"Слава Тебе, Ты отринул от Себя лжецов", - было записано еще в усть-канской ссылке после тяжких приступов тоски. Тоски по Истине. "Слава Тебе, что Ты разделил нас..."
Это было в тот страшный год, когда забрали Светова и в день его ареста родился Тимофей - "тюремный мальчик", как прозвали его в нашей семье. В тот час, когда уводили деда из дома, раздался его слабый крик: нашу дочь, потрясенную случившимся (за полчаса до родов она позвонила домой и узнала, что там идет обыск), Бог наградил сыном.
Наши благодетели, верные своему "гуманизму", скрыли от меня телеграмму, извещавшую о рождении внука, в моем барачном жилище шел обыск.
Ничего, кроме акафистов и моих выписок из творений св. Отцов ("Добротолюбия"), не привлекло их внимания. Им нужно было хоть что-то унести, надо было оправдать командировку и выполнить задание. Вот они и унесли единственное мое сокровище - акафисты и тетради с конспектами, унесли то, чем питались мое сердце и ум... Тотчас после их ухода я принялась собирать мешок для этапа. Но это - наши будни, и не о них теперь речь.
В этот год моей жизни почти исчезло время. Не было дня и не было ночи.
Вероятно, они были не нужны. Они могли бы понадобиться как покров, укрывающий мою иную жизнь, но я была одна, наедине с собой и с Богом.
Если бы в мое одиночество могло проникнуть извне чье-то утешение,сочувствие, обещание, надежда, чья-то вера в милость и благо совершающегося, тогда завеса стала бы ощутимой, она бы стала или укрытием, или мукой. В одну из ночей я поняла, что мне не нужен мир, не нужны его день и ночь как покров. У нас не было отныне ничего общего, Бог развел нас в разные стороны. Я должна была отныне жить вне всего, что окружало меня, что поглотило в своей пучине тех, кто нужен был моей душе. Я не отойду от Тебя, пока Ты не пошлешь мне утешение, - говорила я Богу. И Он слышал меня.
Церковь молчала. Может быть, она уже была погребена в пучине того дня, который мне не нужен. Может быть, она слишком долго томилась там, в плену, и металась, опутанная днем, которого не было и нет. Иначе непонятно, почему никто из пастырей Церкви не приехал ко мне. Ведь мои окна были обращены и ночью и днем туда, в мир, и в них можно было постучать.
Не отвечал на письма наших детей патриарх всея Руси Пимен, молчали епископы, священ-ники, молчали миряне, только редкие письма от самых близких доходили ко мне. Молчал и тот, кто решился продолжить "Надежду", но не решился поставить свою подпись. Он называл себя не то "верующими Советского Союза", не то "христианами России". Не помню. Я лишь однажды увидела его анонимную "Надежду" в руках сотрудника госбезопасности, который держал ее как улику и хотел все того же. Того, что хотели от меня все пять лет моего заключе-ния: назвать правду ложью. На сей раз мне предложили сделать это через Агентство печати "Новости". Мне было сказано, что некие враждебные голоса утверждают, что я являюсь корреспондентом (!) этой анонимной "Надежды". Абсурдность этого утверждения была, впрочем, ничуть не более абсурдной, чем все прочие обвинения, которые сокрыты в "уголовном деле "Надежды"". Тот, кто его "стряпал", прочесть "Надежду" не мог в силу своей неподготов-ленности к такого рода Христианскому чтению и потому мог предположить, что возможно быть "корреспондентом" духовных текстов св. Отцов и пастырей Церкви, созданных задолго до того времени, как мы окажемся в положении следователя и обвиняемого.
Да, священник*, составивший "Надежду" и не решившийся поставить свое имя, молчал. Молчал и лжесвидетельствовал на мои призывы обнародовать свое имя или изменить название Христианского чтения. "Надежда" не может быть анонимной в условиях, когда за нее преследу-ют и сажают в тюрьму, христиане не могут прятаться за спинами заложников, это не изменит судьбы Светова и моей, но это изменит судьбу твою, - писала я ему**. Да и возможно ли "анонимное исповедание" веры, на что же надежда, - спрашивала я священника В.Шибаева, - если нет сил назвать свое имя? Я рада продолжению жизни "Надежды", но то, что произош-ло, немыслимо для священника. Благодать священства - не пожизненная рента, она отдана в рост, в долг, возможно ли так попирать заповеди Христовы?!
* Владимир Шибаев, эмигрировавший в 1988 году в Швейцарию.
** После того как издательство "Посев" объявило о том, что намерено продолжить публикацию "Надежды", был арестован Феликс Светов, а на другой день после его ареста у меня в ссылке был произведен обыск.
В ответ на мои просьбы я слышала ложь.
Страх не только мучил его нещадно, страх, по-видимому, раздавил его.
Сначала я не понимала, что прикасаюсь душой к какой-то страшной тайне. А когда поняла - ужаснулась и простила его. Страшно впасть в руки Бога живого...
"Молиться за людей - кровь проливать", - говорил старец Силуан.
"Научи меня молиться, - прошу я Господа в усть-канской пустыне, ужасаясь лжи моего собрата по вере. - Научи! Тогда я, может быть, перестану вспоминать".
