Через пару лет после моего рождения мы переехали в Эскер в приходе Баллифин, графство Лиишь, в дом, где я вырос. Мне повезло: я рос среди скота и овец, на ферме, на природе. Не было ни городских соблазнов, ни дурного влияния — только ферма и работа. Еды нам всегда хватало, и мы всегда были под присмотром. Мама давно научилась отлично готовить — и ей приходилось много этим заниматься. Частенько уже после полуночи к дому подкатывал грузовик со скотом в сопровождении двух-трех голодных парней, и ей приходилось на скорую руку печь хлеб и готовить ужин буквально из ничего. Она без труда накормила бы толпу, хотя ни хлебов, ни рыбы ей никто не сниспослал. Но сколько бы мужчин ни помогали нам заготавливать сено и силос, у нее никто не оставался голодным. За свою жизнь она накормила, наверное, сотни людей, которые без предупреждения появлялись у нашего порога.
Мама умела шить такую одежду, которая очень долго носилась. Ей ничего не стоило мгновенно залатать любую дыру в носке или рубашке. Она перелицовывала воротнички на рубашках, чтобы те служили дольше, и вязала всевозможную одежду, чтобы нам было тепло. Такой образ жизни был совершенно естественным, и никто не сомневался в том, что так и должно быть. Она ни на одно мероприятие не могла прибыть вовремя, потому что Шон вечно задерживался. На ферме всегда так, ведь ягнята у овец появляются не по расписанию, а коров нужно доить утром и вечером, да и косить траву на сено и силос тоже нужно тогда, когда приходит время, а не когда ты к этому готов. Поэтому мысль о работе с нормальным графиком никогда не приходила маме в голову.
Центром нашего дома в Эскере была кухня, а центром кухни была дровяная плита — старый «Рейберн» № 1 с горячей поверхностью для приготовления пищи, о которую можно было обжечься, и топкой, в которой сжигали торф и дрова. Слева располагался резервуар, наполненный горячей водой. Это было огромным достижением — горячая вода от плиты и холодная из крана, — не сравнить с теми временами, когда маме нужно было носить тяжелые ведра с водой из колодца.
Справа под варочной поверхностью располагались духовка с грилем и печь для разогрева — одна над другой. Печка для разогрева была самым замечательным кухонным устройством, о котором можно было только мечтать. Отец согревал возле нее замерзшие ноги, мама использовала ее для обогрева ягнят, которых выкармливала из бутылочки. Порой одновременно с этим она пекла в духовке хлеб или готовила жаркое. Как-то ночью и я тайком воспользовался этой печкой, чтобы отогреть двух маленьких котят из сенного сарая, о чем до сих пор никто не знает. Они были так слабы, что не могли даже добраться до сосков кошки. Я думал, что они умирают. Согрев молока, я накормил их, а потом отнес обратно в сарай, пока отец не проснулся.
Высоко над плитой, за трубой вытяжки, у мамы висела связка больших перьев с крыла индейки, которой она порой стегала нас по ногам, когда мы слишком наглели. Мне обычно влетало за то, что я что-то делал не так или дрался со своей младшей сестрой Жозефиной, а это случалось частенько. Однажды мама бегала за мной с этим «крылом» по всему дому, потом сдалась и вернулась на кухню, а я продолжал носиться кругами, пока не понял, что за мной уже никто не гонится.
Мама всегда учила меня делать все максимально хорошо. Сама она ничего не делала вполсилы. Несомненно, она помогла мне стать тем, кто я есть. Она верила в меня и поддерживала всевозможными способами. Мама была самым самоотверженным человеком из всех, кого я знал. Ей все было по силам. Она всю жизнь обо всех заботилась, отдавая всю себя, и не ждала никакой благодарности в ответ. А ее изобретательность и находчивость я старался впитывать каждой клеточкой своего тела.
Маленькие жесты доброты, которые были присущи Рите Фицпатрик, — очень ценное качество характера. Я понял это в семь лет, во время наших ежегодных каникул в Траморе, когда мы поднялись на вершину большого холма, чтобы пойти в церковь. Вообще-то церковь меня совсем не интересовала, а вот кондитерская поблизости — очень даже. Она и сейчас у меня перед глазами. В витрине стояла машина для готовки пончиков. Жаренные в масле пончики нанизывались на длинные штыри и вращались, а сверху на них капала сахарная глазурь. Это был сладкий восторг! Я отчаянно нуждался в этом пончике! А маме очень хотелось пить. Денег нам хватало на что-то одно. Мама зашла в кондитерскую и вернулась оттуда с коричневым пакетом, потом села рядом со мной и достала огромный пончик. Она разломила его пополам, и потек джем. Протянув мне половину, мама сказала: «Держи, Ноэль! Сейчас мы с тобой и наедимся, и напьемся!» Мы сидели, смотрели на море, жевали пончик и улыбались.
В другой раз в Траморе я бегал по пляжу, с гордостью демонстрируя всем свое первое материальное приобретение — разноцветный надувной мяч. Я был в восторге. Вот сейчас я заведу новых друзей и мы будем весело играть! Неожиданно порыв ветра вырвал мяч из моих рук и унес в море. Моим мечтам о веселых дружеских играх вмиг пришел конец. Я упал на колени в песок и зарыдал. Мама подошла, положила руку мне на плечо и сказала: «Ноэль, ты только что совершил хорошее дело!» Я был озадачен. Что же хорошего в том, что теперь у меня нет ни мяча, ни друзей? Мама помолчала и добавила: «Разве это не прекрасно, Ноэль? Ты подарил свой мяч маленькому ребенку в Америке, которому он гораздо нужнее, чем тебе». «Точно! Так оно и будет! — подумал я. — Мой большой разноцветный мяч переплывет Атлантику, и какого-нибудь малыша на Стейтен-Айленд в Нью-Йорке осчастливит этот случайный акт доброты». Помню, что потом я несколько недель беспокоился о том, что мяч на что-нибудь наткнется, сдуется и так и не сможет пересечь океан.
