Я снова пригласил семью в свой кабинет. Их тревога и стресс ощутимо легли на мои плечи. Юный Лев был еще более бледным, чем раньше, если такое вообще возможно. Норин дрожала и держалась за руку Грэхэма. Их глаза были полны страдания, когда я объяснил всю тяжесть ситуации. А потом мы с Норин попытались объяснить это Льву, но мальчик лишь кивал. Норин и Грэхэм беспомощно переглянулись.
– Вы в порядке? – вдруг спросила меня Норин.
Ее голос нарушил тяжелую тишину, повисшую в кабинете. Вопрос удивил меня: еще никто не спрашивал, все ли со мной в порядке.
Совершенно ясно, что состояние хирурга не особо интересует семью в критический период. После такого тяжелого диагноза меня обычно спрашивали: «Как бы вы поступили, если бы это была ваша собака?» или «Не думаете ли вы, что лучше позволить ей уйти?» Но в тот вечер все было иначе. Я находился в очень тяжелом психическом, эмоциональном и физическом состоянии. Норин проявила необычайную чуткость, спросив меня о самочувствии в этот тяжелый момент.
Сострадание Норин смело все мои внутренние барьеры, и в тот момент я поступил не так, как обычно, а просто ответил: «Я в порядке». Потрясенный ее добротой, я заколебался. Я эмоционально вкладываюсь в каждого своего пациента, и в тот момент все мои эмоции были обнажены. Проникновенный вопрос Норин обезоружил меня, и я дал самый откровенный и личный ответ. Я сказал, что очень устал сегодня и боюсь браться за столь тяжелую и длительную операцию ночью, объяснил, что такую операцию мало кто делал, насколько мне известно. И даже если мы попытаемся, результат в данных обстоятельствах будет непредсказуемым. Однако я заверил их, что буду оперировать, если они захотят, но они должны понимать, что, даже если я сделаю все возможное, исход может оказаться плачевным.
Норин посмотрела на Грэхэма и ответила, что они хотели бы, чтобы я попытался спасти Уиллоу. Я спросил, понимают ли они, что собака может умереть на столе или сразу после операции, и повторил, что после удаления осколков могу не успеть остановить кровотечение, не суметь вставить шпильки для обеспечения достаточной тяги, чтобы вытащить острые осколки из спинномозгового канала. Есть риск, что я не смогу правильно стабилизировать кости, помимо других возможных осложнений. Они кивнули и подписали согласие.
Я обнял их на прощание и посоветовал попытаться по возможности немного отдохнуть. Как только операция будет окончена, я сообщу им о результатах. Когда маленький Лев протянул мне руку, я почувствовал его страх и боль, но в то же время понял, что он доверяет мне и надеется на меня. За кадром Норин объяснила мне, что Лев и Уиллоу всегда были очень близки, отчасти потому, что оба были приемными в этой семье. Позже Норин позволила мне раскрыть эту информацию. Любовь мальчика к собаке была очевидна, но это накладывало на меня новый уровень ответственности. В тот момент Норин для меня была одной из самых добрых, внимательных и проницательных женщин на земле, ее забота об Уиллоу, Льве и даже обо мне в такую тяжелую минуту жизни была поистине поразительной.
Стоя у раковины и моя руки, я закрыл глаза, мысленно вернувшись в те времена, когда моим лучшим другом, таким же, как Уиллоу для Льва, был Пират. Мне было примерно столько же лет, когда я потерял ягнят. И я глубоко сочувствовал мальчику, напуганному и беспомощному. Я сам испытал в его возрасте то же, лежа на морозной земле, глядя на самую яркую звезду на небе и мечтая стать достаточно сильным, достаточно смелым и достаточно умным, чтобы все исправить. Мысленным взором я видел свет той звезды, когда тер руки с мылом и раскачивался над раковиной, стараясь взбодриться и преодолеть усталость. Пинком я распахнул дверь операционной, ощутил знакомый прилив адреналина и сосредоточился, почувствовав себя астронавтом, которому предстоит высадиться на Луне.
Команда уже была на месте. Операция – это всегда результат совместных усилий хирургов, медсестер, помощников, рентгенолога и интернов. Все устали не меньше меня, но были готовы сделать для Уиллоу все, что было в их силах. Собака лежала на операционном столе, место операции уже было простерилизовано, а операционное поле обложено простынями. Я сделал надрез на шее от челюстной кости к грудине, затем пальцами раздвинул мышцы шеи и сдвинул в сторону дыхательное горло, пищевод, вены, артерии и нервы. Когда я медленно сдвинул мышцу с нижней части позвонка, тут же началось кровотечение. Кровь начала хлестать сквозь мельчайшие обломки позвонков еще до того, как я к ним прикоснулся.
Я временно осушил операционное поле коллагеновыми губками и приступил к работе, выбирая, какие фрагменты костей можно закрепить шпильками. Я осторожно высверливал хрящ из сустава между атлантом и вторым шейным позвонком, чтобы, когда кости раздвинутся и отросток второго шейного позвонка и острые фрагменты займут нужное положение, все соединилось воедино. Повреждение в любом случае не позволит атланту и второму шейному позвонку двигаться независимо. Мне нужна была кость перед поврежденной передней частью второго позвонка, чтобы закрепить в ней шпильки. Я осторожно ввел шпильки в атлант, стараясь не проткнуть спинной мозг, что было очень опасно. А затем я разместил шпильки на сохранившейся задней половине второго шейного позвонка. Зная, что для металлических конструкций в сохранившихся костях второго позвонка будет недостаточно места, я установил шпильки и в третьем шейном позвонке.
