В тот период, когда я делил свое время между Гилфордом и Ирландией, мне стало ясно, что ветеринаров, которые работали бы и с крупными, и с мелкими животными, становится все меньше, по крайней мере, в Англии. Дни смешанной практики были сочтены, потому что требования к специалистам по кошкам и собакам резко отличались от тех, с которыми сталкивались специалисты по коровам и овцам. К началу 90-х годов ветеринария в Англии стала специализированной, к тому же требовались особые специалисты в области коневодства: хозяева лошадей требовали большего, чем могли им дать ветеринары общей практики.
Я привык жить там, где ветеринара вызывали ко всем животным, а если лечение было невозможно, животных просто усыпляли. В фермерских общинах к животным относятся утилитарно. Так же относился к ним и мой отец. Даже в маленькой ветеринарной клинике на Чарлмонт-стрит, где я проходил практику в Дублине, или в ветбольнице в Калифорнии большинству клиентов не хватало денег на специализированное лечение или хирургическую операцию. А может быть, им просто не хотелось тратить деньги, потому что жизнь кошек и собак оценивается по-другому.
Ценность жизни собаки или кошки варьируется в зависимости от страны и обстоятельств, но когда животные становятся членами семьи, они значат для нас гораздо больше, чем мы готовы признать. Я наблюдал, как отношения между людьми укреплялись или рушились, когда заболевали кошки или собаки и начинались споры о деньгах. Мне доводилось бывать на свадьбах людей, познакомившихся в моей приемной. Я видел, как супруги, долго прожившие вместе, сближались еще больше, когда им нужно было принять важное решение, которое касалось жизни или смерти их домашнего друга и любимца.
Увы, однажды у меня на глазах произошел обратный случай. Тогда я работал в другой ветеринарной клинике для домашних животных. Как-то днем в перерыве между приемами я смотрел из окна своего кабинета, как во двор въезжает роскошный «Бентли». Из машины вышла безупречно одетая красивая женщина, прижимая к себе изящную сумочку Louis Vuitton. За ней шел джентльмен в костюме, которого я принял за ее мужа. Он нес на руках маленького вест-хайленд-терьера, с которым, по-видимому, что-то случилось. Когда они вошли в приемную, я вышел им навстречу, поздоровался и пригласил в кабинет. Я заметил, что бедную собачку тошнит. Песик явно старался от чего-то избавиться. Я спросил, не мог ли он что-то проглотить. Супруги пожали плечами и сказали, что не знают. После тщательного осмотра я решил дать собачке рвотное средство – апоморфин, чтобы она попыталась самостоятельно избавиться от проглоченного предмета, и тогда не придется прибегать к инвазивным методам. Мы вышли на лужайку перед офисом, чтобы песик почувствовал себя свободнее. Долго ждать не пришлось.
Не прошло и пары минут, как он изверг из себя нечто похожее на длинную красную веревочку, покрытую слизью. Я опустился на колени и рукой в перчатке поднял этот предмет. Оказалось, что это малиново-красная подвязка. Я поднялся и увидел, что мужчина страшно побледнел.
Дама посмотрела на него и с сарказмом произнесла: «Это не мое, Джордж!» Вскоре после этого она подала на развод и забрала собаку. Бедный Джордж одним махом лишился и жены, и собаки.
Конечно, это исключительный случай, но в моем кабинете эмоции часто обострялись. В ситуации эмоционального кризиса, связанного с тяжелой болезнью или травмой любимого животного, трещины в отношениях часто усугубляются. Иногда один из партнеров любит собаку или кошку сильнее, чем другой, и это выявляет проблемы отношений, накопившиеся за долгий период. Я не раз становился свидетелем того, как проблема, связанная с собакой, прямо на глазах перерастала в серьезный семейный конфликт. Один мужчина даже обвинил меня в своем разводе – он решил, что его жена в меня влюбилась, хотя я сильно в этом сомневался и полагал, что он просто ищет выход для своего гнева.
Когда животное, ставшее членом семьи, оказывается в критическом состоянии, мы остро чувствуем, насколько сами уязвимы, и это заставляет нас понять некие фундаментальные истины: что для нас важно, а что нет; на что мы готовы в критической ситуации; насколько сильно наша реакция отличается от реакции наших партнеров. В таких обстоятельствах часто проверяется способность идти на компромиссы и проявлять сочувствие. Все это лежит в основе эмоциональных отношений между людьми, но нам редко (а то и никогда) хватает смелости перетряхивать грязное белье. Как правило, это случается только в моменты кризиса, и мне часто приходилось наблюдать подобное прямо в своем кабинете. Так что теперь я способен точно определить, кто останется вместе, а кто нет! Возможно, ветеринары-хирурги всегда это знают, потому что мы имеем возможность проникать в самую суть человеческих отношений посредством наших пациентов.
Вернувшись к работе с крупными сельскохозяйственными животными в Ирландии, я стал свидетелем семейных отношений совершенно иного рода и в весьма непростой ситуации. Поздно ночью меня вызвал фермер – у его коровы возникли проблемы с отелом. Приехав на ферму, я обнаружил, что корова лежит на очень грязном скотном дворе. Я лег рядом с ней прямо в грязь, хотя мой непромокаемый плащ не гарантировал защиты от навозной жижи. Обследовав корову, я понял, что естественным образом ей ни за что не разродиться. Родовой канал был слишком узким, и корова совершенно обессилела от долгих схваток. Нужно было делать кесарево сечение.
