщина в сером начала снимать с Мод одежду. Получалось это не очень хорошо — судя по всему, сказывалось развившееся за ночь трупное окоченение.

В следующую секунду Анна Верц судорожно стиснула мою руку, и мы обе чуть не провалились в люк на то невероятное, что открылось нам внизу. Окоченевшее нагое тело Мод оказалось бренными останками старого джентльмена.

Не помню, как нам с Анной удалось спуститься по лестнице, не сломав себе шеи. Но мы как-то спустились. И, заметив вдалеке спешащего к бунгало доктора Гэмбита, постарались побыстрее удалиться как можно дальше от чертога смерти. Однако, вылезая из высокой поросли, мы натолкнулись на Джорджину Сайкс, которая заявила, что услышала под деревьями в кустарнике водяного буйвола и остановилась убедиться, так ли это на самом деле. Анну Верц тут же как ветром сдуло, словно за ней погнался оборотень.

— Могу я спросить, какого черта вы там топтались с Анной Верц? — поинтересовалась Джорджина, пока я вынимала застрявшие в волосах хворостинки. — Звук был точно такой, как если бы там возились африканские водяные буйволы.

— Ради бога, не кричите так громко, — зашикала я на нее. — Вас могут услышать. Пойдемте к Пчелиному пруду, я вам все расскажу.

— Бедная старушка Мод умерла ночью от обострения цирроза печени, — заявила Джорджина Сайкс. — Доктор Гэмбит собрал нас в рабочей комнате и проинструктировал, как воспользоваться этой смертью, чтобы лишний раз заняться самооценкой. Она, конечно, была не девочкой, но трудно представить, что все происходит настолько быстро.

Я решила рассказать Джорджине всю неприглядную подноготную, поскольку начинала подозревать, что ее жизнь тоже в опасности. И осторожно начала:

— Мод не могла умереть от заболевания печени — ее цвет лица был для этого слишком свежим. У страдающих циррозом кожа на лице желтеет, как у Наташи.

— Мод постоянно штукатурила лицо розовой замазкой, — возразила Джорджина. — А уж какая была под ней кожа, никто не знает. Может, сине-зеленая.

— Мод умерла не от цирроза печени. — Мы подошли к Пчелиному пруду, рядом с которым не было никого, кроме снующих над водой трудяг-насекомых. Сели на каменную скамью, и я рассказала, как подсматривала за Наташей и миссис ван Тохт, когда те подложили в фадж яд. Как Мод пошла за Наташей и украла смертоносные конфеты. Затем описала сцену на крыше бунгало, когда мы обнаружили, что женственная, изящная Мод на самом деле мужчина.

— Черт побери! — воскликнула, побледнев, Джорджина. — Фадж наверняка предназначался мне. Это она все подстроила.

Пирушка, которую Наташа предложила у кухни, чтобы отметить их примирение, оказалась не чем иным, как хорошо спланированным убийством.

— Надо немедленно пойти к Гэмбиту, — заявила Джорджина. — Пусть вызовут полицию. Если бы мы жили в США, обе они точно бы отправились в камеры смертников, а потом им поджарили жирок на электрическом стуле. Не пожалела бы и десяти долларов посмотреть на это зрелище.