Слуховая трубка — страница 4 из 32

И вот однажды утром в понедельник я нанесла обычный визит Кармелле и обнаружила, что она ждет меня на пороге. Сразу стало ясно, что она сильно чем-то взволнована, даже забыла надеть парик. Кармелла совершенно лысая и в обычном состоянии не выходит на улицу без парика. Она по характеру тщеславна, и этот рыжий парик — ее царственный жест в память о давно утерянных волосах, которые, если мне не изменяет память, были почти такого же рыжего цвета. В тот понедельник Кармелла лишилась обычного величия и от возбуждения что-то бормотала, что для нее совсем не характерно. Я принесла ей яйцо, которое курица снесла тем самым утром, но когда она схватила меня за руку, я его уронила. Какая жалость — ведь его не починить.

— Я тебя ждала, Мариан, ты опоздала на двадцать минут. — Она не заметила разбившегося яйца. — Когда-нибудь ты вообще забудешь прийти. — Ее голос походил на комариный писк, но сказала она примерно это, хотя я, разумеется, не все расслышала. Кармелла потянула меня в дом и после нескольких попыток объяснила, что у нее для меня есть подарок. — Подарок, подарок, подарок!

Кармелла не раз делала мне подарки: иногда вязаные, иногда съедобные, но мне никогда не приходилось ее видеть в таком волнении. Когда она развернула слуховую трубку, я сначала не поняла, что с этим можно делать: есть из нее, пить или использовать в качестве украшения. После нескольких сложных манипуляций приятельница вставила мне трубку в ухо, и комариный писк превратился в рев разъяренного буйвола.

— Ты меня слышишь, Мариан?

Я слышала, и это было ужасно.

— Ты меня слышишь, Мариан?

Я безмолвно кивнула. Этот пугающий звук был пострашнее мотоциклета Роберта.

— Эта замечательная слуховая трубка изменит твою жизнь.

Наконец я сумела выдавить:

— Ради бога, не кричи, у меня от этого расходятся нервы.

— Чудо! — все еще в возбуждении возопила Кармелла, а затем заговорила тише: — Твоя жизнь переменится.

Мы обе сели и пососали фиалковые пастилки. Кармелла их любила из-за того, что они придавали ее дыханию аромат. Я привыкла к их довольно мерзкому вкусу, и благодаря моей привязанности к Кармелле они даже начинают мне нравиться. Мы обдумали все революционные возможности трубки.

— Ты не только сможешь сидеть и слушать красивую музыку и умные разговоры, но у тебя появится козырь — подслушивать, что говорят о тебе родные, а это должно быть очень забавно. — Кармелла дососала пастилку и закурила маленькую черную сигару из тех, что берегла для особых случаев. — Придется, конечно, скрытничать и прятать трубку, ведь родные могут трубку отобрать, если не захотят, чтобы ты слышала, что они говорят.

— Почему им надо что-то от меня скрывать? — спросила я, думая о неискоренимом влечении Кармеллы к драме. — Я не доставляю им беспокойства, они меня почти не видят.

— Не зарекайся. На людей до семидесяти и за семь, если они не кошки, полагаться не приходится. Тут никакая осторожность не помешает. К тому же представь, какое развлечение слушать тех, кто считает, что ты не можешь их слышать.

— Вряд ли они не заметят трубку, — с сомнением проговорила я. — Она, должно быть, из рога буйвола, а буйволы — очень большие животные.

— Нет-нет, нельзя, чтобы они заметили. Прячься где-нибудь и слушай. — Мне почему-то сразу не пришло это в голову, а ведь трубка сулила бесконечные возможности.

— Что ж, Кармелла, это очень любезно с твоей стороны, и перламутровые цветы на ней в самом деле очень милы. Судя по всему, она сделана в эпоху короля Якова Первого.

— А еще ты сможешь послушать мое последнее письмо, которое я написала, но еще не отправила, потому что хотела тебе прочитать. С тех пор как я стащила в консульстве телефонный справочник Парижа, поток моих писем стал существенно больше. Ты не представляешь, какие красивые в Париже у людей имена. Это письмо я адресовала месье Бельведеру Уазу Нуази, который живет на улице Решт Потин’Пари-иль. Невозможно придумать ничего более звучного, даже не пытайся. Так и вижу довольно хилого, но все еще элегантного старичка, который страстно увлекается выращиванием тропических грибов и разводит их в шкафу в стиле ампир. Он носит расшитые жилеты и путешествует с красным чемоданом.

— Знаешь, Кармелла, иногда мне кажется, что ты могла бы получить ответ, если бы не воображала тех, кому пишешь. Месье Бельведер Уаз Нуази звучит, конечно, красиво, но представь, что он толст и собирает корзины из ивовых прутьев. Никуда не выезжает, и у него нет чемодана. А возможно, он молод и мечтает стать моряком. Ты должна мыслить более реалистично.

— Иногда ты бываешь настроена очень недоброжелательно, Мариан, хотя я знаю, у тебя доброе сердце. Нет никаких оснований считать, что бедняга месье Бельведер Уаз Нуази занимается такими глупостями, как коллекционирование корзин из ивовых прутьев. Он хоть и слаб здоровьем, но отважен. Я пошлю ему немного грибных спор, чтобы облагородить породу тех, что он получил из Гималаев. — К этому было нечего добавить, и Кармелла начала читать письмо. Она представилась известной перуанской альпинисткой. Рассказала, что, когда спасала застрявшего над пропастью медвежонка гризли, потеряла руку, которую ей немилосердно порвала медведица. Далее следовала всякого рода информация о высокогорных грибах и обещания прислать образцы. Мне показалось, что она сама слишком во все уверовала.

