Марта, горничная Беатрис и бывшая няня Эрика, работала у них в доме уже много лет. Аста не сомневалась, что та могла бы пролить свет на дело — люди таких профессий всегда все знают. И ей самой ведь с самого начала показалось: случай с падением в реку — очень странный. А теперь вот эта находка.
— Спроси у мамы, — посоветовала она Эрику. — Только осторожно спроси, не ругайтесь.
— Да мы уже не ругаемся. С тех пор как я работаю и поступил в резерв, мы даже почти не видимся, так что ругаться некогда.
— Хорошо. Я сделаю тебе копию страницы…
Домой Эрик в тот день пришел поздно — вечером были еще сборы с распределением дежурств. Мать сидела одна в гостиной и пила чай, Марты не было видно. Они поздоровались, но Беатрис не спросила, как прошел день, не пригласила его составить ей компанию — она привыкла, что обычно он сразу уходил в свою комнату.
Но в этот раз Эрик подошел к столу.
— Мам, можно тебя о чем-то спросить?
Она явно удивилась, но ответила с улыбкой:
— Конечно. Присаживайся. Налить тебе чаю?
— Нет, спасибо. — Эрик присел в кресло, снял с себя рюкзак и, порывшись в нем, извлек копию заметки. — Вот. Ты помнишь это?
Он протянула ей листок. Беатрис надела очки в тонкой оправе, которые лежали на стопке свежих писем, и бегло просмотрела текст.
— Помню, конечно, — кивнула она, возвращая ему заметку. — Столько времени в гипсовой скорлупе — такое не забывается. А что?
— Но это же то лето.
— Какое?
— Когда началась моя болезнь. То есть ты тогда не могла гулять со мной. Или это было не летом, или это была не ты?
Беатрис побледнела. Медленно сняла очки, тщательно сложила их дужкой к дужке, положила на место. Тонкие пальцы ее дрожали. Эрик ждал.
— Мам, скажи мне все как есть, — попросил он. — Я уже не злюсь на тебя за тот случай, я просто хочу знать правду. Кто тогда был со мной?
И она ответила:
— Я. Именно я была с тобой, Эрик. Просто я еще не знала, что ты у меня есть. — Она помолчала, ища слова и силы продолжать этот разговор. — То, что приступы у тебя начались в три года, именно тем летом — это правда. Но кое-что случилось гораздо раньше, еще до того, как ты родился.
Эрик стал весь внимание — ему и хотелось узнать правду, и одновременно он чувствовал, что в ней точно не будет ничего хорошего.
— Когда умер твой отец, я не находила себе места от горя. Я не плакала, я как будто потеряла все чувства. Мир выцвел, стал серым, полупрозрачным, как паутина, пропали запахи, вкусы, все исчезло. Я даже не чувствовала боли, только пустоту. И туман перед глазами, все было в тумане. Между тем жизнь не ждала, пока я переживу потерю. Городом я тогда правила не так уж долго, многому еще училась, да и обстановка тут всегда неспокойная… Я все делала как во сне, сквозь этот туман. И однажды поняла, что больше не хочу так. Ничего не хочу. Хочу просто закрыть глаза и чтобы ничего не было.
Я долго гнала от себя эту мысль. А потом однажды вечером, под конец рабочего дня, как подумала, что надо снова возвращаться в пустой дом… И пошла на берег реки, за город, туда редко кто заходит. На мне был легкий летний плащ, я набрала полные карманы камней, застегнула все пуговицы и вошла в воду.
И, когда уже зашла так глубоко, что почти не чувствовала дна, Арна вдруг толкнула меня волной, и я снова оказалась у берега, на песке, вся мокрая, сбитая с ног. Она сказала: «Иди домой, Беатрис. Тебя ждет то, о чем ты не знаешь». Слово в слово, так и сказала. Я, конечно, не поняла, о чем она, но очнулась. Выплакалась тогда в первый раз после похорон, а потом пошла домой — переулками, прячась от людских глаз. Стыдно было — представитель власти не должен так терять голову… Мне встретился Тео, он тогда любил прогуливаться далеко вдоль берега. Спросил, что случилось. Я сказала ему, мол, оступилась, упала, промокла… Но он все понял, конечно. Отдал мне свою куртку, проводил до дома и пообещал никому не говорить. А через несколько дней я узнала, что беременна. Конечно, я и раньше могла бы об этом узнать, тело подавало мне знаки, но я была убита горем и не замечала их, все списывая на потрясение. Да и давно потеряла надежду, что у меня будут дети. Потом ты родился, и я стала самой счастливой мамой в мире. А потом… Марта действительно купала тебя, когда начался припадок, именно так это и случилось в первый раз. Я потом повезла тебя в клинику в Дюссельдорф и там сказали: твоя болезнь может быть связана с чем-то, что я пережила во время беременности — а событие с водой у меня было только одно. Марта знала о том, что произошло, и предложила взять вину на себя, сказать, будто она гуляла с тобой и ты упал в реку, но я не позволила. Решила признаться тебе, что сама виновата. А всю правду сказать не решилась… — И она заплакала. — Прости меня, мой мальчик. Я совершила преступление против жизни, когда ты еще не родился, и теперь никто не может тебе помочь…
Эрик, слушая, смотрел в одну точку перед собой, напряженно хмурясь, сопоставляя детали, а потом спросил:
— Но почему тогда болезнь началась не с рождения, а позже?
