Мой супергерой должен был нести эту любовь миру, создав волшебную бионическую пыль, которая поможет ему исцелиться самому и вылечить всех животных. В моем воображении он сделал ежу новые лапки, слону – хобот, аллигатору – хвост, черепахе – панцирь и попугаю – клюв. Он собрал всех бездомных израненных животных, от которых отказались люди, и волшебным образом восстановил утраченные части их тел из того, что люди выбрасывали. Это могли быть детали от старых автомобилей, сломанные тележки и фены, старые лампочки, а также обломки самолетов и даже космических кораблей. Он мог самовосстанавливаться с помощью магической бионической пыли, а его сердце было окутано волшебной пыльцой любви, которую он изобрел, чтобы защититься от боли. Для Ветмена не было ничего невозможного.
Как и меня, Ветмена тоже преследовали хулиганы. У него были враги, и главным среди них был Человек без имени – настоящий монстр, коварный и изобретательный. Он не хотел, чтобы в мире жила любовь и были счастливы дети и животные. Он подпитывался чужими страданиями и болью. Я назвал его так, потому что не мог дать имена собственным мучителям – и по сей день не могу. Слишком много чести, они не заслуживают того, чтобы их помнили.
Прижимаясь к Пирату, я шептал ему на ухо истории удивительных приключений Ветмена в далеких краях, где бионическая армия животных помогала ему сражаться с врагами. Но в школе ни Ветмен, ни Пират не могли защитить меня от Человека без имени, который был слишком реальным. Годы непрерывного психологического и эмоционального насилия, которое я терпел изо дня в день, – неумолимого, беспощадного и неотвратимого – оказали на меня огромное влияние. И с этим ничего нельзя было поделать, потому что такова была «Божья воля» – так, по крайней мере, мне объяснил один из братьев-патрикианцев, когда я однажды ему пожаловался. Поэтому жаловаться было бессмысленно, от этого становилось только хуже, а «Божья воля» вряд ли могла измениться.
Я рассказываю все это не для того, чтобы осуждать братьев-патрикианцев, ибо они были людьми своего времени. По правде говоря, в их школе я получил прекрасное образование и мог бы назвать многих учителей, которым безмерно благодарен. И тем более я не имею претензий к своим родителям, потому что многое от них скрывал. В те дни мало кто из родителей ставил под сомнение авторитет школы, но даже если это пришло бы им в голову, вряд ли что-нибудь изменилось бы к лучшему – Божья воля есть Божья воля. Теперь я понимаю, что все дело было в несовершенстве самой системы воспитания, в которой религия использовалась для оправдания многих вещей, например таких, как непрерывное физическое и психическое насилие, которое они попросту игнорировали, и кое-что другое, но об этом как-нибудь в другой раз. К счастью, современная Ирландия начала замечать, признавать и решать эти проблемы.
Оглядываясь назад, я понимаю, что у меня был отчаянный конфликт с религией, в которой я был рожден. В течение всех лет, что я провел в средней школе, я был алтарником. Порядок, безопасность и предопределенность протокола меня успокаивали. Моменты, когда я был вдали от хулиганов, приносили покой моей измученной душе. Никто не мог прикоснуться ко мне, пока я был в церковном облачении. Оно было моим защитным плащом. В этом отношении мне повезло: пока я прислуживал в церкви, меня уважали, благодарили и хвалили. Но такое счастье длилось недолго. Стоило мне снять облачение, как та же религия, которую оно олицетворяло, становилась прикрытием безжалостного буллинга. Я понял, что церковь может быть использована как для защиты добра, так и для маскировки зла. Как все мои супергерои, особенно Ветмен в синем костюме и волшебном оранжевом плаще, которые помогали мне найти утешение в трудные минуты, я твердо решил посвятить свою жизнь добру.
А пока что я изо всех сил старался избегать встреч со своими преследователями. Во время обеда я бы с радостью оставался в классе – по крайней мере, в нем не было грязи и дерьма, как в карьере, – но это было запрещено. Через несколько месяцев после начала избиений в карьере я нашел укромное место, которое до сегодняшнего дня оставалось моей тайной – никто не знал, что я там прятался. Это был старый домик садовника, стоявший на ферме за школьным зданием. Им давно никто не пользовался. По углам сушились старые луковицы, несколько сморщенных свекл и травы. Он был полон паутины и пыли, половицы рассохлись и скрипели. Там всегда царил полумрак, свет едва просачивался сквозь щели деревянной двери, дыры в соломенной крыше и заколоченное окно, рама которого была изъедена жуками-древоточцами. Здесь было тихо и спокойно, и здесь я мог улетать вслед за своими мечтами. Чтобы незаметно исчезать после уроков, я научился очень быстро бегать. Не случайно я прятал в этом старом домике, под половицей, над которой стояла старая скамья, книгу Оскара Уайльда «Де профундис»[4]:
«В том обществе, какое мы создали, для меня места нет и не найдется никогда; но Природа, чьи ласковые дожди равно окропляют правых и неправых, найдет для меня пещеры в скалах, где я смогу укрыться, и сокровенные долины, где я смогу выплакаться без помех, она усыплет звездами ночной небосвод, чтобы я мог бродить в темноте, не спотыкаясь, и завеет ветром мои следы, чтобы никто не нашел меня и не обидел, она омоет меня водами великими и горькими травами исцелит меня».