Я поплелся к багажнику машины за инструментами. Под ногами хрустел заледеневший навоз. От дыхания в морозном воздухе висел пар. Луну затянули мрачные тучи. Хозяйка дома подогнала трактор поближе, чтобы фары осветили мою «операционную». Коровы и овцы громко мычали и блеяли, создавая настоящую какофонию, пока женщина в поношенной длинной грязной юбке спускалась с трактора. Вокруг нее кудахтали напуганные куры. «А ну, заткнулись все!» – прикрикнула она, и на ферме каким-то чудом воцарилась полная тишина.
Мы с ее мужем с трудом перевернули корову с живота на бок, чтобы я мог сделать разрез на ее левом боку, который был покрыт зловонной влажной жижей. Бедное животное совсем замерзло и не в силах было себе-то помочь, не то что нам. Фермер и его жена понимали друг друга без слов: им было достаточно кивков и жестов. Он схватил шланг и обмыл корову водой, от чего ей стало еще холоднее, а его жена принесла из дома несколько простыней и наполнила ведра водой, чтобы вскипятить ее. Я пошел за ней на кухню, чтобы простерилизовать свои инструменты в какой-нибудь кастрюле. Кухня была завалена всевозможной утварью и хозяйственными принадлежностями, у стены стояло тракторное колесо, а между окном и печью была натянута веревка, на которой сушилось белье. Чашки, сковороды, ножи и вилки грудой лежали на столе рядом с кучкой картошки. На старой куртке, брошенной у очага, грелась собака.
Женщина и со мной почти не говорила, а когда говорила, то очень коротко и по существу. «Ну, вот, этого достаточно?» – спросила она, сдвинув в сторону большой закопченный чайник и устанавливая на горячую плиту, топившуюся торфом, огромную кастрюлю. Я сдвинул в сторону какие-то старые штаны, висевшие на веревке над моей головой, и кинул в воду свои нехитрые хирургические инструменты. «Если бы я знала, что у вас так мало инструментов, дала бы кастрюлю поменьше!» – усмехнулась женщина, словно количество инструментов служило показателем моего мастерства хирурга.
В то время все это было совершенно нормально для операций, проводимых в ирландской глубинке, хотя, возможно, с меньшей долей скепсиса. Вообще-то, чтобы сделать корове кесарево сечение, не нужно много инструментов: скальпель, ножницы, зажимы для тканей и для артерий на случай кровотечения и специальная игла для накладывания швов. Еще учась в ветеринарной школе, я купил небольшой набор хирургических инструментов в зеленой сумке, а потом добавлял к нему кое-что со временем. Этим набором я пользовался первые десять лет своей практики.
Я вышел во двор и присел рядом с коровой, выбрил ей бок под ребрами, насколько мне это удалось, обозначил зону разреза, смазал ее йодом и очистил кожу вокруг нее, убирая все, что могло мне помешать. Потом я сбрызнул бок хирургическим спиртом. Хозяйка дома, принявшая на себя обязанности моей ассистентки, подала мне горячие хирургические инструменты в кастрюле и прокипяченные простыни в ведре. Фермер удерживал голову коровы, пока я вводил анестетик в нервные окончания над зоной разреза. Впрочем, ему не пришлось прилагать большие усилия – бедное животное окончательно ослабело. Потом они с женой молча, но идеально синхронно использовали одну простыню как хирургический занавес, а на другую, постеленную поверх тюка соломы, выплеснули мои инструменты из кастрюли.
Мы с хозяйкой дома вымыли руки в ведре с раствором йода. В те дни перчаток не было, мы работали голыми руками. Все первые годы моей хирургической практики я работал без перчаток – как с крупными, так и с мелкими животными. Была только очень сильная дезинфекция йодом и коротко остриженные ногти. Жене фермера явно приходилось много работать, потому что на ее руках ногтей практически не было.
Для накладывания швов я использовал иглодержатель Гиллеса, хотя сегодня ветеринары стараются его избегать, предпочитая иметь отдельный иглодержатель и хирургические ножницы. Но иглодержатель Гиллеса – превосходный инструмент, которым один человек может и накладывать швы, и обрезать нить. Поскольку я обычно оперировал в одиночку, без ассистентов, он мне прекрасно подходил. Я пользуюсь им и по сей день.
Жена фермера все же оценила мои инструменты, пробормотав под нос: «Ну, хоть ножницы у вас приличные есть, – а помолчав, добавила: – Конечно, если вы умеете ими пользоваться».
Я надрезал кожу прямо под грудной клеткой – этот прием называется целиотомией, или лапаротомией, – и ввел руку внутрь. Черт! Наверное, потому что мы ворочали корову, ее матка теперь находилась под рубцом – огромным коровьим желудком. Я не мог дотянуться до матки через разрез, мне нужно было сначала разобраться с рубцом, набитым силосом и полным газов. Мне уже доводилось сталкиваться с подобным. Я слышал, что один ветеринар по ошибке разрезал рубец вместо матки.