мнилась, заплакала и побежала за доктором, точно зная, что ничего уже не поможет.
Ошарашенный известием, Эрик застыл и долго молчал, глядя прямо перед собой, а потом выговорил:
— Не может быть. Я ей звонил вчера вечером.
— Она умерла сегодня ночью. У нее была болезнь крови.
— Нет. — Эрик замотал головой. Усмехнулся, как будто ему говорили совершеннейшую чушь. — Не было у нее никакой болезни… Я бы знал… Это неправда!
Потом он оглянулся на город, над домами которого развевались траурные ленты, на опустевшую площадь, где не было привычного субботнего рынка, на побледневшего командира, с тяжелым взглядом, — и бросился бежать. Помедлив мгновение, Аста помчалась за ним.
Она отставала, но заставляла себя бежать из последних сил. От усталости не хватало дыхания, ноги сделались ватными, перед глазами замелькали вспышки — и чувство изнеможения на какое-то время заслонило собой горе и страх.
— Эрик!
Его нигде не было. Сообразив, что он, скорее всего, побежал к реке, Аста бросилась на прибрежную улицу и тут буквально налетела на Свена.
— Свен! Догони его, Свен! — крикнула она, задыхаясь. — Догони, а то он что-нибудь натворит…
Долго объяснять не пришлось — Свен без лишних вопросов перенял эстафету и бросился на берег. Аста осталась стоять посреди улицы, пытаясь отдышаться и понемногу осознавая произошедшее.
Беатрис… Нет, теперь ничто уже не будет как прежде…
— Эй ты, бесполезная вонючая лужа! — кричал Эрик, стоя на краю каменистой насыпи над рекой. — Ты этого хотела? Отвечай, что молчишь? Ты же всегда такая разговорчивая, не заткнешь прямо!
Арна молчала. Она лишь с глухим стоном билась о берег, обдавая его брызгами, будто поливая слезами.
— Это ты все подстроила, да? Ты теперь довольна? — Он выбил пяткой из земли камень величиной с крупное яблоко и с ненавистью запустил им в воду. — Довольна?!
Он хотел вытащить еще один камень, но поскользнулся и чуть не упал с насыпи — сильная рука схватила его сзади за одежду и оттащила назад. Он рванулся, высвобождаясь, — перед ним стоял Свен.
— Эрик, — сказал он. — Отойди от края, хорошо?
Эрик молчал, только дышал тяжело, дико озираясь по сторонам.
— Знаешь что? — сказал он Свену. — Я наигрался в ваши игры. И эта говорящая лужа мне больше не указ. И вы все — тоже. Идите вы со своим поиском… Я выхожу из игры.
— Эрик, пойдем домой, — предложил Свен спокойно, глядя ему в глаза. — Пойдем отсюда. Потом со всем разберемся.
— Я разобрался. Нет никакого сердца, и искать нечего. Все было зря, все это гребаный маскарад непонятно зачем. Я сделал, как она сказала. Вернулся в город, стал защитником. Подружился с Астой, таскался по всем этим городам… И что теперь? Что? — И крикнул с отчаянием, повернувшись к реке: — Что я сделал не так?!
— Слушай, — сказал ему Свен осторожно. — Ты не услышишь сейчас, наверно, ничего, но все-таки я скажу: это не потому, что ты что-то сделал не так. И я был не прав насчет тебя, я признаю. Ты не виноват. Это просто случилось. Пожалуйста, пойдем.
— Оставь меня, — ответил Эрик, резко повернувшись к нему. — Оставь меня, я хочу побыть один.
Свен помедлил секунду. С одной стороны, оставлять Эрика одного в таком состоянии опасно — мало ли что он может натворить. С другой, если он не хочет сейчас никого видеть, лучше не навязываться. Разговорами тут не поможешь, а сделать все равно уже ничего нельзя.
— Хорошо, я тебя оставлю. Но обещай потом вернуться в город. Обещаешь?
Тот, казалось, совсем не слышал и не понимал, что ему говорят, но потом слабо кивнул. Свен ушел. Эрик долго смотрел ему вслед невидящим взглядом, потом медленно побрел вдоль берега.
Солнце клонилось к вечеру — последнему вечеру, за которым наступит ночь посвящения.
Вот уже несколько дней Ким жил не дома — новичков не отпускали домой. Для них за городом соорудили походный лагерь с шатрами, который охраняли несколько старших воинов. Точнее, даже не охраняли, а просто следили за порядком. Постепенно людей в лагере становилось все меньше — те, кто принял амулет, уходили на службу. Дни стояли тихие, солнечные и безветренные, будто сама природа затаилась, решив не вмешиваться в свершаемое, отдав все на волю людей. Пусто было в лагере, пусто в высоком безоблачном небе, пусто в сердце, выжженном дотла за последние месяцы.
Все это время Ким не знал, чем заняться. Читать он не мог — мысли путались, говорить ни с кем не хотелось. Большую часть времени он бродил по лагерю в компании двух-трех собак, принадлежавших кому-то из местных. Эти умные животные, казалось, понимали его состояние — смотрели сочувственно, укладывались в ноги, стоило ему где-то остановиться, и даже приносили кости, пытаясь накормить. Или они знали, что ему захочется уйти, и помогали собрать еду в дорогу?
В тот последний вечер он вышел из своего шатра и направился к южной границе лагеря, откуда виден был город. Ограждение здесь устроили символическое — веревка, натянутая между редкими деревянными кольями. Недалеко, шагах в двадцати, стоял на посту один из старших, скучающе поглядывая по сторонам. Собака, лежавшая у его ног, подняла голову, заметив Кима, но старший сказал: «Место», и та вновь улеглась, вытянув передние лапы.