Когда я уходила из дома Кармеллы, почти наступило время ленча. Я, спрятав под шалью свой тайный сверток, шла очень медленно, чтобы сохранить силы. К тому времени я уже пришла в такое возбуждение, что чуть не забыла: у нас на обед томатный суп. Мне всегда нравился консервированный томатный суп, а у нас он бывает нечасто.

В этом состоянии легкого оживления мне пришло в голову направиться к передней двери вместо того, чтобы пройти обычным путем вокруг дома к черному ходу. Мелькнула мысль: не стащить ли у Мюриель пару шоколадок, которые она прячет за книжным шкафом? Мюриель ни за что не расстанется с конфетой, а ведь не разъелась бы до таких размеров, если бы была немного щедрее. Я знала, что она ушла в город купить салфеточки на спинки стульев, чтобы спрятать под ними жирные пятна. Терпеть не могу всякие такие ухищрения, предпочитаю моющиеся плетеные стулья — они не так портят настроение, как грязная обивка. К несчастью, в гостиной Роберт угощал коктейлями двух своих приятелей. Все как один уставились на меня, но тут же отвернулись, когда я начала объяснять, что ходила на свою обычную понедельничную прогулку. Из-за отсутствия зубов моя дикция теперь не такая четкая, как прежде. Мой монолог продолжался недолго, а затем Роберт грубо схватил меня за руку и выпихнул в ведущий на кухню коридор. Не вызывало сомнений, что он разозлился. Как справедливо заметила Кармелла, нельзя доверять людям, которым меньше семидесяти, но больше семи.

Я, как всегда, пообедала на кухне и отправилась в свою комнату расчесать кошек — Мармин и Чачу. Я расчесывала их каждый день, чтобы их шубки оставались нарядными и блестящими.

А вычесанную шерсть собирала для Кармеллы, которая обещала связать из нее джемпер, когда наберется достаточно. Я уже наполнила прекрасной мягкой шерстью две маленькие банки из-под варенья и считала это приятным и экономичным способом обзавестись зимней одеждой. Кармелла утверждала, что кардиган без рукавов — практичный вариант для холодной погоды. Эти две банки я наполняла четыре года, и, наверное, потребуется еще некоторое время, чтобы шерсти хватило на целую вещь. Можно было бы добавить шерсти ламы, но Кармелла считала, что это будет мошенничеством. Племянница Розины как-то подарила мне простую индейскую прялку. Я опробовала ее на обрывках бумажных ниток и сплела прекрасные, очень нужные в хозяйстве веревки. К моменту, когда у меня будет достаточно кошачьей шерсти, я уже научусь производить добротную пряжу. Занятие это необыкновенно захватывающее, и я была бы вполне счастлива, если бы не ностальгия по северу. Говорят, Полярная звезда видна и отсюда, и она стоит на небе неподвижно. Я так ее и не нашла. У Кармеллы есть планисфера, но мы не знаем, как ею пользоваться. А по таким делам мало с кем можно посоветоваться.

Надежно спрятав слуховую трубку, я занялась своей дневной работой.

У пеструшки был такой вид, словно она снесла мне на кровать второе яйцо, а Мармин, как всегда, не давала вычесать ей хвост. От неожиданного появления в комнате Галаада я чуть не свалилась со стула. В прошлый раз сын меня навестил, когда прохудился водяной бак, и он явился ко мне с водопроводчиком. Галаад стоял на пороге и шевелил губами — как я догадалась, что-то говорил.

Затем он поставил на мой комод бутылку портвейна, что-то добавил к сказанному и удалился. От такого удивительного поведения Галаада я впала в задумчивость, в коей пребывала до самого вечера. Никак не могла объяснить его приход. У меня не день рождения, да и в день рождения он никогда не приносил мне подарков. Судя по погоде, и не Рождество. Почему же он кардинально изменил своим привычкам?

В тот момент я не нашла этому событию никакого зловещего объяснения, только удивилась и заинтересовалась. А вот если бы обладала даром проницательности, как Кармелла, то могла бы встревожиться. Но в любом случае, даже предвидя предстоящие события, я должна была бы только ждать.

Значительная часть моей жизни прошла в ожидании, по большей части бесполезном. В последнее время я стараюсь не забивать себе голову какими-либо логическими размышлениями, однако в данном случае, как ни удивительно, составила план действий. Я хотела дознаться, какими мотивами руководствовался Галаад, проявляя свою непрошеную доброту. Не то чтобы он был чужд обычных человеческих чувств, просто считал, что проявлять доброту к неодушевленным предметам — пустая трата времени. Возможно, он и прав, но с другой стороны, раз мне кажется живой агава, то я тоже могу претендовать на это звание.

Вечер все тянулся, и, когда время ужина прошло, я дождалась ухода Розины и осторожно распаковала слуховую трубку. Вышла из своей комнаты и спряталась в темном коридоре между гостиной и кухней. Дверь там всегда держали открытой, и я без труда смогла насладиться картинкой семейной жизни. Галаад сидел напротив Мюриель у камина с электрическим очагом. Погода была не слишком холодной, и камин не включали. Роберт расположился на узком диване и разрывал на полоски утреннюю газету. На стульях и на диване, как и полагалось, лежали новые салфеточки — темно-бежевые, с бахромой. Практично, подумала я, и легко отстирать. Три члена моей семьи были увлечены спором.