и максимум наносили ожоги и неглубокие раны, если к ним подходили близко (например, на радостях кидались в объятия). Плюс, разумеется, пожары, но с этим тут даже подростки знают, что делать, это еще в школе проходят. Да и дождь помог. Гораздо хуже настроения, посеянные этой атакой. Люди, увидевшие вчера своих близких, уход которых едва пережили, теперь подавлены и растерянны. Нет ничего хуже, чем пройти через такое дважды, так что хоть бы не началась волна самоубийств…
Итак, можно закрыть наземную границу города и в некоторой степени воздушную. Но как защититься от иллюзий, избежать ловушки разума? И почему в этот раз такое чувство, как будто что-то важное изменилось и это уже не исправить?
Порыв холодного ветра ударил в лицо, словно подтверждая мрачные мысли. И в то же мгновение в просвете тяжелых туч показалось солнце. Луч света упал на мокрую брусчатку, отразился в оконных стеклах, превратив их в золото. Коснулся щеки, как ласковой рукой, забрался под ресницы, заставив прикрыть воспаленные глаза, насладиться теплом… И погас. Лин поднял голову к небу, но там уже снова клубились грозовые облака. Тьма сгущалась в их середине, напоминая, что, хотя еще долго будет лето, дни уже становятся короче. И с каждым новым днем приближается самое темное время года.
Глава 18
— Ким, ты слушаешь?
Голос матери звучал издалека, будто сквозь стену. Впрочем, стена между ними действительно была, только они оба не хотели ее замечать. Он вернулся мыслями в гостиную, попытался сосредоточиться.
— Да, слушаю.
— И что ты можешь сказать?
— Насчет чего?
Он понимал, как глупо сейчас выглядит и что она, скорее всего, опять разозлится, но все же не мог вспомнить, о чем шла речь. Госпожа Лёвенберг всплеснула руками.
— Опять ты где-то в космосе. Тебя вообще что-нибудь волнует в этой жизни — что-нибудь связанное с реальностью? Будущее твоего народа, например? — Она сделала паузу, не предполагающую ответа. — Или хотя бы твое собственное будущее?
Будущее Кима очень даже волновало, особенно в последнее время. Вот только вряд ли это хорошая тема для беседы. Он решил пропустить оправдания — так быстрее — и сказал примирительно:
— Извини, мам, я отвлекся. Повтори, пожалуйста.
— Я спрашиваю, что ты скажешь насчет девушки?
— Какой девушки?
— Которая с Эриком, — подсказал сидевший в соседнем кресле Давид. Так он иногда подсказывал Киму на уроках, когда тот задумывался о чем-то своем, что случалось довольно часто. Но госпожу Лёвенберг братская солидарность не порадовала, а еще больше разозлила.
— Эльм и Союзники, да ты вообще слушал? Девушка Аста… Какое дурацкое имя, — добавила она почему-то с досадой. — Девушка Аста, которая помогает этому балбесу в поиске сокровища. Ты что-нибудь о ней узнал в городе?
Он вспомнил джинсовую куртку, длинные светлые волосы, синюю косынку со звездами. Сдержанную, но приветливую улыбку, когда Аста подошла к нему у автомата и помогла купить билет. Тонкие пальцы, легкие шаги… То есть да, он многое уже знал. Только вряд ли это то, о чем его спрашивают.
— Кажется, она не очень ладит с этим Эриком, — вспомнил он подслушанный на вечеринке разговор. — И хотя брат у нее погиб в Арнэльме, сама она не из города и, судя по всему, раньше ничего о нем не слышала. Эрик так и сказал ей: «Знала бы больше — сама бы сбежала».
— То есть она тут без году неделю и уже ищет сокровище. Хм… — Мать задумалась. — Вот что, мои дорогие. Глаз с нее не спускать. С Эрика, само собой, тоже, но с нее особенно. Это тебе, Ким, отдельное поручение. Она тут играет какую-то важную роль, Арна никого просто так не зовет, она что-то задумала. А ты, — она повернулась к Давиду, и сразу тон ее стал менее напряженным, почти просительным, — следи за Эриком, хорошо? Они скоро оба поедут в Пфорцхайм, как только откроется музей. У меня есть там пара знакомых на площади Семи Сокровищ, тоже приглядят и помогут вам, если что, но и вы смотрите в оба. Эти ребята не так просты, как кажутся, как бы чего-нибудь нам не упустить.
Она разгладила на коленях длинную юбку, приготовилась встать.
— У меня вопрос, — откликнулся Давид.
Ким позволил себе расслабиться — у него тоже были вопросы, и, вероятно, те же, что у брата. На вопросы и просьбы Давида мать всегда отвечала охотнее, спокойнее, отказывала реже. Иногда Ким пользовался этим, прося брата что-нибудь сказать или попросить, и всегда потом чувствовал вину — как будто взял тайком что-то, что и так ему принадлежало.
Госпожа Лёвенберг с готовностью повернулась к сыну:
— Да?
— Ничего, что мы всем этим занимаемся — в смысле, слежкой и всем остальным, не пройдя посвящения? То есть мы, конечно, умеем перемещаться и вообще много чего умеем, но без Союзников сложновато будет.