Мама всегда умела извлечь максимум пользы из любой ситуации. Она невозмутимо переносила любые невзгоды. Несмотря на довольно тяжелую жизнь, Рита принимала все взлеты и падения спокойно, не теряя самообладания и чувства юмора. Она и по сей день обладает прекрасным чувством юмора и самой светлой улыбкой в мире. Даже теперь, когда она не может самостоятельно передвигаться и большую часть времени проводит в кресле или в постели, она остается душой всех наших совместных мероприятий, как это было всегда, и способна вызвать улыбку даже на самом угрюмом лице.
Несколько лет назад я позвонил ей, когда врач прописал ей таблетки от давления. Я спросил, все ли у нее в порядке. «О, прекрасно, все прекрасно! — ответила мама, а потом добавила: — Только вот кое-что меня все же смущает». Это прозвучало зловеще, и я уточнил, что она имеет в виду. Мама сказала, что прочитала инструкцию к таблеткам, где написано, что она может умереть. Я заверил ее, что это стандартная оговорка, которая есть практически во всех аннотациях к подобным лекарствам. Мама немного помолчала, а потом, выдержав паузу, достойную гениального комика, произнесла: «Вообще-то там есть и кое-что похуже». Я был озадачен. Что же в глазах ирландской католички может быть хуже смерти? «Там написано, что у меня может возникнуть эрекция!»
Это прозвучало особенно забавно еще и потому, что в моем детстве и юности подобные слова никогда не произносились вслух, даже шепотом. У нас были свои правила, и большинство из них диктовалось жизнью на ферме или религиозным воспитанием. Разумеется, сквернословие было под строжайшим запретом, но были и другие ограничения. Рита постоянно повторяла, что, каких бы успехов мы ни добились, «гордыня всегда ведет к падению». Поэтому в нашем доме слово «гордость» не использовалось. Мама всегда была непреклонна, поэтому нам в голову не приходило ничего подобного. Думаю, у нее просто не было времени, чтобы хвалить нас за успехи из-за обилия дел по дому. Я и по сей день не научился радоваться собственным достижениям и редко говорю, что чем-то горжусь, — будь то телешоу, научная статья, лекция или присуждение награды. Исключение составляет только моя команда — большая семья Фицпатрика. Все эти люди были со мной, когда я реализовывал свои мечты. Это мой большой выводок котят, которые порой царапаются, но я все равно люблю каждого из них.
У кошки есть связь со всеми ее котятами. Хотя мама не говорила, что гордится мной, пока я не стал совсем взрослым, я точно знаю, что она всегда гордилась всеми своими шестью детьми. У меня с мамой всегда была особая связь. С отцом такого не было — с ним я только иногда работал, а с мамой жил все остальное время. За пять лет, что я провел в средней школе (с 1980-го по 1985-й), старшие дети покинули дом и пошли своим жизненным путем. Грейс и Жозефина всю неделю были в интернате и домой приезжали только на выходные. В доме оставались только мама, бабушка Энни и я. Большую часть времени мы оставались одни, потому что отец возвращался очень поздно. Рита присматривала за матерью до самой ее смерти. Бабушка прожила с нами восемнадцать лет. Мама присматривала и за мной тоже. Она помогала мне делать уроки, выискивала для меня сложные слова в потрепанном словаре, который я до сих пор храню в своем кабинете и ценю превыше всех сокровищ.
Мама была рада, что я поступил в ветеринарную школу. Думаю, что она, как и отец, хотела, чтобы я работал дома, в Ирландии. Впрочем, больше всего она хотела, чтобы все мы реализовали свои мечты и были счастливы. Она часто признавалась мне, что понятия не имеет о мире, в котором я живу в своих заботах о собаках, кошках или кроликах. Она всю жизнь была женой фермера, и в ее мире кошки по-прежнему охотятся на мышей, собаки гоняют овец, а кролики убегают от всех, кто пытается их съесть. Какая ирония! Ведь сама она, как кошка-мама, заботилась обо всех в своем доме. По ее собственному признанию, она никогда не понимала моей цели — обеспечить животным ту же заботу и уход, какой получают люди. Там, где я рос, такого не было.
Несколько лет назад маме заменили коленный сустав. Я позвонил ей, и она спросила: «Ноэль, ты помогаешь людям, которым меняют коленные суставы, не так ли?» «Нет, мама, — ответил я. — Я помогаю собакам и кошкам, делаю эндопротезы коленных суставов. А технология, которую мы используем, может помочь созданию новых имплантов для людей». Мама не успокаивалась: «Но как же, ведь ты помогаешь людям менять коленные суставы?» Я снова попытался мягко ее поправить. Но когда она задала мне тот же вопрос в четвертый раз, я понял, что для людей ее поколения замена суставов у кошек и собак не слишком котируется. Я сдался и сказал, что, надеюсь, моя работа когда-нибудь поможет, хоть и косвенно, улучшить технологию замены суставов у людей, а пока что мы проверяем наши идеи на животных, которым это необходимо. Мамин ответ сразу выдал в ней типичную ирландку из сельской местности: «Наконец-то и ты на что-то сгодился!»