Я часто укрывался здесь и слушал, как дождь стучит по крыше, ржавому металлу и прогнившим деревянным балкам. В зимние холода, когда не было слышно птиц, я лежал среди своих горьких трав, рассыпанных по рассохшемуся деревянному полу, и понемногу успокаивался. Я всегда ждал, когда стихнут отдаленные ребячьи голоса, что означало, что мальчишки разбежались по спортивным площадкам или отправились делать уроки. Тогда я тайком пробирался в ангар, брал велосипед и катил домой. В этом домике я подружился с маленькой малиновкой и семейством ласточек, которые обитали под крышей. Они составляли мне компанию, когда я читал в полутьме свои учебники. Мне нравилось думать, что эта малиновка может быть родственницей моего мистера Робина с каштанового дерева, еще одной смелой маленькой птичкой, несущей послание правды, справедливости и надежды, в котором я так нуждался.
Обычно я ездил в школу на велосипеде, но иногда, когда у отца находилось время, он грузил мой велосипед в свой джип и вез меня в школу сам. Но отец постоянно был занят и мало бывал дома, только вечерами. Поскольку после школы у меня было много работы на ферме, я всегда спешил домой. Если Пират не ездил вместе с отцом, я забегал к нему на несколько минут, а потом выполнял все поручения – точно так же, как в начальной школе, за исключением того, что теперь у меня было много школьных домашних заданий. Я читал молитву с мамой и бабушкой, приносил торф для камина и очага, а потом поднимался наверх, чтобы поспать ровно полчаса. После небольшого перекуса я весь вечер, часов до одиннадцати, делал уроки, затем прерывался, чтобы заглянуть к овцам или выполнить какие-то другие работы на ферме и принести бабушке бутылку с горячей водой, без которой она не могла заснуть. Бабушка немного болтала со мной, пока я чистил зубы, и до часу ночи я продолжал делать уроки, после чего, прежде чем забраться в свою скрипучую кровать, я ненадолго выскальзывал из дома, чтобы приласкать Пирата. «Спокойной ночи, Пират», – шептал я.
Так проходил каждый мой вечер в течение пяти школьных лет. А утром, в половине восьмого, я вскакивал, разбуженный ужасным звонком моего будильника, и все начиналось сначала. В колледже Баллифина занятия проходили и по субботам, так что я учился практически всю неделю, прерываясь только на работу на ферме, вечернюю пятничную и утреннюю воскресную мессу, ну и для ухода за бабушкой.
С двенадцати до семнадцати лет я не ходил ни на какие другие занятия, помимо учебы, ни с кем не общался и ни на что не отвлекался, кроме работы на ферме.
Несомненно, это сказалось на моей социализации, но я должен был учиться, чтобы осуществить свою мечту, – выхода у меня не было. Учеба продолжалась и в каникулы, потому что предстояли экзамены за семестр, а я никогда не был достаточно подготовлен, умен и сообразителен. С первого дня учебы в средней школе и до самого конца я думал только об одном: учиться, учиться и еще раз учиться, чтобы набрать нужное количество баллов в аттестате после выпускных экзаменов. Я готов был терпеть все побои, издевательства и унижения, потому что знал, что когда-нибудь выйду отсюда. У меня была мечта – я должен был поступить в ветеринарную школу.
В конце первого года обучения я был удостоен награды «Студент года» и получил серебристо-красно-сине-белый мраморный приз, увенчанный маленькой золотистой фигуркой. По телевизору я увидел фильм «В порту» с Марлоном Брандо в главной роли, он произвел на меня столь же сильное впечатление, как и «Рокки». Речь в нем шла о боксере по имени Терри, которому приказали сдаться под ударами противника, чтобы букмекеры заработали на его поражении. В одном эпизоде Терри смотрит на Чарли, который заставляет его сделать это, и говорит: «Ты не понимаешь. Я мог стать классным боксером. Я мог чего-то добиться. Я мог стать кем угодно, а не слабаком, каковым, скажем прямо, и являюсь». Именно так я себя до тех пор и чувствовал – слабаком и неудачником. Но после той награды я впервые по-настоящему осознал: если буду упорно трудиться, если приложу к этому все силы, то может быть – лишь может быть, – я смогу чего-то добиться. Постер этого фильма и сегодня висит на стене в моем доме, как и постеры других фильмов, которые меня вдохновляли.
Конечно, в глубине души я был счастлив, что в чем-то преуспел, что, несмотря на все трудности, проложил себе путь к успеху. Но, вернувшись в тот день из школы, я не побежал домой, чтобы показать свой трофей маме и бабушке. Я отправился в сарай к Пирату. Меня разрывали противоречивые чувства. С одной стороны, я был рад: я доказал хулиганам, что не дурак. Но, с другой стороны, было ясно, что пытки теперь станут еще более изощренными. Ведь я оказался не просто зубрилой и «ботаном», но тем «ботаном», который получил награду именно за то, что он «ботан»! И еще одна мысль засела в моей голове и остается там по сей день: стоит один раз добиться успеха, как от тебя и дальше будут ждать того же. А что, если у меня не получится? Вдруг в следующий раз мне не удастся вытащить кролика из шляпы? Подобные сомнения и сейчас терзают меня почти каждый день. Я знаю, что все так же хорош, как и во время моей последней успешной операции. Однако успехи быстро забываются, но каждая неудача остается со мной навсегда. И поэтом