Пришлось попросить фермера быстро вымыть грязные руки и с помощью жены попытаться отвести рубец в сторону, пока я буду перемещать матку так, чтобы сделать разрез. Я пытался снова и снова, но мне не удавалось приподнять матку так, чтобы можно было сделать разрез, – теленок был слишком большим. Мне просто не хватало сил, да и огромный рубец ухудшал видимость, хотя его удерживали четыре руки. А переворачивать корову на этом этапе было уже нельзя. Абсолютно кошмарный сценарий!
И вдруг с дороги донеслось пение: «Дидель-дидель-дидель-ду, дидель-дидель-дидель-ду». Два пьяных местных парня, возвращаясь домой из паба, распевали во все горло, и голоса их разносились далеко на морозном воздухе. Жена фермера кинулась на дорогу и привела их на помощь. На грязь им было наплевать, поскольку они и сами жили среди фермеров, да и животных в подобных ситуациях видели. Я велел им засучить рукава. В них проснулся соседский дух, и теперь мне помогали уже восемь рук. Я увеличил разрез, двое помощников тянули рубец вперед, один оттягивал кожу назад, а еще один помог мне вытащить матку наружу.
Матка начала медленно втягиваться обратно, но я успел сделать разрез и ухватить переднюю ножку теленка через амниотический мешок. Вскрыв мешок, я попросил одного из парней держать ножку. Пьяный кураж вмиг исчез, как только парень понял, что ему предстоит играть главную роль и от него зависит успех операции. Важно было не тянуть теленка слишком быстро, потому что мне хотелось ограничиться минимальным разрезом на стенке матки. Зашивать большой рваный разрез было бы слишком проблематично, особенно под рубцом. Я попросил парня тянуть медленно и осторожно или просто удерживать ножку, что он и делал, пока я доставал из кровавого разреза вторую. Сделал я это быстро и так же быстро нашел голову. Мы потянули, причем я продолжал контролировать размеры разреза на матке. Когда стало можно, я передал ножку второму парню, который к тому времени тоже уже протрезвел, а сам взялся за голову.
– Тянем! Теперь тянем все вместе!
С этими словами мы потянули теленка наружу и вверх, чтобы вытащить его. И в ту же минуту один из парней без предупреждения качнулся вперед и выплеснул все содержимое своего желудка прямо на мое стерильное операционное поле. Там было пиво, морковь, картошка и прочая полупереваренная дрянь. Я глазам своим не верил. Парень рухнул в грязь, а мы с его приятелем с ужасом смотрели на крах своих усилий. Фермер и его жена молчали, хотя руки их были испачканы рвотой, а на лицах застыл шок и отвращение. Но теленка мы все-таки вытащили. Лежа на соломе, заранее постеленной фермером, он до смешного напоминал пьяного, который никак не мог подняться.
– Вот же черт! – смущенно воскликнул незадачливый помощник под хор наших стонов. Теперь он уже с трудом держался на ногах, а приятель поливал его упреками и увещеваниями:
– Какого хрена ты ведешь себя как придурок?!
Мы с фермером и его женой просто стояли и смотрели на окровавленную рану в боку коровы, залитую рвотой. Я просто не знал, что сказать. Хозяйка дома схватила шланг и начала промывать бок коровы, а я старался закрывать рану большими тампонами.
Женщина повернулась к мужу и спокойно сказала:
– Вот почему я хочу, чтобы ты отказался от выпивки. Держу пари: теперь ты доволен, не так ли?
Я заткнул нос и дышал ртом, пока она поливала бок, а я пытался защитить место разреза. Фермер молча смотрел на жену и кивал. Сразу стало ясно, кто в этом доме носит брюки! Но это была их версия любви.
Мы как смогли промыли рану, и я наложил швы. Парни отправились домой, и один продолжал ругать другого: «Ты долбаный говнюк!» – доносилось до нас, пока они не ушли достаточно далеко. Несмотря ни на что, с коровой и теленком все обошлось. Просто еще один день из практики сельского ветеринара.
Сегодня я сталкиваюсь с инфекциями даже в самых идеальных асептических условиях, но фермерские коровы в Ирландии обладали каким-то невероятным иммунитетом ко всему.
Я зашивал корову прокипяченным шпагатом, потому что у меня не было шовного материала, и с ней все было хорошо.
Стыдно признаться, но на заре моей деятельности после кесарева сечения я однажды умудрился зашить в корове свои очки! Корова лежала, я трудился изо всех сил, обливаясь потом. Обе мои руки находились в коровьем брюхе, и я попросил фермера снять с меня очки. Он в это время удерживал матку, чтобы я мог ее зашить, а рубец и остальные внутренности уже находились в брюшной полости. Судя по всему, он просто кинул мои очки рядом с инструментами и большой кучей марлевых тампонов. А я сунул их в корову, когда схватил целую охапку тампонов, чтобы остановить кровотечение, и одновременно зашивал рану кетгутом. Все мое внимание было сосредоточено на матке. Я сделал разрез, и, когда теленка вытащили, края разреза стали сильно кровоточить. Я просто не заметил, как очки оказались в кровавой ране, и их затянуло под кишки и рубец. Мы с фермером и его помощником обыскали весь сарай, но очков так и не нашли.