Затем я выполнил процедуру, которая напомнила мне строительство форм для бетонных уловителей ила. Отец научил меня этому много лет назад в Глибе, когда мы выравнивали берега. Эти уловители представляли собой цементные короба, в которые вставлялись дренажные трубы, чтобы ил и грязь стекали вниз, очищая воду в трубах. Мы заливали цемент вокруг небольших деревянных планок, которые распирались небольшими сучками, связанными шпагатом. Во время операции я осторожно просверлил двухмиллиметровые отверстия в атланте Уиллоу и вставил туда шпильки, затем вставил шпильки в третий шейный позвонок и в то, что осталось от задней стороны второго шейного позвонка по обе стороны от раздробленного участка. Концы шпилек я загнул, как крючья, и прикрепил к ним проволоку, соединенную с аппаратом растяжения (как отцовские сучки и шпагат). Теперь я мог раздвинуть позвонки. Широкие деревянные шпатели служили нам направляющими (как отцовские доски) со всех четырех сторон, когда я заливал костный цемент в середину. Но самая сложная и опасная часть операции была еще впереди.
Исходя из веса Уиллоу, я полагал, что у меня будет около трех с половиной минут на то, чтобы раздвинуть кости, закрепить их цементом вокруг шпилек и остановить кровотечение, прежде чем собака умрет – либо сразу, либо позже из-за отказа органов, несмотря на все капельницы и наши усилия. Я решил, что лучше всего для Уиллоу будет растягивать кости и одновременно заливать цемент, физически блокируя кровотечение. Я надеялся точно определить степень растяжения до того, как цемент схватится и начнет стягивать осколки в нужное положение: слишком сильное растяжение – и шпильки могут сломаться или вылететь из кости, и тогда все будет потеряно; слишком слабое – и цемент схватится, а костные фрагменты по-прежнему будут сдавливать спинной мозг. Действовать приходилось практически вслепую, потому что все это должно было происходить под слоем заливаемого цемента. Заливать цемент нужно было быстро, пока он еще жидкий, чтобы он заполнил все уголки, а потом формировать его с помощью деревянных шпателей. Все шпильки нужно было удалить, прежде чем цемент схватится. Это было еще одной проблемой. Биологический костный цемент – это полимер полиметилметакрилат. К порошку добавляют специальную жидкость, и из очень жидкого цемент становится вязким, а затем затвердевает примерно за пять с половиной минут (в зависимости от типа цемента и температуры в помещении).
При затвердевании костный цемент выделяет огромное количество тепла (экзотермическое отверждение), поэтому я взял костный мозг из плечевой кости Уиллоу. Костный мозг имеет губчатую структуру, по консистенции напоминающую мягкий бисквит, и во время растяжения его следует быстро ввести в нужное место, как заливают строительный раствор. Трансплантат костного мозга нужно вводить в высверленный сустав и промежутки между фрагментами раздробленной кости. Это способствует заживлению костей и обеспечивает основу для формы, чтобы цемент не затекал в трещины и не соприкасался со спинным мозгом. Высокая температура отвердевания цемента могла повредить чувствительные нервы.
Итак, у нас было всего три минуты на то, чтобы растянуть кости, заполнить костным мозгом и залить цемент, а затем около полутора минут на формирование цемента, прежде чем он затвердеет. Подумаешь!
Я растянул кости, насколько смог, и тут же, как я и предсказывал, начала подниматься кровь. Она все приближалась, пузырясь и выплескиваясь из фонтана внизу. Я продолжал растягивать шпильки за проволочные крючки, заполняя свободные места костным мозгом. В точно выбранный момент я залил цемент и сформировал его. Затаив дыхание, я следил, как он затвердевает. И вот после нескольких пузырчатых всхлипов кровь остановилась. Я тоже всхлипнул, обретя, наконец, способность дышать. Удалив деревянные шпатели, я обрезал шпильки там, где они выступали над поверхностью цемента, промыл открытую рану и зашил.
А потом стал ждать. Капли пота стекали по моей шее, пока выполнялись послеоперационные рентгенограммы и компьютерная томограмма. Я крепко зажмурился, думая о своем любимом друге Пирате, о том, как много лет назад я обнимал его и разговаривал с ним в самые тяжелые минуты жизни. Я открыл глаза, и мы с рентгенологом облегченно вздохнули – все было хорошо. Фрагменты соединились почти идеально, позвонки Уиллоу удалось стабилизировать и снять давление со спинного мозга. Теперь все зависело от способности спинного мозга к исцелению.
Было около трех утра, когда я наконец позвонил Норин и сообщил, что Уиллоу переведена из реанимации и находится под неусыпным наблюдением ночных медсестер. Теперь нам всем оставалось только ждать. Если бы Норин могла протянуть руки и обнять меня, она бы это сделала. Она благодарила меня от всего сердца за себя, Грэхэма и особенно за Льва. Норин снова спросила, в порядке ли я и может ли она что-то для меня сделать. Это было просто поразительно! Закрывая глаза и проваливаясь в сон, я улыбался. Это был тот редкий момент, когда я думал, что Ветмен мог бы гордиться мной. Я был достаточно сильным, смелым и, возможно, даже умным – по крайней мере, в этот раз.