То ли из-за псов, то ли потому что Ким чувствовал себя подавленно, он вспомнил об одном жестоком эксперименте, о котором прочитал в старом журнале, привезенном кем-то из Риттерсхайма. Собак привязывали в стойле и били током, и они, как ни старались, не могли освободиться. Так продолжалось некоторое время, после чего привязь снимали. Животные, которые теперь легко могли выпрыгнуть из стойла, даже не пытались это сделать, а покорно терпели удары. Это называется «выученной беспомощностью» — когда можно спастись, но разум помнит о бесплодных попытках и пресекает новые.
До ограждения оставалось каких-то пару шагов, и вдруг Ким понял очевидное: ведь никто даже не предполагает, что отсюда можно бежать, поэтому ему не будут препятствовать. Не успев больше ни о чем поразмыслить, он направился к старшему. Тот повернулся — почтительно, но лениво. Видимо, прикидывал, чего может захотеться сыну градоначальницы и как это исполнить наименьшими усилиями.
— Можно мне подняться на холм, посмотреть на закат? — Ким попытался улыбнуться, но лишь скривился, как от резкой боли. — Это последний вечер моей вольной жизни.
— Закат? Ну ты романтик! — Старший зычно рассмеялся, подумал немного и решил: — Иди, смотри свой закат. Только недолго — скоро выдвигаемся.
— Спасибо. Я быстро, сейчас же вернусь.
С холма он взглянул на город, застыв на мгновение на самом краю, — легкий, отчаянный, натянутый как струна. В голове не было ни одной мысли, только сердце билось так тяжело и сильно, что казалось, кто-то услышит.
Ким повернулся и сделал шаг в сторону леса. За ним второй, третий, а потом оттолкнулся от земли — и все вокруг смазалось в скорости полета. Нод остался далеко позади. Ким увидит его еще один, последний раз, но в тот момент он был точно уверен, что уходит навсегда.
Эрик медленно шел вдоль берега. За несколько часов он успел обойти по краю почти весь город, пару раз делая привал, чтобы посидеть на уже холодной земле, бездумно глядя в пространство. Он ничего не ел с самого утра и даже не вспомнил о пище. Он совершенно не знал, куда идет, но не думал об этом и вообще ни о чем. Из всех чувств осталась только странная тяга к настойчивому, хоть и бессмысленному, движению вперед, что вела его все это время, не давая покоя.
Дойдя до границы Арнэльма и Риттерсхайма, он вдруг решил, что не станет возвращаться домой, а поедет в свою комнату в общежитии. И напьется.
Сосредоточившись на этом желании, единственном за целый день, Эрик повернул к строительному мостику и тут заметил впереди человеческую фигуру. Кто-то шел, шатаясь и цепляясь за перила, — высокий парень в черной кофте-балахоне, из-под которой снизу торчала белая рубашка.
Включилась привычка защитника — разобраться, в чем дело, все-таки граница. Парень между тем кое-как одолел мостик, сделал еще несколько шагов, а потом рухнул лицом вниз и больше не двигался.
Эрик быстро оказался рядом с ним. Потрясенный горем, он все же готов был помочь человеку и тронул парня за плечо. Ранен? Пьян? Кто он и что здесь делает?
Лежавший почувствовал прикосновение, повернулся, пытаясь приподняться на локте, — и Эрик, рассмотрев его лицо, мгновенно отпрянул. Рыжие волосы, разного цвета глаза — именно так Аста описывала преследовавших ее нодийцев. Он приготовился защищаться, когда незнакомец поймал его взгляд и сказал:
— Я тебя знаю. Ты можешь меня убить, если хочешь, я все равно не вернусь…
Говорил он не очень внятно, как будто язык его распух и еле ворочался, а потом глаза его закрылись, и тело ударила мелкая дрожь. Эрик, не понаслышке знакомый с судорожными припадками, снова склонился над ним и хотел повернуть его на бок — убить в таком состоянии, даже врага, он бы не смог. Но незнакомец вдруг схватил его за руку — пальцы у него оказались ледяные — и прошептал:
— Скажи реке, что мне очень жаль. — И вновь потерял сознание.
— Что с тобой? — спросил Эрик, когда дрожь немного унялась и нодиец расслабленно растянулся на земле. — Ты болен?
— Сахар, — ответит тот слабым голосом после длинной паузы. — Мне нужен сахар, что-нибудь сладкое…
Тут Эрик вспомнил, что утром на вокзале вместе с энергетиком купил в автомате шоколадный батончик, но съел только половину. Пошарил по карманам — батончик нашелся, уже слегка расплющенный от соседства с кошельком и ключами. Эрик отломил от него кусочек и поднес парню ко рту. Тот проглотил шоколад, потом еще одну порцию, потом остаток. Через некоторое время взгляд его сделался более осмысленным, дрожь прошла совсем.
— Меня будут искать, — сказал он. — Скоро ночь. Мне нужно уйти.
Уже опускались сумерки, когда Эрик, нарушая все правила, помог ему добрести до стены недостроенного дома, так что их обоих не было видно со стороны границы. И там, сидя на земле и поминутно озираясь, парень, назвавшийся Кимом, рассказал ему свою историю. Про то, как рос среди нодийцев, как потерял отца, как долго сомневался и наконец решил бежать — в последний вечер перед необратимым.