К тому времени корова уже поднялась и принялась жевать сено. Я подумал, что мои очки погрязли где-то в соломе и навозе, нашел другую пару и забыл об этом. Лишь через два года парень, работавший на местной скотобойне, рассказал приятелю моего отца, что нашел в корове очки! Конечно же, эта история дошла до меня! Я до сих пор чувствую себя униженным, но, честное слово, тогда я этого не знал. Благослови, Господь, крепкую коровью конституцию!
Несмотря ни на что, думаю, я стал в Ирландии неплохим сельским ветеринаром. Я получал удовольствие от работы, мне нравилось общаться с фермерами и их семьями. Они были прекрасными, гостеприимными и добрыми людьми, сделанными из того же теста, что и те, рядом с кем я вырос, поэтому в их обществе я чувствовал себя вполне комфортно. И все же настало время уходить и прокладывать свой путь.
Вернувшись в Гилфорд, я продолжал оперировать без перчаток, но руки мыл очень тщательно – один из немногих приемов, общих для хирургии крупных и мелких животных. Операции при свете фар трактора уступили место стерильному операционному залу в клинике Майкла Олдера, залитому ярким светом. Конечно, и в Ирландии все сильно изменилось. Вскоре после моего отъезда стали появляться стерильные операционные для крупных и мелких животных. Дэвид Смит был не только отличным ветеринаром, но и очень дальновидным человеком. Он упорно трудился, чтобы реализовать свои мечты. Как и мне, ему нужны были деньги и время.
Денег мне по-прежнему не хватало. Я копил на новую машину, потому что старую загнал в реку и не мог получить полной страховки, так как мне еще не было двадцати пяти и я был скомпрометировавшим себя водителем. Поэтому, вернувшись в Англию, я с понедельника по пятницу работал у Олдера, а по выходным брался за любую подработку, какую мне предлагали в агентстве.
Так вот, как и в случае с очками в корове, я не был бы честен с собой, если бы не признался в еще одной непреднамеренной, но очень серьезной ошибке в надежде, что кому-то это поможет избежать подобного фиаско. Я считаю, что ошибки прошлого нужно признавать и анализировать, каким бы ни был исход и какими бы благими ни были первоначальные намерения.
Я работал у Майка, когда ко мне пришла женщина с дочкой. В картонной коробке с дырочками в крышке они принесли русского хомяка. Я спросил, в чем проблема, стараясь выглядеть максимально профессионально, хотя никогда в жизни не видел русского хомяка. Тем не менее я был обязан приложить максимум усилий в сложившихся обстоятельствах.
– Мне кажется, он болен… У него какой-то розовый комочек, – ответила дама.
Я судорожно принялся вспоминать лекции о «мелких пушистиках» в ветеринарной школе, но нам не рассказывали про «розовые комочки». Поначалу я решил, что речь идет о пенисе зверька, а дама просто не может заставить себя произнести это слово. Поэтому я робко спросил, в каком месте этот комочек, и она сказала, что под хвостом. Ага, наверное, это выпадение прямой кишки, сопровождающееся симптомом «мокрого хвоста», – типичное состояние для грызунов, когда у них в условиях стресса возникает бактериальная инфекция. Инфекция вызывает диарею, хомяк начинает тужиться, и расслабленная прямая кишка выпадает через анус. К несчастью для мистера Хомяка, его ожидал гораздо более серьезный стресс.
Я сунул руку в коробку, чтобы погладить зверька и посмотреть, что можно сделать, предварительно поинтересовавшись, не кусается ли он. Дама возмущенно ответила: «Что вы, молодой человек, мой хомяк в жизни никого не кусал».
Однако, судя по всему, характер хомяка испортился, потому что меня он немедленно тяпнул. Я отдернул руку, но, к сожалению, сделал это слишком резко. Хомяк дернулся, отлетел к противоположной стенке коробки – и… его тут же не стало.
Прелестная маленькая девочка смотрела на меня с отчаянной болью в глазах. Это был самый худший момент за всю мою ветеринарную практику. Я не знал, что сказать. Малышка расплакалась, а ее мать была разгневана. Я мог только извиняться и твердить, что у хомяка от стресса началась диарея, а потом стресс усугубился, и, когда я нечаянно его напугал, у него случился сердечный приступ. Мне очень жаль, я всего лишь пытался помочь. А потом я тихо заговорил с девочкой, успокаивая ее. Я сказал, что это, конечно, очень печально, но, может быть, к лучшему, потому что хомяк с самого начала был очень болен и страдал…
Все это было ужасно, и совесть мучает меня по сей день. Тем не менее я твердо верю в то, что надо всегда смотреть правде в глаза. С первого дня своей практики я решил, что буду сообщать людям только факты, какими бы страшными они ни казались, хотя с бедной маленькой девочкой я старался быть помягче. Естественно, больше я никогда не совершал подобных ошибок. С того времени я вылечил так много маленьких пушистиков, что, надеюсь, мне удалось загладить свою вину.
За долгие годы у меня было много тяжелых случаев, но не таких кошмарных. Когда я временно работал в районе Кройдона, каждый раз, глядя на длинную очередь на открытые операции, которые были нормой в работе ветеринара, я впадал в депрессию, но потом говорил себе: «Что ж, по крайней мере сегодня ты не убил ни одного хомяка». Как правило, предварительной записи к ветеринару не было, поэтому я обычно работал по субботам и воскресеньям с восьми утра до восьми вечера, частенько задерживаясь и до десяти. Иногда я еще оставался дежурить на ночь в субботу. Это было очень тяжело. А в понедельник утром я приступал к работе в Гилфорде, где, в сравнении с Кройдоном, был истинный рай.