Престольный праздник в храме у Ильи Обыденного. Нечаянная Радость. Служит патриарх Пимен. Говорят, "Нечаянная Радость" - самая любимая икона патриарха. Может быть, он испытал нечаянную радость и заступление Пречистой Владычицы нашей? Может быть, он был оставлен людьми и его гнали за Христа, а Она Своим покровом, нежностью и любовью закрыла его, когда дня и ночи не стало?
Храм был полон. Это было, кажется, за полгода до моего ареста.
Я уже пять лет не видела храма. Последний раз я увидела кресты из окошка маленького "воронка", когда они склонились надо мной. Меня везли в тюрьму после суда...
В тот день, день Нечаянной Радости, я должна была причаститься Святых Тайн. Накануне мой духовник исповедал меня.
Храм был полон. Народ пришел на службу патриарха.
"Святая Русь", - с умилением вздыхают иностранные гости, видя такое стечение народа. "Святая Русь", - говорят заезжие архиереи. "Жива Русь", плачут старые эмигранты, они пьют чай из тонких стаканов, и слезы прожигают стекло. На Западе - пустые церкви и, наверное, нет тонких стаканов. Там пустые церкви потому, что церквей ровно столько, чтобы можно было молиться и подойти к Царским Вратам, когда ты хочешь причаститься Христовым Тайнам. Но в России очень мало церквей, потому они полны молящимися. В Москве было "сорок сороков" и теперь, говорят, только сорок храмов...
Нет, мне не пробиться ко Христу. Плотная толпа преградила мне путь. На меня гневаются те, кто особо раздражен моей наглостью, тычут кулаками в бок и спину, упрекая в невежестве и нахальстве. "Ишь чего захотела причаститься у патриарха! - слышу я насмешки. - Ты что, с печки свалилась и не знаешь, что патриарх не причащает? Придешь в другое время!"
Как не причащает? Тогда зачем он служит литургию?! Зачем он здесь?!
Уже кончается Евхаристический канон. Мне не пробраться, не успеть, предо мной стена восторженных почитателей патриарха. Но мне нужен не патриарх, мне нужен Христос. И я бросаюсь к выходу, бегу по улице и успеваю вбежать и боковую дверь, и оказываюсь как раз перед иконой "Нечаянная Радость". Но, увы, в эту минуту патриарх вносит Чашу обратно в алтарь, так и не причастив никого.
Это - спектакль, - вижу я. Я стою близко и вижу патриарха и его иподиаконов. Молодцы хоть куда, охрана патриарха. У них неподвижные лица, розовощекие бравые молодцы!
Как только патриарх со своими молодцами покидает храм, какой-то младенец и я вместе с ним получаем Нечаянную радость - священник выносит Чашу из боковой двери...
"Ах, Святейший! - говорит одна моя милая знакомая. - Когда он служит, мне становится дурно, мне кажется, я вот-вот упаду в обморок... Столько благодати..."
Распни Его, распни! - кричала толпа прокуратору Иудеи.
"Вам предъявляется интервью Святейшего патриарха Московского и всея Руси Пимена", - говорит мне мой следователь, показывая интервью, напечатанное в ЖМП (Журнал Московской Патриархии). Патриарх убеждает какого-то западного интервьюера, что у нас нет и не было никаких гонений на веру. По-видимому, патриарх считает, что обетования Христа отменены в новых исторических условиях. И слова Христа: Если Меня гнали, будут гнать и вас (Иоан. 15, 20) - не актуальны. Патриарх не верит словам Христа. Он не верит очевидному. Если нет гонений, значит, нет и веры. Если нет христианства, то нет и гонений на него, - свидетель-ствует патриарх в своем интервью. Может быть, он не знает, что сам гонит Христа своим лжесвидетельством.
На Свердловской пересылке, валяясь под нарами, я вспомнила интервью Святейшего патриарха всея Руси.
Страх надо потерпеть. Но и гнев тоже. Терпение угашает гнев.
Патриарх ничуть не виноват в моей беде. Патриарх свободен, он сделал выбор так же, как и я. Я должна валяться на Свердловской пересылке под нарами. В этом - моя свобода. Выбирай себе жизнь, чтобы жить, - сказал Моисей Божьему народу.
Так вот зачем, думаю я теперь, Бог являет нам плоды безобразия утраты образа Своего в нас. Чтобы мы осознали невозможность насытиться ими и познали свою рабскую лукавую привычку угождать себе, чтобы не быть гонимыми за крест Христов (Гал. 6, 12). Ведь я сама хотела быть обманутой.
Мой духовник обманывает меня, - знала я, когда слушала его воскресные проповеди о любви. Я поняла это, когда оказалась свидетельницей чуждого для христианства, для духа православия молебна.
Мой духовник молился о здравии Ирода в день усекновения головы Иоанна Предтечи. Он получил разнарядку из Патриархии, требующей от священников петь "Многая лета" атеистичес-кой власти в дни престольных праздников. Так объяснили мне знакомые с такого рода лицемерием клирики. Их это не удивило, показалось мне. Не удивило, что молитва о гонящих и обижающих, смысл которой выражен в словах одной из таких молитв: "Сотвори из Савла Павла", была заменена торжественным и громогласным "Многая лета".
Это почти никого не удивило из клириков, да из мирян тоже. Может, они уже переболели? Может, смирились? Так теперь называют компромисс с князем мира сего.