— Доктора говорили, что она часто начинается после трех лет, по неизвестным причинам, но тот год вообще был очень тяжелым для всех: погибло много защитников и мирных жителей, в том числе брат Асты. Когда она пришла к нам в город, когда ты вернулся и вы стали дружить, я даже подумала, что это как-то связано. Может, тебе суждено было стать ей братом вместо того, которого отняли… А еще я долго считала, что твою болезнь Арна дала мне в наказание — вроде как дети расплачиваются за грехи родителей. Но потом поняла — Арна не наказывает. Она лишь учит нас понимать. Иногда это жестокие уроки, но в них всегда есть что-то очень важное.
— И что же это такое в данном случае?
— Я не знаю. Но в этом тоже есть какой-то смысл, просто мы пока его не видим. Я думаю, Эрик, что ты — часть того, что мы ищем. Вот только не знаю, к худу это или к добру. Я всегда так боялась тебя потерять, а теперь боюсь еще больше…
И ее светлые глаза вновь наполнились слезами. Эрик встал, подошел к ней, впервые за очень долгое время неумело обнял за плечи и сказал:
— Мам, не плачь. Мы со всем разберемся, я разберусь. Обещаю. Все будет хорошо…
А за окном угасало в старом саду лето, и низкое предгрозовое небо хмурилось о чем-то своем, о чем людям никогда не узнать.
Глава 32
В один из первых дней сентября Эрик вновь зашел к Асте на работу, неся чехол из плотной ткани, в какие обычно упаковывают платья.
— Вот, — сказал он гордо, положив свою ношу на стойку. — Я тут нам прикупил кое-чего для маскировки. Примерь.
Аста расстегнула чехол. Внутри оказался дирндль — белая блузка с пышными короткими рукавами, черный корсет и юбка в горошек с малиновым фартуком. И конечно, вырез у блузки не оставлял, что называется, места для фантазии.
— Спасибо, я это не надену. — Аста отодвинула от себя подарок.
— Чего? — удивился Эрик. — Это же национальный костюм!
— Национальные костюмы — в историческом музее, а это — порнография. — Она еще раз с неудовольствием осмотрела блузку. — И вообще, к чему весь этот маскарад?
— Ну как же, нам же надо влиться в среду. Я и себе костюмчик прикупил. — Эрик захохотал. — Все как положено, рубашка в бело-голубую клетку и кожаные штаны. Но для тебя есть еще кое-что.
Он порылся в рюкзаке и вынул уже знакомый Асте футляр. Раскрыл — рубиновое сердце засверкало и словно осветило все вокруг.
— Я думаю, тебе лучше это надеть. Так мы быстрее найдем то, что ищем.
— То есть я буду живой приманкой, — хмыкнула Аста. — Хорошее дело. Ладно, подожди здесь.
Забрав костюм и футляр, она вышла и через пятнадцать минут уже рассматривала себя в большом зеркале в холле.
— Все-таки вырез слишком большой, — сказала она недовольно, стягивая пальцами края ткани. — Я чувствую себя по-дурацки и выгляжу так же.
— Там все так будут выглядеть, не переживай, — подбодрил ее Эрик.
И только после того, как он ушел, Аста вдруг поняла, что в городе наступила осень. Близился праздник урожая, равноденствие, а за ним — поездка в Мюнхен. И кто знает, может быть, развязка. Что будет, когда они найдут Сердце? Вдруг тогда все теперешние трудности покажутся сказкой, ведь неизвестно, что задумал враг…
— Аста. — Инга впорхнула в зал со стопкой журналов в руках — как всегда, легкая, смешливая, деловая. Окинула помощницу взглядом, заметив наряд, подняла брови. — Ой, какая ты красивая! Звонили из канцелярии. Сеньора просит тебя зайти к ней. Завтра до обеда в любое время.
Ух! Вызывают в ратушу. С чего бы это? Вид на жительство ей уже продлили, что теперь?
За вечерним чаем Тео успокоил ее:
— Солнышко, ты слишком много волнуешься. Сама подумай, ты ведь ничего не натворила, почему тогда переживаешь?
— Не знаю, — призналась Аста. — Вдруг Беатрис мной недовольна? Или…
Она рассказала, как они с Эриком нашли старую газету, какие у них возникли вопросы, что потом было.
— Вдруг она решила, что это из-за меня он догадался о случившемся?
— Глупости, — решительно объявил историк. — Это хорошо, что они поговорили наконец, так проще. А ты не надумывай себе всякого. Иди, и все узнаешь.
— Тебе нравится твоя работа? — спросила Беатрис, когда Аста присела напротив нее за стол. В этот раз он снова был заставлен всякими вкусностями.
Аста, размешивая сахар в чашке, ответила без запинки:
— Да. Нравится. А что?
— И ты хотела бы дальше проводить в Хранилище большую часть времени?
— Ну… — Аста вновь вспомнила старый совет насчет собеседований: если не знаешь, отвечай честно. — Я не знаю. Иногда я думаю о том, что дальше. Но пока мне все очень нравится, правда.
Сеньора улыбнулась:
— У меня есть к тебе предложение. В комитет Хранителей Истории нужен помощник или помощница — говорить с людьми, записывать воспоминания, сохранять материалы. Что-то среднее между работой журналиста и архивариуса. Это всего несколько часов в неделю, и ты могла бы совмещать с основной работой. Инга не против, тем более обязанности частично пересекаются. Что скажешь?