Мать явно ждала этого вопроса и спокойно кивнула:
— Ничего. Союзники не против, и вы же будете следить за Астой и Эриком во внешнем мире, а там и ваших способностей хватит. К тому же… — Она замолчала, то ли всерьез раздумывая, приоткрыть ли завесу тайны, то ли просто желая поддразнить их любопытство. — Скоро нам помощь Союзников уже не понадобится.
Оба сына посмотрели на нее ошарашенно, даже Ким вынырнул на минуту из своих раздумий. Давид нашелся первым:
— Ты хочешь сказать…
— Да. Как только мы найдем Сердце и вернем себе землю, мы разорвем договор.
— Но… Ты же понимаешь, чего это будет стоить?!
Она и этого ожидала, конечно. Ответила все тем же ровным тоном, в котором таилось самодовольство:
— Конечно, понимаю, мой мальчик. Но ваша мама уже обо всем подумала и договорилась.
— И что, ты отдашь им наших людей? И нас тоже?
Мать даже рассмеялась — таким горячим и наивным было его удивление, почти страх.
— Ну конечно же, нет. Никому я вас не отдам, да и других тоже. У Союзников свет на нас клином не сошелся — им не нужны именно мы, им нужны просто слуги. Просто люди. А у нас тут как раз целый город под боком — много людей…
Она еще что-то говорила, объясняла, но Ким снова не слушал. Ему показалось, что он стоит один на маленьком островке среди непроходимых топей, и кромка мутной, хищной воды плещется уже у самых ног — а берега не видно, куда ни глянь.
Глава 19
Прошла неделя с того праздничного вечера, что обернулся кошмаром. Мусор на берегу убрали, и вода в реке вскоре и правда очистилась — видимо, заклятие было временным, но набирать ее не спешили, пока арнэльмские ученые не выяснили, что это безопасно. Заново наполнили все баки, привели в порядок улицы и площади. Погода все это время стояла хмурая и холодная, будто вдруг среди лета наступила осень. Серое небо низко склонилось над городом, почти касаясь красных его крыш, словно стараясь обнять и утешить.
Город держался мужественно. Идя на работу или за покупками, Аста замечала, что там, где еще вчера было пепелище или полусгоревший остов дома, сегодня — чисто убранная площадка и аккуратные ряды строительных блоков, а завтра — уже висящий в воздухе каркас нового жилища. Казалось, город легко восстанавливается, заживляя раны на своем теле. И лишь присмотревшись повнимательнее, поговорив с людьми, можно было понять, какой это тяжелый труд.
В это время все работали почти без перерывов, несмотря на усталость и горе. На следующий же день после нападения из госпиталя прилетела весть, что трое человек умерли от полученных ожогов. Потом — еще один, за ним еще двое. Лин ходил мрачный. А потом он куда-то пропал, и Аста узнала, что он заболел. Простуда, перенесенная на ногах, аукнулась воспалением в суставах, проникла в некогда переломанные кости. И неизвестно, чем в этот раз дело кончится.
В доме Тео тоже не все было ладно. Дед будто бы постарел сразу лет на десять. Всю ту ночь он помогал убирать последствия атаки, а утром слег с одышкой. Аста надеялась, что он хоть немного отдохнет, но напрасно — через день историк уже был в школе, куда родители, занятые восстановлением города, днем приводили детей. Тайсу Аста видела редко — она теперь разрывалась между работой, домом и больным мужем. Дед один раз сходил к Лину и вернулся в сильном раздражении. Налил себе рюмку абрикосовой водки, крепкой, хоть узор на металлах трави, и выпил, стоя у серванта.
— Это неизвестно что, понимаешь ты? — пожаловался он, увидев в дверях Асту, застывшую в нерешительности: то ли помочь чем-то, то ли исчезнуть. — Я ему говорил, тогда еще, как только простудился, — ты калекой так останешься на всю жизнь, с твоей-то историей. Ляг да полежи пару дней, не упадет с тебя твоя кризанта, и город не рассыплется. А угробишь себя — кому это вообще тогда все надо? Не понимает. Нет, говорит, нельзя мне болеть, нельзя им показывать, что они меня достали. Но они еще что-то придумают, а у тебя жена, дети… может быть, скоро будут. Отцова память колыбельную не споет, сам что ли, не знаешь? Ох…
Выдохнул с силой, будто давя в себе скрытые слезы. Налил еще рюмку и ушел в свой кабинет, где просидел почти до утра. А наутро опять пошел в школу, хотя Аста уговаривала его остаться дома. А она до этого дня все гадала, в кого же это Лин такой упрямый.
Что до его истории, то она как-то сразу поняла — об этом лучше не спрашивать. Лучше и не знать, тем более что вряд ли уже чем-то поможешь. Да и куда ей в чужую жизнь влезать, в своей бы разобраться для начала.
Ей не давали покоя и мысли о Свене. С ним Аста встретилась вечером на следующий же день после той ужасной ночи и их поцелуя — там, в убежище, на краю неизвестности. Мысли путались, оба были слишком измучены, чтобы говорить о важном. И все же Аста сказала:
— Слушай, я не хочу ничего решать второпях. Я тебе не отказываю, но давай сначала познакомимся как следует. А потом вместе подумаем, что дальше. Идет?
Свен ничего, согласился, поцеловал ее на прощание. Снова сердце рванулось навстречу, как пес с поводка при виде любимого хозяина. Но Аста сказала ему: «Успокойся. Не все сразу» — и пошла заниматься делами.